Вуколов сразу же позвонил в посольство, поднял с постели посла Б.Д. Панкина и сообщил ему страшную новость. Посол немедленно вызвал резидента КГБ, — в то время у него ещё были хорошие отношения с этой могущественной организацией, — и оба они по своим каналам отправили информацию в Москву о случившейся трагедии. А вот резидента ГРУ не позвали. В результате оба они были отмечены за своевременность и быстроту реагирования, а грушник — наказан. 

Коме того Панкин в своей телеграмме настойчиво ставил вопрос, чтобы на XXV11 съезде КПСС, который проходил как раз в эти дни, было выражено соболезнование по поводу трагической гибели шведского премьер— министра. Посла послушали. Буквально на следующий день съезд почтил память Улофа Пальме минутой молчания.

Пальме в Москве уважали, хотя к нейтралитету Швеции относились с подозрением. Нейтральная— то она нейтральная, но неизвестно ещё как себя поведёт, если случится заваруха. Однако сам Пальме внушал доверие — он прочно связал себя с антивоенным движением и борьбой за разоружение. Ещё будучи министром просвещения возглавил антиамериканские демонстрации и подверг резкой критике американское вторжение во Вьетнам, что вызвало большое недовольство в Вашингтоне. По многим вопросам международной политики выступал с близких Советскому Союзу позиций — запрещение ядерного оружия, прекращение его испытаний, создание безъядерной зоны на Севере Европы. А совсем недавно публично приветствовал программу ликвидации ядерного оружия, предложенную Горбачёвым.

У меня было с ним не мало встреч. Он много внимания уделял Стокгольмской конференции с её проблемами укрепления безопасности в Европе и во многом благодаря ему мы стали выходить там на компромисс.

На похороны Пальме Москва решила послать одного из самых близких соратников Горбачёва того времени — председателя Совета министров Н.И. Рыжкова. В Стокгольме он встретился с госсекретарём США, который приехал в шведскую столицу с той же миссией. Широким жестом Рыжков пригласил его в советское посольство, где и был продолжен диалог о встрече в верхах. Беда только, что Рыжков был плохо знаком с правилами дипломатических игр и потому  начал разговор в своем амплуа «плачущего большевика»:

— Откровенно говоря, нам непонятно, что происходит. Казалось, женевская встреча Горбачева и Рейгана дала хороший старт. Мы надеялись, что после нее станут активно развиваться деловые отношения во всех областях, и прежде всего в сфере обеспечения безопасности. Наметились две перспективные темы для диалога. Это — прекращение испытаний ядерного оружия и ликвидация РСД. Однако ничего не получается. Вы предлагаете этим летом провести встречу в верхах, но ничего не говорите, чем ее наполнить. Я заявляю вам предельно откровенно — мы не понимаем, куда вы ведете дело.

Величаво и холодно Шульц разыграл свою роль:

— У этой медали есть оборотная сторона. Нам тоже непонятно, что происходит. Перед нами широкий спектр проблем (тут Шульц начал перечислять все проблемы от культуры и вопросов разоружения до прав человека и региональных проблем). Прошу передать в Москву, что мы хотели бы провести продуктивные переговоры по всему спектру, как об этом говорили в Женеве. Я согласен, что встреча на высшем уровне должна быть хорошо подготовлена, потому и назвал эти проблемы. Но надо установить дату встречи. Она будет своего рода двигателем процесса. Мы высказали свои предложения и ждем ответа.

Рыжков(обеспокоено):Но чем наполнить эту встречу? Какие конкретные результаты она даст?

Шульц (холодно): Что я могу доложить президенту?

Рыжков:Я сам задаю этот же вопрос. Что я доложу Генеральному секретарю?

Шульц:Могу я доложить президенту, что ваша позиция состоит в том, что вы не будете договариваться о дате саммита, пока мы не выработаем удовлетворительное соглашение по запрещению испытаний и ликвидации РСД? Если это так — нас ждут большие трудности.

