Тэвиса явно удивили ее слова.

— Я оставил распоряжение в банке у мистера Блейсдейла. Он открыл для вас счет. Если вам что-то понадобится…

— Все, что мне понадобится, обеспечат мне мои родные.

— Я не собираюсь отправить вас домой, Элизабет. Вы — моя жена, и я намерен обеспечить вас всем необходимым.

— Уезжайте! Уезжайте в Вашингтон. Но однажды вы пожалеете о том, что потеряли. Я никогда не встречала мужчины восхитительнее вас и глупее. Вы втоптали в грязь мои чувства. Но и мой день придет! Вы вернетесь и будете валяться у меня в ногах.

— Вы забыли об одном, Элизабет. Я знаю себя лучше, чем вы.

— Вы уверены? Посмотрим. Как говорится, время покажет.

— Чего-чего, а времени у меня пока достаточно.

— Время самый мудрый советчик. Кто знает, как скоро вы начнете испытывать сожаление? Вы можете ошибаться, а я привыкла ждать. Я ждала полжизни, Тэвис, и хватит с меня.

Прежде в сознании Элизабет Тэвис занимал место где-то посередине между небожителями и смертными. Ей казалось, что, прекрасно владея собой, он всегда сумеет найти верное решение. Сейчас она видела перед собой человека растерянного и запутавшегося, уязвленного и готового совершить ошибку.

Глядя, как он рассеянно щелкает замком саквояжа, она думала о том, что он напоминает мальчишку, собравшего пожитки, чтобы сбежать из дому, но втайне надеющегося, что кто-то старший и более сильный его остановит.

Да, она оказалась сильнее и докажет это, не сделав того, чего бы ему хотелось. Она не остановит его. Он сам затеял ссору, ему и искать примирения.

— Счастливого пути, — добавила она напоследок.

Кивнув на прощанье, он подхватил вещи и со словами: "Вы правы, время покажет", — вышел из комнаты и стремительно сбежал вниз по лестнице.

Тэвис потянулся, держась руками за поясницу, и с усилием выпрямился. Шесть часов он, не разгибаясь, сидел над чертежным столом, и, кажется, не напрасно. Перед ним лежал последний чертеж "Славной победы", корабля, над которым он трудился целых семь месяцев.

Просматривая планы, Тэвис в который раз отмечал про себя неоспоримые достоинства своего детища. Пятидюймовое железо защищало корпус, а двухдюймовое — палубу "Победы", низкая посадка делала ее трудно уязвимой для снарядов, на ней же самой имелось четыре одиннадцатидюймовых пушек, расположенных на подъемных башенных палубах в носу и корме. Быстроходное судно имело высокую маневренность.

Дверь приоткрылась, и на пороге появился светловолосый капитан Эдвард Пеннибейкер.

— Вас ждут, — сказал он. — Секретарь только что пришел.

— Иду, — ответил Тэвис и принялся сворачивать чертежи.

Обсуждение прошло гладко, замечаний не было, и проект получил одобрение. Тэвис шел по длинному гулкому коридору, думая, что его мечта становится реальностью. По словам секретаря, строительство должно было начаться безотлагательно.

Откуда-то издалека до него долетели звуки женского смеха, и неожиданно мысли его перенеслись в другое время и в другое место — он увидел Элизабет, стоящую на носу шлюпки, которая сушила на ветру длинные, распущенные волосы, а у нее за спиной огненно сияло солнце. Тэвиса охватила невыносимая тоска.

Когда он только приступил к работе здесь, дни его были полны встреч. Вечерами он засиживался за чертежами, так что ему некогда было думать о ней, но злость и досада, которые привели его сюда, постепенно улеглись. Недели превращались в месяцы, и воспоминания почему-то стали все чаще тревожить его. Память по крупицам воссоздавала образ Элизабет: как она выглядела, одевалась, смеялась. По ночам, лежа в постели, он делал над собой усилие, старался не представлять себе, как занимается с ней любовью.

Разлука с этой женщиной становилась изо дня в день невыносимей, и в конце концов Тэвис сообщил начальству, что намерен вернуться домой.

