— Никого. — Прокоп тоже перешел на шепот. Обстоятельства складывались совсем не так, как он мог предположить.

— Я долго искал встречи с вашими люди, — начал немец, с трудом подбирая слова, — не спаль ночей, мучился, думаль, кому рассказать о себе, где найти камрада? Ты меня хотель убить? — Он покачал головой: — Не меня надо убивать, не меня. Фашистов! А я честный немец. Мой камрад — Тельман. Я хочу, чтобы и ты был мой камрад… Понимайт? Понимайт?

— Чего тут не понять! — хмуро отозвался Прокоп. — Ободрал как липку, а теперь друг-камрад. Если ул< ты мой друг, отдай мне вот эту цацку.

— Автомат? О найн, найн…

Прокоп усмехнулся, сказал с издевкой:

— Кончай, браток, свою песню, не городи огород!

Немец наклонился к Прокопу:

— Слушай, камрад, я должен сказать. Некорошее.

— Ну? Что еще?

— К нам в комендатур ходит с деревня Ляховичи один человек. Толстый, голова болшой. Нос такой, как это… — немец приплюснул себе нос, — вот такой. Приносит папир. Там коммунистен, комсомол. Тебе надо зиайт этот человек. Это я должен сказывать тебе. Фашисты — враги, а ваш человек — предатель. Вы ему должны за это, как у вас говорят… по рукам. Ему нужно голову так… — Немец провел рукой по шее. — Ты приходи к нам, к школе. Он будет там восемь, абенд, вечер… это рихтиг, совсем правильно. Абер, — он погрозил указательным пальцем, — надо идти очень тихо и молшать. Тс-с-с…

Солдат поправил каску, остановился около дверей:

— Мы еще встретимся. Рот фронт! — Он поднял кулак и вышел во двор.

Прокоп был в полной растерянности. Верить или не верить этому немцу? В дверную щель он стал наблюдать за ним. Тот не спеша прошелся по двору, поднял с земли свой мешок и, не глянув даже в сторону петуха с несушками, вышел за калитку.

Отец все еще стоял неподвижно. Вот так встреча в собственном хлеву! Ай да немец! Вот тебе и мешочник! Оказывается, у него проснулась совесть. Надоела охота на кур, потянуло в другую сторону, кажется, ищет связи с партизанами?

Не очень-то верилось в это — уж слишком непохож был немец на друга Тельмана. Однако то, что он рассказал, похоже на правду. Нужно было проверить эти сведения.

«Сегодня вечером…» Кто же ходит из Ляховичей в комендатуру? Что это за продажная шкура?

Весь день Прокоп был сам не свой. Жена заметила это, спросила:

— Не заболел ли часом?

Он буркнул что-то, взял лопату и отправился в сад окапывать деревья. Алесь побежал ему помогать. Стоял сентябрь — воздух был настоен на антоновке, на грибной прели. На солнце посверкивали легкие серебристые нити паутины.

Прокоп был озабочен и угрюм: «…Случается же такое, решил было трахнуть немца по башке, рисковал жизнью, а гляди, как оно повернулось!.. Необходимо сегодня же опознать предателя!»

Неожиданно на тихой сельской улице раздался громкий бабий плач. Это билась в горе Марина, сестра Прокопа. Немцы схватили ее сына-комсомольца и увезли в райцентр, в Митковичи. Марина прибежала к Прокопу.

— Ой, братик, ой, родненький, выручай! — голосила она. — Убьют Аркадия фашисты.

Ее утешали: мол, выпустят хлопца, вернется он домой. Видно, по доносу взяли…

Прокоп сжал кулаки. Еще одного погубил предатель. «Ну, держись, бандит! Все силы приложу, а узнаю, чьих рук дело».

Убитая горем Марина побрела в свою опустевшую хату.

Прокоп неторопливо поднялся с порога и кивнул сыну. Алесь понял, что отец хочет поговорить, и тоже поднялся, пошел следом. В саду гулял уже по-осеннему свежий ветер, хотя полуденное солнце еще припекало. Стаи скворцов деловито разгуливали по сжатому полю.

Отец побрел в самый дальний угол сада, к старой груше, опустился там на землю. Алесь присел рядом.

— Видишь, сынок, что делается на свете, сколько горя принесла нам вражья свора.

— Аркадия, верно, убьют, — сказал Алесь.

Отец подозрительно посмотрел на него:

— Откуда ты знаешь?

— Он ходил в лес, копал нашим солдатам-окруженцам землянки.

