Уходя, мистер Уайтекер снял шляпу и поклонился Элизабет. Она хотела кивнуть в ответ и вдруг почувствовала, что тело ее не слушается. Заставив себя повернуть голову, она задержала взгляд на трех накрытых простынями телах. Один из пришедших помочь мужчин неловким движением стащил покрывало. До сих пор Элизабет, думая о своей потере и о том, как должны были страдать ее близкие, не представляла себе, что способен сделать с человеческим телом огонь.

С минуту она смотрела на обгоревшие скрюченные останки. Затем, осознав, что то, что она видит — реальность: прошептала: "Папа", — почувствовала головокружение. Она поглядела на деда, затем протянула к нему руки, но он оказался слишком далеко. Она пробовала звать его, но слова не желали слетать с языка. Проваливаясь, она падала все ниже и ниже в безмолвную черноту…

Ей не надо было открывать глаза, чтобы понять, что она в доме вдовы Петерсон. Миссис Петерсон поселилась напротив, через улицу, когда Элизабет только родилась. Тонкий писклявый голосок соседки и знакомые желтые розочки на стене подтвердили ее догадку.

— Несчастная крошка. Потерять сразу столько родных! Как это несправедливо, правда, капитан?.. Нет, я прекрасно понимаю, что и для вас это ужасное горе. Лишиться сына и двух внучек! Но молодым труднее смириться с утратой. Как вы думаете, капитан, она придет в сознание сама или лучше послать за доктором?

Элизабет почувствовала, как теплая ладонь деда легла ей на лоб.

— У нее обморок. Она очень испугалась и… — Он не смог договорить, и, поняв, как он взволнован, она снова сделала попытку дотянуться до него. Скрипнул стул, и, очнувшись, она заглянула в полные слез глаза старика.

— Побудьте немного с ней, миссис Петерсон, — попросил он дрожащим голосом, — а я схожу за повозкой.

Возвращение на маяк и последовавшие за ним дни Элизабет помнила смутно. Кто-то заходил к ним, она готовила еду, ложилась спать, вставала, но все это было словно не с ней и не наяву. И только свет большого маяка был настоящим и, как всегда, предупреждал корабли об опасности.

"Как справиться с горем?" — спрашивала она себя. Уход близких оказался внезапной и необратимой потерей. С ней впервые случилось то, чего нельзя было изменить и исправить.

— Это невозможно пережить, — сказала она деду в ночь перед похоронами.

Они сидели вдвоем за кухонным столом, не притрагиваясь к стоявшему перед ним кофе. Лицо деда было мокрым от слез, а Элизабет не могла плакать. Окаменев, она смотрела на старика, сожалея, что детство прошло, и она не может, забравшись к нему на колени, почувствовать себя в безопасности. Ее жизнь состоит из любви и потерь. Ну почему она должна терять все, что ей дорого? Невольно Элизабет подумала о Тэвисе, о тех письмах, что получила от него, и тех, что написала, но не отправила сама. Он тоже — еще одна утрата. Еще один человек, которого она любила и потеряла. Однако снисхождения он не заслуживает. Он сам оставил ее и не узнает теперь о ребенке.

В день похорон солнце не осмелилось показаться из-за облаков. Мир вокруг был сумрачен, словно само небо скорбело вместе с ними.

Элизабет смотрела на могилу матери, вспоминая, как совсем недавно сажала здесь цветы, выдергивала сорняки, не подозревая, что готовит место для родных ей людей. "Скоро маме будет не так одиноко, — подумала она, — в Нантакете нас осталось только двое — я и дед, и никто не знает, сколько отпущено старику".

По морщинистому лицу деда катились слезы. Как много пришлось ему пережить! "За что? — обратив взор к Господу, вопрошала Элизабет. — 3а что? За что? За что?"

Ни Господь, ни ее собственная душа не знали ответа. Никто не знал. Есть лишь холодная, жестокая, неотвратимая действительность. Ей захотелось плакать.

Многого она не успела сделать, многого сказать. "Папа, я простила тебя, простила", — шептала она, вспоминая, как просил у нее прощения отец после того, как выдал замуж, а она отказалась даже выслушать его. Как много ошибок совершила она в гневе: покинула дом Тэвиса, не вернулась к родным, перебравшись на маяк к деду. Салли и Мэг пришли и просили ее изменить решение, а она расплакалась, обняла их, но отказалась.

