Соломон произнес при освящении Храма, обращаясь к Богу:

Небо и небо небес не вмещают Тебя.

Он имел в виду, конечно, не пространственные соотношения, а духовную высоту.

Манера, способ чтения воздействуют на восприятие. Мы привыкли читать линейно. Сюжет — фигура пространственная. Не столь еще давно литературоведы увлекались вычерчиванием сюжетных графиков. Соединяли линиями точки на осях абсцисс и ординат.

Некоторые древнееврейские сочинения линейно читаются с большими потерями.

Небеса можно развернуть. «Екклесиаст» можно развернуть.

И мы увидим в нем то, что пряталось в подвертке и складках.

Развернутую поэму мы прочитаем линейно, но тогда уже привычная манера чтения нас не обманет.

Мы услышим Проповедь в Собрании. Поймем Обращение к Людям. Найдем развернутое нравственное учение.

И это учение жизнемудрое, учение — о радости, как это ни покажется странным иному читателю, привыкшему связывать с Когелетом представление о мрачном, нелюдимом мудреце.

Мы оставили Екклесиаста в положении самом бедственном. Философский эксперимент закончен; в жизни не найдено ничего самоценного; она стала немила. Что там! — мудрость, которой втайне гордился и годами копил, и та теперь в тягость...

...и меня постигнет та же участь, как и глупого: к чему же я сделался очень мудрым?  Еккл 2:15

Все суета — и самая мудрость... На этом кончается «сюжет» — и всегда обрывался анализ. Когда мы развернем свиток, то убедимся, что такое чтение дотягивает едва ли до половины содержания.

Но что сталось с героем? Нашел ли он в себе силы воспрянуть к жизни? Но где бы он мог их почерпнуть, если все кругом прах и тлен? На каком клочке философской тверди удержался от падения в бездну?

Возненавидел я жизнь... Еккл 2:17

— что горше такой муки?

Противны стали мне дела, которые делаются под солнцем... Еккл 2:17

— впору руки на себя наложить.

И обратился я, чтобы внушить сердцу моему отречься от всего труда, которым я трудился под солнцем... Еккл 2:20

Вот какое отвращение испытывал к своим же большим делам, которыми вчера еще похвалялся!

Как жить подле этого огня?.. — вопрошал Исайя. И верно — как?

«Екклесиаст» — мрачная книга. Бессмысленно оспаривать это утверждение. Иные считают ее самой мрачной во всей мировой литературе. Гордый дух повержен, разве не страшно? Смысл жизни утрачен, как жить? Мы находим в поэме ноты ужасающего отчаяния...

Просветление души Екклесиаста началось с осознанием страшной истины, которая могла бы убить его. Он разуверился в возможности постичь окружающую действительность (в реальности которой не сомневался, иначе пришлось бы отказаться от признания Акта Творения и всей концепции Олама). Вот соответствующие выписки — прошу читателя обратить внимание на крепость поэтических сравнений, библейскую грубость оборотов, которая придает им непреходящую свежесть.

Как ты не знаешь путей ветра и того, как образуются кости во чреве беременной, так не можешь знать дело Бога, Который делает все. Еккл 11:5

(Кости во чреве — почти на грани недозволенного...)

Разум бессилен проникнуть в суть явлений.

...человек не может постигнуть дел, которые делаются под солнцем. Сколько бы человек ни трудился в исследовании, он все-таки не постигнет этого; и если бы какой мудрец сказал, что он знает, он не может постигнуть этого. Еккл 8:17

Тут вроде бы предельная черта. Всевластна Смерть — и немощен Разум. Необъятен Олам, а человек — это временной фотон.

Но... Олам создан (возродим в себе екклесиастическое восчувствие Вселенной) — Олам может быть снят. Вместо него сотворен иной Олам. Он будет подчиняться иным законам. Законоположениям. Законосочетаниям. В нем будет иная материя. Если она вообще понадобится. И смерть будет подчиняться иной реальности. Если ей вообще будет дано реальное существование. Это фантастический мир, но он соответствовал космогоническим представлениям древнего Востока. Напоминаю о вселенском ощущении дива, ужаса и восторга.

