Сравнение помощников президента США и Генерального секретаря было бы явно не в пользу последнего. Оба советника Рейгана по внешнеполитическим делам — сначала Макфарлайн, а потом Поиндекстер, не говоря уже о госсекретаре Шульце, прекрасно владели всеми нюансами, из которых складывается баланс сил в ядерных, обычных и других видах вооружений. Они хорошо знали переговорные позиции в Женеве, Вене и Стокгольме, разбирались в типах ракет, кораблей, танков, их численности и характеристиках. Вообще трудно было представить специалистов в американском истэблишменте, занимавшихся советскими делами, которые не знали бы досконально подобных вещей.

Поэтому президент Рейган мог, не беспокоясь ни о чем, строить воздушные замки безъядерного мира. Его советники строго ограждали их стеной реальных и жестких позиций, построенных на национальных интересах и доктрине ядерного сдерживания. Как это делалось — Хорошо видно на примере того, как Шульц вырабатывал ответ Рейгана на предложение Горбачева о 3-х этапной ликвидации ядерного оружия.

А наши главные советники — А.Н. Яковлев и А.С. Черняев ничего этого не знали, и, главное, знать не хотели. Их реакция на такого рода конкретику напоминала отношение чеховской кошки, которой подсунули огурец, и она его брезгливо трогает лапой. Черняев, к примеру, пишет Генеральному длинные письма, ругая на чем свет стоит переговорные позиции, представленные специалистами МИДа и Минобороны для встречи Горбачева с Рейганом. Главный аргумент верного помощника — «по форме этот проект скорее подходит для товарища Карпова

[153]

[154]

А что нужно для разговора на высшем уровне? «Ошеломить Рейгана смелостью, или даже «рискованностью», подхода к главным проблемам мировой политики». В общем, хотели как лучше, а получалось, как всегда... Ошеломляли не американцев, а самих себя, когда во время встреч на высшем уровне бездумно сдавали позиции. У нас, переговорщиков, это называлось «слив». Раз готовится саммит, значит из наших директив вынут все запасные вторые и третьи позиции, заготовленные впрок для глубоко эшелонированного дипломатического торга, и ни за что ни про что отдадут американцам. Пробовали возражать, но Горбачев ругался:

— В МИДе мыслить по — крупному не привыкли: ковыряются в деталях, боятся, как бы не обвинили в уступчивости, потере лица. Нет широкого шага. А без этого большой политики не получится.

Но американцев Генеральный один раз действительно ошеломил, когда по незнанию и непрофессионализму своих высоких советников сдал американцам на уничтожение прекрасную ракету «Оку» (СС— 23), думая, что двигает вперед переговоры по РСД, а она никакого отношения к классу средних ракет не имела. Вот тогда Шульц удивился и сказал в своем окружении: «этот шаг был настолько односторонне выгодным для Запада, что он неуверен, смогли бы советские руководители провернуть это, будь в Москве демократические законодательные органы».

[155]

Вот в такую волнующую атмосферу перемен окунулась делегация, приехав в Москву на перерыв в середине марта 1986 года. Шеварднадзе встретил мой доклад ледяным холодом. Он больше не улыбался. Впервые — это было 23 марта — я увидел, каким жестким может быть этот человек.

— Что ж, — резюмировал он,— несмотря на все Ваши обещания, на Конференции нет никаких сдвигов. Вам надо коренным образом менять стиль работы. Мы с таким положением дел на переговорах больше мириться не можем.

Я ответил ему, что мы, конечно, можем поменять стиль, но это вовсе не значит, что его поменяют другие. На переговорах ведь есть и другая сторона. А на Стокгольмской конференции их 34. Тем не менее, в Стокгольме сохраняется объективная возможность для достижения договоренности, хотя нельзя утверждать на все сто процентов, что она будет реализована. Американцы и НАТО в целом, очевидно, еще выжидают и едва ли определятся раньше лета. Важное влияние на формирование их позиций окажут результаты бернской встречи по контактам между людьми. Поэтому и нам не следует спешить с развертыванием и окончательным определением наших позиций.

Тут министр, по— видимому, действительно рассердился.

— Вы не понимаете, задач. Поймите, нам нужно соглашение сегодня. Мы не можем ждать. Мы не допустим такого совершенно ненормального положения, когда Генеральный секретарь ЦК КПСС выступает с далеко идущими мирными инициативами, в том числе и на съезде партии, а на переговорах все остается без изменений. Происходит разрыв между словом и делом. Если так будет продолжаться и дальше, мы будем вынуждены поменять переговорщиков, которые не сделают соответствующих выводов.

— Вы можете поменять переговорщиков, — ответил я, — но Вы не можете изменить дипломатической практики, закономерностей, в соответствии с которыми ведутся международные переговоры. К примеру, срок окончания Стокгольмской конференции был назначен на середину сентября. Не позднее 19 сентября мы должны представить доклад Венской встрече СБСЕ. Поэтому настоящие переговоры начнутся только во второй половине лета. До этого происходит глубокий зондаж позиций, определяется, что возможно и что невозможно, где можно ждать уступок, а где нужно уступить самим. Если даже мы завтра вдруг примем все их предложения до последней запятой, то американцы скорее всего сами от них откажутся или обставят их новыми условиями. А зачем им спешить? Если Советскому Союзу позарез нужно соглашение — пусть платит. Кроме того, у американцев есть союзники, у которых собственные интересы. У нейтралов также особая позиция. В конце концов, у нас тоже есть союзники, и многим из них такой шаг не понравится. В общем, все равно продолжались бы споры и переговоры.

Но, чувствуя, что мои доводы на него слабо действуют, я прибег к такому аргументу.

— Это как картошка, Эдуард Амвросиевич. Коль ее посадили весной, то урожая через неделю не будет, если вы даже снимете председателя колхоза. Урожай будет осенью!

— Но есть и скороспелые сорта, — буркнул министр. Что — что, а в находчивости ему отказать было нельзя.— Так что Вы конкретно предлагаете?

Мой ответ сводился к тому, что надо сделать честный и глубокий анализ ситуации на переговорах в Стокгольме: определить, где мы находимся, на что мы можем пойти, а на что не можем, и на этой основе провести зондаж позиций наших партнеров. Это должно быть сутью новых директив для делегации. После этого можно будет принимать окончательные решения.

— Все это типичное не то, — вздохнул Шеварднадзе. Но напишите, а там посмотрим.

Посоветоваться было не с кем. Корниенко к тому времени уже отстранили от стокгольмских переговоров, и он все больше и больше замыкался в себе. Ковалев же только укоризненно качал головой:

— Вы, очевидно, не понимаете происходящих в стране перемен.

И угрозы эти были не просто сотрясением воздуха. Той весной в МИДе началась чистка кадров — Шеварднадзе методично избавлялся от неугодных ему людей.

Правда, делал он это, как всегда изощрённо хитро. На публике речь шла лишь о борьбе с семейственностью и протекционизмом. Под руководством нового зам министра Никифорова, пришедшего из ЦК партии, Управление кадров составляло списки сотрудников, чьи родственники — муж, жена, дети, брат, сестра — работали в МИДе и аппарате ЦК, или учились в МГИМО. Но таких оказалось не так уж много.

Тем не менее, через год к маю 1987 года в МИДе сменилось:

— 7 из 9 заместителей министра; 

— 7 из 10 послов по особым поручениям;

— 8 из 16 заведующих территориальными отделами;

— 68 из115 послов.

Это была вторая по масштабам чистка МИДа после сталинских репрессий. И хотя никто из уволенных репрессирован не был, МИД лишился тогда многих квалифицированных кадров.