Теперь их больше нет — папы, Салли, Мэг… Утраты… Жизнь — не что иное как череда утрат.

Элизабет положила голову на плечо деда. К ним подошли братья. Их лица были угрюмы и печальны. Они горюют, как и она, но у каждого из них своя жизнь. Ни один не остался дома, в Нантакете. Они уедут отсюда к своим семьям, увезя с собой воспоминания и грусть. Только ей, ребенку, который должен вот-вот родиться, и старику предстоит жить здесь, как и прежде. Застывшим взглядом следила она, как последний ком земли упал на могилу Мэг. Мэг было всего пятнадцать. Ее еще никто не целовал! Никогда теперь не выйдет Салли за Джареда Шерборна. Она взглянула на Джареда, растерянного и подавленного. Какая несправедливость! "Ну почему не я? — хотелось крикнуть ей. — Почему?"

И все же она понимала, что должна жить ради двоих — того, чьи дни подходят к концу, и того, кто еще только явится на свет. Как за тоненькую ниточку, цеплялась она за эту мысль, не позволяя безумию овладеть собой.

С кладбища они уходили последними. Еще раз взглянув на четыре могилы в углу, Элизабет подумала о том, до чего странно устроена жизнь — одно несчастье заставляет забыть о другом. Оболочка, а внутри пустота. Одна пустота.

Тэвис возвратился в Нантакет ровно через два с половиной года после своего отъезда. Не счесть было дней, когда он мечтал хотя бы взглянуть на Элизабет. По дороге от пристани к дому он гадал, как она его встретит. Гнев, который он некогда испытывал, давно сменился чувством вины. Вины за то, что оставил ее, за то, что не сумел вернуться раньше.

В толпе на главной улице мелькнуло несколько знакомых лиц, но он не стал задерживаться. Тысячу раз представлял он себе свое возвращение! Вот Элизабет стоит у кухонного окна, затем, повернувшись, замечает его и, глядя так же восторженно и преданно, как в детстве, кидается к нему навстречу, чтобы обнять.

Он повернул на Центр-стрит, его улицу, и неожиданно прежние опасения вернулись. А что, если поздно? Что, если он не приезжал слишком долго? Слишком долго не мог прозреть, понять, что она уже не девочка, а зрелая женщина. Она молода, ей еще нет тридцати. Он на десять лет старше, но из них двоих именно он проявил слабость и бесхарактерность.

До дома оставалось всего несколько шагов, смятение его нарастало. "Лайза, Лайза, что я наделал? Как мог быть таким жестоким? Ты ведь любила меня, а я нещадно растоптал все твои надежды".

Возле крыльца Тэвис остановился, сердце его колотилось, ладони вспотели. Их разделяло всего несколько ступенек. Он вдруг забыл все, что собирался сказать и столько раз повторял про себя. Мысли путались. Он понимал, что нет зрелища более жалкого, чем неуверенный в себе мужчина.

Старый дом в стиле греческого возрождения был точно таким же, как прежде, — обшитые досками стены, широкие окна, входная дверь, которую давно следовало покрасить. Не без любопытства Тэвис подумал о том, изменила ли что-нибудь Элизабет в комнатах.

Было еще совсем рано. Всего четверть девятого, Вероятно, его экономка по-прежнему служит у Элизабет, — он оставил в банке денег лет на пять.

Вставив ключ в замок, Тэвис отпер дверь и, войдя в прихожую, сразу заметил, что тут так же просторно, как было, — стул, подставка для зонтов…

Он прошел в гостиную, зажег лампу на треугольном столике, отчего-то удивляясь, что и она стоит на старом месте, возле двери. На стуле около столика та же вышитая подушка, турецкая оттоманка тоже там, где была, а рядом — его любимое кожаное кресло. Все, как до его отъезда.

Бросив на стул пальто, он вышел из комнаты, чтобы подняться наверх.

Спальня — то место, где женщина непременно оставляет хоть какие-то следы своего присутствия. Но и тут ничего не видно — удобно, уютно, и совершенно в мужском вкусе. Ни занавесок с рюшечками на окнах, ни яркого покрывала или небрежно брошенного халата, ни домашних туфель.