Рыжков:Я повторяю то, что было сказано Горбачевым на XXVII съезде: значение следующей встречи в верхах — в практических результатах на наиболее важных направлениях ограничения и сокращения вооружений.

На этом расстались. Но когда Шульц ушел, Рыжков попросил нас задержаться и сказал с явным облегчением:

— Уф! Как мы его прихватили! Он нам рассыпал по столу мелочь, а мы его двумя главными вопросам крепко прижали. А выдержку из доклада Горбачева на съезде я вовремя привел. Это для него было новым. Я уверен, что он в подлиннике и не читал. Поэтому и ответить не мог.

В общем, из Стокгольма он уезжал с чувством победителя.

Знаменитый XXV11 съезд КПСС, где были провозглашены перестройка и новое мышление, на нас в Стокгольме особого впечатления не произвёл: так шума много, но что конкретно предлагается делать? Неясно.

Главным стратегическим курсом партии было объявлено «ускорение социально экономического развития страны». Там же упоминалась и «перестройка». Но говорилось о ней применительно к хозяйственному механизму страны и начинать предлагалось с перестройки сознания, а это относится прежде всего к кадрам.

[152]

Правда, пожалуй, впервые после 1917 года Горбачёв заговорил о мире едином и взаимосвязанном, а не о борьбе двух миров. Ну и что? Ещё в основах марксизма — ленинизма, который мы все когда — то прилежно учили, говорилось о единстве и борьбе противоположностей. Так что, сегодня единство, а завтра борьба. Как партия скажет.

Такие же общие словеса и в международном разделе доклада Горбачёва. Главная мысль — курс на ускорение и сохранение мира должны дополнять друг друга. А дальше шли такие откровения: выиграть «гонку вооружения, как и саму ядерную войну, уже нельзя». Поэтому надо идти по пути сотрудничества и создания системы международной безопасности. Задача обеспечения такой безопасности «сугубо политическая и решать её можно лишь политическими средствами». 

Горбачев, видимо, искренне говорил, что хочет разоружения. Огромная армия и неподъемный ВПК буквально задавили советскую экономику. Но его беда, что вместо реальной, а главное конкретной, программы действий стал выдвигать помпезные, но совершенно пустые декларации. Как заметил один из умнейших советских дипломатов посол в Бонне В.С. Семенов:

— Это как кастрюля с киселем — вроде бы что— то есть. А сунешь руку — и ухватить нечего.

Может быть для внутреннего потребления это и было нужно. Коль скоро страна продолжала жить в темпе ускоренного построения социализма, ей хоть как— то надо было объяснить, что за нововведения происходят в политике. Но на Запад эти общие декларации действовали скорее в обратном направлении. Там все это уже слышали. Были и мирное сосуществование, и разрядка. Теперь вот новое мышление. А почему не «новое танго»? Рейгану это было бы куда понятнее. Он сам любил говорить, что нужны двое, чтобы танцевать танго. А мыслить можно и в одиночку.

Этот «кисель» сочиняли люди, пришедшие в аппарат Горбачева из идеологического и международного отделов ЦК КПСС, где провели жизнь за разработкой премудрых схем построения «развитого социализма» в СССР или перехода к нему на Ближнем Востоке, в Африке и других экзотических районах мира. Они были достаточно умны и циничны, чтобы не верить всей этой белиберде, но, поглощенные борьбой за победу коммунизма во всем мире, так и не удосужились познать элементарной практики международных отношений, не представляли, как ведутся международные переговоры и многое другое. Если в университетах на Западе уже давно преподавали специальные курсы ведения переговоров, где учили, как нужно упорно торговаться за свои позиции, то для наших советников это было ничто иное, как проявление узости мышления и бюрократизма. Конкретные цифры и просчеты разменов на переговорах вызывали у них брезгливо — пренебрежительное отношение прежде всего потому, что они ничего в них не понимали.