Терпеливое упорство Громыко — а он ко всему прочему был еще очень упрям — стояло за Договорами о нераспространении ядерного оружия, ОСВ, ПРО, ХЗА и многими другими документами, которые и по сей день лежат в основе системы безопасности современного мира. Но теперь, в 1984 году все наши попытки засветить тот «огонек», который еще чуть — чуть теплился в Стокгольме, встречали его брезгливо — недоверчивое отчуждение. Он не верил Рейгану, называя его «шутом», питал неприязнь к Шульцу, с которым у него явно не сложились отношения.

Думаю, он понимал, что советская политика зашла в глухой тупик, но не видел из него достойного выхода. Прежде всего потому, что сам завёл её туда. Если раньше он был бессловесным исполнителем воли Генсека и Политбюро, то с конца 70-х вместе с Андроповым и Устиновым сам определял внешнеполитический курс Советского государства. Признать собственные ошибки эта команда не могла, а исправить положение дел была не в силах...

7 сентября 1984 года я пришел к министру за напутствием перед отъездом в Стокгольм на очередную сессию. Он позвал ещё двух своих замов — Корниенко и Ковалева. Но все его помыслы были прикованы к предстоящей поездке в Вашингтон и встрече с Рейганом. Поэтому его наказ был предельно кратким: занимать жесткую позицию и «беречь патроны» — иными словами, запасных позиций или даже деталей не раскрывать. Время для серьезных переговоров еще не созрело, так как американцы продолжают силовую политику в отношении Советского Союза и им нужна видимость нормализации отношений, чтобы успокоить общественность.

Корниенко сказал, что по соседским каналам и из нашего посольства в Вашингтоне получены интересные сообщения об очередной «скандальной утечке» информации в американской столице. Заместитель директора ЦРУ Герберт Мейер будто бы представил в Белый дом секретный меморандум, в котором утверждается, что «советская империя вступила в свою конечную фазу», за которой развал. Поэтому предстоящие годы «будут самыми опасными, которые когда— либо знала Америка».

[87]

— Скорее всего, это направленная утечка, — говорил Кориенко. — Она призвана подкрепить жесткий курс перед Вашим приездом в Вашингтон и посеять упадочнические настроения в социалистическом лагере. Американцы — мастера на такие «случайные утечки».

— Вот, вот, — отозвался Громыко, — я и говорю, что все их слова о диалоге — это камуфляж. А на самом деле Рейган и его команда взяли курс на развал социалистического лагеря, мечтают растоптать социалистические завоевания в Советском Союзе. Нет, тут нужно давать решительный отпор.

Кто— то вспомнил, что видел по телевизору, как проходил съезд Республиканской партии, на котором была принята предвыборная программа

[88]

. Вопреки всем заявлениям Рейгана, что США не стремятся к военному превосходству над Советским Союзом, в ней четко указывается, что Америка должна быть сильнее, а советское руководство вновь поносится самыми бранными выражениями. Программа не обсуждалась, но при этих словах зал выл, улюлюкал, кричал...

Громыко сказал:

— Это фашизм. В Америке наступает фашизм.

Вот с такими настроениями министр уезжал в Вашингтон на встречу с президентом США.

Громыко прилетел в Нью— Йорк и, как всегда, придирчиво проверил, как его встречают. Нет, не американцы — такого в практике ООН не было — а свои из советского представительства.

Дело в том, что  еще в начале 60х министр как— то прилетел в Нью— Йорк, а в аэропорту никого. Трудно установить теперь, что произошло: то ли самолет раньше времени прилетел, то ли кортеж встречающих машин в пробке застрял. В общем, не встретили. Разъяренный ходил министр по залу ожиданий. Вся его свита рассыпалась по углам, зная, что в такие минуты ему лучше на глаза не попадаться. И вдруг появляется «соседский» советник из миссии, случайно оказавшийся в аэропорту по каким— то своим соседским делам, увидел Громыко и прямиком к нему:

— Здравствуйте, Андрей Андреевич!

