«А вдруг Аркадия? — Он бросил недочищенную картошку и выглянул за дверь. — Нет, не Аркадий. Какой-то дядька, полный, без кепки, с лысоватой головой. Руки закручены назад. Хоть бы Аркадия привезли в комендатуру, — вздохнул Алесь. — И люди кругом свои, и мать рядом, может, и придумали бы, как спасти хлопца…»

Солдаты толкнули дядьку прикладами в спину, тот упал, громко застонал от боли. Алесь невольно сжал кулаки. Он вернулся к своему ящику, взял нож, но не работалось… В боковушку заглянул тот немец, что привел его на кухню.

— Надо делать работа! Арбайтен! — погрозил он пальцем. — Надо скоро, скоро. Понимайт?

— Понимайт, пан, понимайт, — хмуро отозвался Алесь и старательно заработал ножиком. Немец стоял за его спиной, наблюдая. Потом, видя усердие мальчишки, ущел, громко топая сапогами.

Алесь остался один. Больше всего он боялся, что, занятый чисткой картошки, не увидит нужного человека и задание отца останется невыполненным.

Наступил вечер. Пришел повар принимать работу.

— Гут! Гут! — Он забрал ведро с картошкой, похлопал Алеся по плечу и кивнул ему, чтобы шел следом.

Как изменился двор родной школы! Физкультурной площадки не было. От кряжистого клена, на котором с весны до осени гомонили птицы, остался только высокий пень, па нем сушились солдатские портянки. В углу двора свалены обломки парт, видно, немцы растапливают ими печи.

Все выглядело унылым и заброшенным. Но больше всего угнетал вид тройной колючей проволоки, которой был обнесен весь двор. Алесь тихонько вздохнул… Сколько здесь было когда-то солнца, простора, радости! Ребячий смех катился во все уголки звонким обручем — ему и целого двора не хватало…

— Юнге, ком цу мир![1] — позвал повар. Он наливал из котла суп. Хоть Алесю и расхотелось есть, котелок он все же взял — была причина подольше здесь задержаться. Отойдя в сторонку, мальчик присел на чурбачок.

Запах курятины ударил в нос.

«Все наше, деревенское, — подумал он, — чтоб вы подавились, фрицы проклятые!»

По двору промаршировал строй солдат. Они вернулись откуда-то запыленные и усталые. Офицер остановил их, что-то крикнул, потом взмахнул рукой, и солдаты разошлись кто куда.

Через ворота тем временем прошли три полицая. Один старый, с усами, и два молодых. Они подозрительно оглядели Алеся. Он хотел показать им дулю, но сдержался: знал этих немецких прихвостней — бывшего кулака и его племянников. Немало кровавых дел натворили они по селам. Недаром люди обходили их, как чумных.

Полицаи вошли в комендатуру. Прошло, наверное, не меньше часа, а толстый, с приплюснутым носом человек не появлялся. Суп давно был съеден, но мальчик все совал, ложку в котелок, делая вид, что занят едой.

Солнце уже почти скрылось за лесом, позолотив на прощание небосклон; тени деревьев и телеграфных столбов, что стояли вдоль дороги, неправдоподобно вытянулись.

Пока все шло неплохо, как по плану. Правда, Алесь рассчитывал следить за комендатурой из канавы у изгороди, а вышло совсем иначе, но гораздо удобнее: попал в самый стан врага, в самое звериное логово. И вот сидит себе на чурбачке — вокруг него ходят фрицы, балабонят по-своему, гогочут, — а он хоть бы что, будто и не замечает их.

Нужно во что бы то ни стало опознать того человека из Ляховичей. Правда, отец не рассказал ему, зачем это надо, но Алесь понимал: если этот человек связан с комендатурой и немцами, значит, он плохой человек, опасный и занимается недобрыми делами. Из Ляховичей Алесь мало кого знает, бывал там редко, всего раза два на праздники, — у брата матери, дядьки Макара Цапка. Дядька работал в сельмаге, жил хорошо, богато. В селе его не любили, люди говорили: нечист на руку, самовольно цены завышает, керосин недоливает, продукты недовешивает. Но странное дело, растрат у него не было и документация всегда в порядке. А ревизоры из Ляховичей уезжали не с пустыми руками — везли домой и свинину, и круги колбасы, крепко поперченной и подсушенной на сквозном ветерке. Когда Алесь с отцом и матерью заходили к дяде, тот ставил на стол целую тарелку конфет-подушечек. Парнишка накидывался на конфеты, наедался до того, что потом и смотреть на них не мог.