Когелета спасает вера. Он понимает трагичность судьбы человека, заложенную в самом его бытии. Но в бытии этом есть тайна, и из мрака брезжит надежда. Он так создан, этот мир!

Смотри на действование Божие: ибо кто может выпрямить то, что Он сделал кривым? Еккл 7:13

Смотри, восчувствуй. Отверзи восторженные очи души...

Содержащиеся в некоторых работах утверждения о том, что Екклесиаст сомневается в существовании Бога, не могут быть восприняты всерьез. Тому противоречат психология древнего еврея и прямые высказывания героя поэмы. Как говорится, имеющий очи да видит. Только вот у умного глаза его — в голове его, а глупый ходит во тьме...Еккл 2:14

...И он поднял массивную голову, тряхнул гривой, когда-то пышной, теперь посеревшей от мелкой проседи, и глаза его, потускнелые было, заблестели, а в углах их натянулись ленивые, сухие, знакомые всем морщинки. Внезапно установилась тишина. Слышно было, как потрескивает масло в светильниках. Слуга подал ему другой кубок с вином. Головы повернулись, все ждали слова царя...

О чем могло бы быть это слово? О чем молвить возрождающемуся после болезни духу?

О дружбе.

Екклесиаст одинок. Одинок, потому что — царь и нет утешителя у него, потому что погружен в себя и потому что — философ. Одинок в нравственных исканиях, эксперимент ставит на себе и даже на пир является, чтобы испытать веселие.

И, наверное, поэтому из груди его вырываются такие горячие, исполненные боли и скрытой зависти, проникновенные слова о благорасположении сердец, о дружествовании.

Они хорошо известны читателю. Давно уж и «во всех языцех» стали «притчами». Просто напомню их.

Двоим лучше, нежели одному... упадет один, то другой поднимет товарища своего. Еккл 4:9

Но горе одному, когда упадет, а другого нет, который поднял бы его. Еккл 4:10

Также, если лежат двое, то тепло им; а одному как согреться?  Еккл 4:11

Лучше горсть с покоем, нежели пригоршни с трудом и томлением духа. Еккл 4:6

И если станет преодолевать кто-либо одного, то двое устоят про­тив него: и нитка, втрое скручен­ная, нескоро порвется. Еккл 4:12

Сравнения (у этого царя!) простонарод­ны, общепонятны: ссученная нить... при­жатые, чтобы согреться, тела... И потому так доходчивы.

Поднявшись после высокой своей болез­ни, стряхнув душевное оцепенение, Ек­клесиаст теперь спешит к людям, ему есть что сказать им, и становится

ПРОПОВЕДУЮЩИМ В СОБРАНИИ КОГЕЛЕТОМ

Екклесиаст разворачивает перед слуша­телями гармоничный идеал человеческо­го счастья (диву даешься, как раньше не замечали этого!). Его слово ответствен­но; говорит мудрец, загля­нувший за некие пределы, куда глаз обыкновенного че­ловека — а к нему и обраще­на проповедь — не дотяги­вает. Екклесиаст раскрыва­ет народный идеал, идеал крестьянской жизни, выражая его в звучных, торжес­твенных строфах. Как жить человеку в не­многие дни жизни его?

Трудиться и делать добро. И с избыт­ком даже:

...отпускай хлеб твой по водам. Еккл 11:1

Кто им покормится, кого обласкает твой подарок? Течению предоставь доброденствие твое.

Дружбы держаться. Жену любить, которую любишь... и которую дал тебе Бог под солнцем на все суетные дни твои...Еккл 9:9

Все, что может рука твоя делать, по силам делай; потому что в могиле, куда ты пойдешь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости. Еккл 9:10

Горе смерти еще и в том, что она лишает человека наслаждения работой! Там нет работы, и не придется размышлять, и не нужны знания и мудрость. Трудиться даровано человеку лишь в земной жизни. Вот и работай, пока по силам руке твоей...