— Ваше объяснение выглядит очень простым.

— Мое знание лежит вне умственных способностей, — скромно признался Халдейн, — Фэрвезер постигается сноровкой ума. Приходится мыслить не общечеловеческими понятиями. Фэрвезер недвусмысленно обращал внимание на природу такого познания в своей работе «Скачок через деформацию времени»; До сих пор некоторые математики не способны постигать его идеи умом.

— Как он мог приложить нечеловеческие понятия к механическим устройствам, вроде кораблей Тартара? Объясните-ка мне это, молодой человек.

— Он этого и не делал, — сказал Халдейн. — Звездолеты работают в соответствии с ньютоновым законом о противостоянии каждому прямому действию реактивного. Он придумал пропульсивную лазерную установку, в которой свет собирается в одной точке для того, чтобы дать импульс до того, как лучи начнут расходиться. Принцип действия точно такой же, как в примитивном реактивном самолете.

— Да, будь я проклят, если есть под солнцем хоть что-то новое. Мне так хочется прожить чуточку подольше, чтобы увидеть, каким будет следующее достижение.

— Если бы я посмел позволить себе пророчество… — начал говорить Халдейн, но в его мозгу засверкала предупредительная сигнализация.

Он подошел к самой последней грани раскрытия идеи, осенившей его подобно северному сиянию во время той глубочайшей зимы его разума, а этот въедливый старик больше похож на судью, чем на присяжного.

Как ни странно, старика не насторожила оборвавшаяся фраза. Герлик отвел взгляд своих водянисто-голубых глаз к окну и мило, до смешного по-человечески, почесался. Болезненные, со вздувшимися венами руки, быстро и суетливо массировавшие иссушенную временем нижнюю часть живота, вызвали у Халдейна чувство жалости. Если этот дряхлый профессор занимается со студентом игрой в кошки-мышки, то Халдейн вполне может считать себя собственной бабушкой.

— Да-да. В последнее время у меня появилось множество неприятностей из-за моих почек. Не думаю, что надолго задержусь в этом мире, но все равно ничего не могу поделать со своим желанием узнать, каким будет следующее достижение.

Он так ненадежно балансировал на кромке небытия, что Халдейну стало за него страшно. И тем не менее в этом обтянутом пергаментной кожей черепе еще горела наивная любознательность то ли ребенка, то ли математика.

— Я плохой пророк, сэр, но может быть, удастся пробиться через световой барьер. Вы не можете быть в Сан-Франциско, прежде чем покинули Нью-Йорк, но тогда вам не обязательно быть и в Нью-Йорке.

— Люди всегда спешат… Сынок, я должен был выяснить, какие чувства вы питаете к людям, в том смысле, что предпочитаете вы работать в составе группы или в одиночку, но мне пора идти На случай, если это судебное разбирательство кончится для вас плохо, есть ли у вас на уме какая-нибудь работа, которой вы предпочли бы заниматься?

— Я не против работы в составе небольшой группы и хотел бы заниматься лазерными лучами.

— Да-да. Вы прагматик. Я запомню это… Ну, не смею вас больше задерживать. Я пойду.

Он медленно поднялся и протянул руку:

— Спасибо за приглашение. Был рад поговорить с вами. Не могли бы вы показать мне туалет, сынок.

Халдейн проводил его до двери и показал, как пройти по коридору к туалету. Торопливо ковыляя к своей цели, Герлик крикнул, не оборачиваясь:

— Передайте поклон отцу, сынок.

Вернувшись в камеру, Халдейн с грустью подумал об увядающем разуме человека, который принес ему извинения за беспокойство, забыв, что говорит с заключенным, и передал поклон человеку, которого уже три месяца нет в живых.

Уныние Халдейна испарилось с прибытием второго собеседника.

Отец Келли XXXX имел невозможный династический номер, появившийся, как результат ожесточенной междоусобной схватки за статус между церковниками иудеями и ирландцами. Группа ирландцев в духовенстве без всяких оснований присвоила себе номера с периода задолго до Великого Голода, обосновывая нумерационную систему знанием предков-священников. Евреи организовали отсчет от своих предков, возможно, начиная с Иисуса. Отец Келли XXXX, по-видимому, решил включить в династическую линию и тех своих предков, которые были друидскими жрецами.