— Хорошо ты живешь, Макарочка! Хорошо! — говорила мать брату.

— Уметь нужно, — отвечал Макар с хитрой усмешечкой. — Ты ведь знаешь, заработок у меня невелик… Но вот выкручиваюсь. Не хуже других…

— Ох, жили бы все, как ты, Макарочка, — кротко замечала мать и бросала выразительный взгляд на сына. — У моего-то хлопца и носить нечего: ни ботинок, ни штанов. Никак не заработаем, копеечки лишней нет.

— Разве я не понимаю? Оно, известно, тяжело… — вздыхал Макар.

Алесь видел — мать осторожно намекала брату, что при такой его распрекрасной жизни можно и о родной сестре побеспокоиться, подкинуть ей что-нибудь. Но Макар такие разговоры всякий раз сводил к какой-нибудь шутке.

Гостеванье заканчивалось, и мать, грустная, возвращалась домой. Но странно, она никогда не осуждала брата. Считала, видно, что это не по-родственному.

Еще запомнился Алесю в Ляховичах дед. Косматый, с рыжей бородой. Первый плясун на селе. Алесь и сейчас усмехнулся, вспомнив, как, бывало, дед козлом скакал под звуки гармошки.

…Стало смеркаться, повеяло вечерней прохладой. Пора было отправляться домой — вот и повар уже помахал Алесю рукой: мол, давай котелок да выкатывайся.

Делать нечего. Алесь отдал повару пустой котелок, покорно выслушал его наказ явиться завтра помогать на кухне, согласно кивнул и направился к выходу. И тут увидел незнакомца, вернее, его спину. Незнакомец поднимался на крыльцо комендатуры. Он или не он?

В воротах солдаты тщательно ощупали мальчика. Алесю противно было видеть так близко лицо фашиста, ощущать прикосновения его волосатых рук. Но что делать? Надо и это перетерпеть… Зато солдаты привыкнут к нему и, может, не будут следить за каждым его шагом. Он отошел немного от дороги, присел на пень и сделал вид, что переобувается.

Наконец незнакомец появился за воротами, но, вместо того чтобы идти по дороге, свернул на глухую боковую тропинку.

Человек был высок, плечист, в потертой вислоухой шапке. Он слегка сутулился и шел быстрым дробным шагом. Алесю показалась эта походка знакомой.

Увидеть бы его лицо!

Может, забежать вперед? Но кругом открытая местность с огородами, обнесенными ветхими заборами. Начнешь перелезать, спугнешь незнакомца. Алесь пошел вслед за мужиком.

Ничего, он придумает что-нибудь потом, в лесу. Спрячется в кустах при дороге и разглядит лицо того дядьки. А если не узнает? Придется идти за ним через весь лес, до самых Ляховичей. Конечно, страшновато отправляться в такой путь на ночь глядя. Да еще с глазу на глаз с немецким прихвостнем. Если он заметит, что за ним следят, пощады не жди.

Алесь струхнул не на шутку.

Человек шел быстро, почти бежал, потом неожиданно останавливался и тревожно оглядывался. Алесь тоже останавливался, неслышно пригибался или успевал юркнуть за ближайшее строение или дерево. Огороды кончились: теперь по обе стороны тропки расстилались поля. У низины, заросшей ольшаником и мелким, осинником, человек неожиданно свернул с дороги и направился к лесу.

Алесь недолго колебался. Он кинулся со всех ног, только ветер загудел в ушах. У леса он остановился затаив дыхание, потом осторожно начал пробираться вглубь по узеньким извилистым стежкам. Сбоку хрустнула ветка. Послышался приглушенный кашель. Направление известно, расстояние тоже, а это главное. Алесь нырнул глубже в ольшаник, выбрался на прогалину и мигом повернул обратно в кусты.

Совсем рядом, у высокого полусгнившего пня, темнела широкая спина незнакомца.

Алесь затаился в траве ни жив ни мертв.

Между тем незнакомец достал из-под пня какой-то сверток и развернул его. «Револьвер! — Сердце у Алеся забилось сильнее. — Значит, кого-то боится, если оружие понадобилось, — размышлял парнишка. — Кого же ты боишься? Мести людей?»