— Здравствуйте! — протяжно и холодно ответил он — Ну, а остальные тюфяки где?

К этому времени подоспели другие «тюфяки» и расправа над ними была суровой.

С тех пор встречать министра в аэропорт приезжали загодя, а сам он, несмотря на то, что прошло добрых два десятка лет, ревниво следил, как встречают. На этот раз обошлось без проколов.

Сама по себе сессия Генеральной Ассамблеи ООН его не интересовала. В ней много рутины, а резолюции её мало кого волнуют — их забывают уже на следующий день. Но на открытие очередной сессии каждый год в сентябре съезжаются президенты, премьер— министры и министры иностранных дел, и в течение нескольких недель она является местом важных встреч. Поэтому кулуары высотного здания на Ист Ривер буквально кипят контактами, а между миссиями в Нью— Йорке снуют кортежи черных лимузинов.

24 сентября на Генеральной Ассамблее выступил президент Рейган. Речь его сразу же стала сенсацией. Если раньше он называл Советский Союз «империей зла» и объявил против неё крестовый поход, то на этот раз не произнес в её адрес ни одного критического слова. Он просто призывал спасти мир. Правда политики усмотрели в его речи одну ключевую фразу, которая могла объяснить столь разительную перемену:

«Америка восстановила свою силу, мы готовы к конструктивным переговорам с Советским Союзом… Разумной альтернативы диалогу нет»

[89]

.

Громыко слушал эту речь с угрюмым, отрешенным видом, ни один мускул на лице не дрогнул. А когда вернулся домой в советское представительство и советники на перебой бросились предлагать внести коррективы в его в предстоящее выступление, смягчить тон и убрать резкости, министр сказал:

— Ничего менять не надо. Пусть остаётся всё как есть. Если посмотреть внимательно американские программы вооружений, то никаких серьезных изменений в балансе сил не произошло. Так что, скорее всего это лишь политический жест для объяснений перемены курса. Под их дудку мы плясать не будем. Пусть они к нашей музыке приноравливаются.

Его речь на Генеральной Ассамблеи ООН прозвучала явным диссонансом. Она была выдержана в жёстких тонах. По сути дела не было ни одного греха, в котором бы советский министр не обвинил США. И одна главная мысль пронизывала всё выступление: не слова, а конкретные дела должны вести к нормализации советско— американских отношений.

В БЕЛОМ ДОМЕ У РЕЙГАНА

На следующий день Громыко прибыл в Вашингтон. В Овальный кабинет президента Соединенных Штатов Андрей Андреевич, казалось, входил с неким ностальгическим чувством. Еще бы, в первый раз он попал сюда 45 лет назад. И с тех пор минимум раз в год бывал там. Вот только после вторжения в Афганистан наступил перерыв... 9 президентов, 14 госсекретарей вели с ним здесь переговоры, начиная с 1939 года. Да и какие переговоры — мир на волоске держался!

Поэтому он смотрел не на хозяина, громко и оживленно изрекавшего банальности, которые говорят при встрече, а по сторонам. Нет, ничего не менялось в этом кабинете, несмотря на смену хозяев — разве что картины на стенах. Все тот же огромный и пустой, без бумаг, стол, о котором Джон Эйзенхауэр как— то сказал, что его отец мог бы один играть на нём в футбол. Полосатый американский флаг. Книжные полки с тем же набором книг, которые никто не читает, и которые никак не могут свидетельствовать о личных вкусах и пристрастиях хозяина. Кресла у камина, облицованного белым мрамором. На нем неизменная ваза с пышно разросшимся шведским плющом. Громыко даже удивился — он хорошо помнил, что впервые эта экибана появилась здесь при президенте Кеннеди — и вот, надо же, столько лет прошло, а она все стоит.

Тем временем гостеприимный хозяин радушным жестом пригласил садиться у камина, в котором уютно потрескивали дрова. Громыко любил тепло — он сел поближе к огню, а рядом с ним Корниенко, Добрынин и неизменный переводчик Виктор Суходрев — «Суходреу», как его величал министр на белорусский манер.