Невозможный номер отца Келли вполне соответствовал его личности. Он был неправдоподобен.

По ту сторону стола победно, реально и зримо на сцене появился человек, представительнее которого Халдейн никогда прежде не встречал. Его длинная черная ряса подчеркивала высокую, широкоплечую фигуру военной выправки. Блеск его черных волос и бровей уравновешивался изысканной белизной воротника. Тонкий, слегка вздернутый нос выглядел таким чувствительным, что, казалось, он вот-вот начнет мелко подрагивать. У него были тонкие губы и квадратная челюсть с раздвоенным подбородком, а кожа имела такую бледность, которая у кого-нибудь другого могла показаться нездоровой, но на лице отца Келли XXXX создавала самый подходящий фон для его темных волос и глаз.

Глаза, глубоко посаженные и сверлящие, были карими, но настолько темными, что зрачки почти терялись. Он фокусировал их на собеседнике с силой гипнотизера или фанатика, и они были самой непривлекательной, но одновременно и наиболее неотразимой чертой его лица.

Если можно говорить о самой сильной стороне человека, так непомерно одаренного красотой грубых черт лица, то этой сильной стороной отца Келли был его профиль. Боковая проекция его лица, казалось, вырезалась маститым скульптором, который долгие годы не торопясь трудился над формой носа и линией губ.

Халдейн знал его. Он часто появлялся на экране местного телевидения в качестве главного действующего лица похоронных ритуальных шоу по знаменитым актерам. На экране он выглядел статным. Воочию — подавляющим. Он заставил Халдейна сожалеть о малых размерах камеры.

Первое замечание, после того как он представился, отец Келли сопроводил улыбкой полного понимания и самоосознанной поглощенности божьего человека мирскими делами:

— Сын мой, мне сообщили, что вы поломали шею, гоняясь за подолом юбки.

— Да, отец.

— Это произошло с Адамом. Это случилось с вами. Это могло бы случиться со мной. — Он жестом разрешил Халдейну сесть на койку, а сам отправился глядеть в окно. За окном не было ничего, кроме переулка. Взгляд Флексона даже не останавливался на виде из окна, но отец Келли вскинул голову и, казалось, упивался солнечным светом.

— Да, сын мой, думаю, это могло случиться даже с Нашим Благословенным Спасителем, потому что он знался с женщинами, о которых справедливо сказать, что целомудрие отнюдь не было их добродетелью.

Такое замечание было необычным для священника, но оно подчеркивало нормальное «сочувствие» отца Келли, и Халдейн получил возможность слегка расслабиться. Если он и был способен отдавать чему-то предпочтение в священниках, то предпочитал нормальное сочувствие, хотя давно обнаружил, что они настолько злоупотребляют самим понятием нормальности, что зачастую оказываются в состоянии полной ненормальности.

— Уж коль вы обмолвились об этом, святой отец, я хотел бы сказать, что Иисус наверняка привлекал к себе женщин так же, как мужчин.

Вдруг священник повернулся и посмотрел на Халдейна в упор. Эти глаза пригвоздили заключенного к стене.

— Сын мой, вы раскаиваетесь в вашем грехе?

Внезапная благочестивость Келли после его раскованного неблагочестия застала Халдейна врасплох, и его чувство предрасположения к священнику резануло слово «грех».

— Отец, я раскаиваюсь, несомненно… но…

— Но что, парень?

— Я не думал, что это грех. Я считал это гражданским поступком.

На святое лицо вновь снизошла приветливая улыбка:

— Да нет. Я и не надеялся, что вы будете осуждать это как содеянный грех. Ни одному живому человеку не нравится даже думать, что он грешен.

Он отвернулся, обратив на сей раз взор в сторону двери, и немного поднял подбородок, и эта замершая поза переполнила Халдейна пониманием сути происходящего. Отец Келли тщеславен. Он подходил к окну, чтобы оказаться наилучшим образом освещенным, а сейчас демонстрировал свой профиль.