— Мистер Маккинон, — сказал секретарь, поднимаясь ему навстречу, — я вынужден напомнить вам, что вы подписали контракт с военным флотом Соединенных Штатов. Мне понятны ваши доводы, я сам человек семейный, но долг перед страной и военным министерством превыше всего. Нам необходим ваш корабль с его железной обшивкой, и чем скорей, тем лучше. Многим из нас предстоит жертвовать собой за дело свободы. Вы — всего лишь один из нас.

— Вы хотите сказать, что я не могу уехать? Не могу вернуться домой?

— Если вы предпочитаете данную формулировку, то — да.

— Значит, я уеду без разрешения.

— Вы мне симпатичны, мистер Маккинон, сейчас идет война…

Подняв воротник пальто, чтобы защититься от холодного, сырого ветра, он шагал по Пенсильвания авеню, думая с досадой о том, как далеко сейчас его родной дом и Элизабет.

Отперев дверь своего временного жилища, Тэвис вошел и, не зажигая света, лег на кровать. Мысли его вновь и вновь возвращались к Элизабет. Ящики его стола были набиты письмами, которые он писал ей все время, хотя и отправил лишь несколько. Он не знал, почему она не ответила — не получила… Или не захотела.

"Может быть, написать еще, объяснить, что я чувствую. Может быть, она ответит?" — в который раз спрашивал он себя.

Чего он боялся? Больше всего в Элизабет его восхищали выдержка и решительность. Возможно, она найдет в себе силы справиться и с тем, что случилось. Она любила его всегда, и он не мог себе представить, чтобы что-то в ней изменилось.

Закрыв глаза, он представил себе свой дом, нарядный и ярко освещенный, готовый к приему гостей. Элизабет в дорогом платье, вроде тех, что носят знатные дамы здесь, в Вашингтоне, стоит на площадке лестницы. Скорей бы вернуться, увидеть ее, сказать…

Он открыл глаза. Что сказать? В отчаянии он стукнул кулаком по кровати. Он не знал, что сказать. Наверное, потому и не решается вернуться. А тут еще флот и проклятая, никому не нужная война. Тэвис вздохнул. Он чувствовал себя постаревшим и очень усталым. Он утомлен, а корабль еще только предстоит построить. Ничего не поделаешь, — жизнь будет идти в заведенном ритме, Он поедет в Портсмут. Наступит весна, затем лето, и к осени работа будет закончена. "Славную победу" спустят на воду. И что дальше?

И вот день, когда был забит последний гвоздь, настал. Высшие офицерские чины флота собрались, чтобы присутствовать при спуске "Славной победы" на воду. Стоя на стапеле, Тэвис слушал, но, как ни странно, мысли его были далеко. Еще мгновенье, и осуществится его заветная мечта, а он думает о возвращении к Элизабет.

Наконец корабль с шумным плеском опустился на воду.

Пожар в Нантакете начался мгновенно. Три дома — Робинсонов и два соседних, занялись первыми и успели сгореть дотла прежде, чем бедствие удалось остановить.

Стоя вместе с дедом на улице у пепелища, Элизабет отвернулась, когда вынесли первый из трех трупов.

"Нет, не может быть, — хотелось ей закричать. — Неправда, только не Салли и Мэг, только не папа!"

Ей показалось, что земля закачалась у нее под ногами, когда она представила себе сияющую мордашку Мэг, гордо объявляющей, что она прочитала ее дневники. Сестричка больше никогда не прочтет ее записей. Бедняжка вообще больше никогда ничего не прочтет. Никогда не придет она к ней в комнату во время грозы и не попросится в ее постель, сказав, что боится. А Салли теперь не возьмет у нее медальона и не порвет любимой накидки. Не будет больше вечеров, когда Салли, лежа поперек ее кровати, будет спрашивать, что чувствует девушка, когда влюбляется. Никогда не произнесет больше Сэмюэль Робинсон своего вечного: "Лиззи, дитя мое, ну что мне с тобой делать?"

Констебль Уайтекер, остановившись возле них, положил руку на плечо Эйсы Робинсона.

— Примите мои соболезнования, Эйса. Мы ничего не могли сделать, поверьте. Дом был охвачен пламенем, когда мы приехали.