— Вот оно что! И мать ничего не знала?

— Нет.

— А как ты дознался? Он тебе открылся? А может, и ты был с ним вместе?

— Нет, тато, Аркадий не такой, чтобы открываться. Он мне ничего не говорил. Я сам однажды увидел, куда он ходит. И позавчера рано утром я за ним следом, следом… В лесу все и увидел…

— Ну если ты увидел, значит, и кто-то другой мог видеть. Тогда Аркадьевы дела — дрянь. Могут хлопца расстрелять. А если он часом не выдержит и откроется, схватят и тех, что в лесу, — окруженцев…

— Могут… — сказал Алесь.

— Нужно… предупредить — ты знаешь, где их землянки, ты это и сделаешь. Только смотри, чтоб ушки на макушке.

— Понимаю.

— Это одно, а другое… — Отец как-то замялся, коротко вздохнул. Совсем рядом с дерева упало на землю спелое яблоко. Где-то в конце села хрипло, яростно брехала собака. — Вот, сынок… Еще для одного дела требуются хорошие глаза и уши.

— Ну говори. Какое дело?

— Видишь ли, сынок. — Отец умолк, стал разглядывать свои большие руки. Потом сказал: — Дело для настоящего разведчика.

— Пошли меня, тато, — загорелся Алесь.

— Ишь какой быстрый, — недовольно буркнул отец. — Запомни, нельзя рисковать впустую. Нужна осторожность, терпение…

— Будет все как надо. Увидишь…

…Остаток дня Алесь провел на лужке, за селом. Выгнал туда пеструю и тощую свинью, лег под кудрявой вербой и стал издали наблюдать за всем, что происходит возле школы.

Вот над селом пролетели два бомбардировщика. Алесь знал — это «юнкерсы». Он следил за ними и про себя загадывал: вот бы они взорвались и рухнули на землю. К сожалению, желания его не обладали такой волшебной силой.

Несколько раз подбегал мальчик к ограде из колючей проволоки, садился рядом, делал вид, будто рвет щавель, а сам тем временем зорко изучал размещение немецкой комендатуры. Отсюда он видел полевую кухню в облаке густого серого дыма и толстого повара в белом колпаке, который стоял на подставке и мешал половником в котле. В стороне от кухни какой-то незнакомый дедок колол дрова. А из хлевушка, где до войны школьники держали кроликов, доносился визг собак. Немцы привезли их с собой, чтоб ловчей и быстрей ловить тех, кто будет им сопротивляться.

Были во дворе и постовые. Один стоял в воротах — это там, на противоположной стороне ограды, а другой прохаживался по всему двору, бдительно наблюдая, чтобы никто не пробрался через проволоку.

Алесь так загляделся, что и не заметил, как рядом появились два солдата. Он испуганно вскочил на ноги.

— Малшик. Ты карош малшик! — Один из немцев схватил Алеся за шиворот. — Пошель к нам. На кухня. Надо помогайт!

— Я не могу. Я пастух, — отговаривался Алесь, — свинья зайдет в школу, мне попадет.

— О! Свинья. Швайн. А где твой свинья? Гут, гут. Хороший свинья!

В планы Алеся совсем не входило показываться на глаза немцам, а уж тем более помогать на кухне. Он всячески отнекивался, даже пробовал заплакать, но фрицы не слушали его отговорок, обещали хорошо накормить и показать собак-волкодавов.

— А свинья заберет твой мамаша, — захохотал немец. — Карашо будет. А ты у нас в комендатуре. А ну, пошель!

Делать нечего, Алесь побрел за солдатами на кухню. Повар хотел было накормить паренька, но солдат замахал руками: обед нужно еще заработать!

Его завели в боковушку, усадили у большого ящика с картошкой и дали нож.

Вот они какие, фашисты, думал Алесь, яростно срезая картофельную кожуру. Попробуй заартачиться — поставят к стенке. И с Аркадием, видно, так случилось… Парень он смелый, на язык острый, небось не стерпел, нагрубил немцам, его и схватили. Неужели мы никогда больше не встретимся с ним, не услышим его голос, такой веселый, насмешливый…

Через узкое оконце Алесь видит только часть школьного двора: около длинного стола, сбитого из досок, стоят два солдата в майках, разбирают автоматы, чистят шомполами стволы, о чем-то переговариваются, смеются.

Заурчала машина, остановилась у ворот. Стукнули дверцы, послышалась громкая ругань. «Привели кого-то», — догадался Алесь.