— сказано им. Он просветлен, потому что избавился от пагубы борьбы со смертью и страха перед нею. Через уразумение Смерти уразумел он приобщенность к Оламу, его законам и, следовательно, Акту Творения. Когелет проецирует Смерть в Олам и обращает душу к Высшим Силам.

Просветлено лицо мудрого человека, и мы тотчас вспоминаем, конечно, Моисея: когда спускался он с Синая, держа в руках Скрижали Завета, лик его светился так, что на него было трудно смотреть. То был лик человека, которому открылась Высшая Мудрость. Смысл жизни и смерти. Да, человек должен быть и сыт, и обут, и обитать в теплом жилище, и раскрывать свои творческие способности. Замечательно! — да только станет он с еще горшим чувством просыпаться по утрам, считать дни, страшиться конца и метаться.

Как верно заметил Бен Сира:

 О, смерть, как горько воспоминание о тебе для человека... Сир 41:1

который ничем не озабочен, и во всем счастлив, и еще в силах принимать пищу!.. Сир 41:2

И человек станет отчаиваться, бороться со смертью, и количество зла в мире не уменьшится.

Выслушаем сущность всего, — призывает конечная строфа поэмы о Проповедующем в Собрании, —бойся Бога и заповеди Его соблюдай... Еккл 12:13

Снятие страха смерти и освобождение от пагубы борьбы с нею человека — это венец мудрости Екклесиаста; здесь красота его учения, здесь замыкается свод его башни мудрости. Выслушаем сущность всего... — так передана в каноническом переводе фраза (точнее, первая ее половина), которая может показаться проходной; на самом же деле значение ее велико. Акцент тут как будто бы на второй половине: Бойся Бога и заповеди Его соблюдай. В подлиннике акцентированы обе половины. Приведем другие переводы. «Заключение всей книги, выслушаем его...», «Выслушаем конец речи...», «Заключение: «Все услышано, бойся Бога...», «Выслушаем конец всего: бойся Бога...». Дословный перевод (без знаков препинания, так в тексте): Конец дела все услышано...

Андре Неер настаивает на отделении (в соответствии с традицией, по его утверждению) «заключение» от «все услышано» и предлагает перевод, с которым трудно не согласиться: Заключение книги: все услышано. (Приведенные выше переводы: раввинистический, Сегонда, Синодальный и Объединенных библейских обществ — он оспаривает.)

В поэме, в которой неявно (лучше сказать, непривычными средствами) выражено внешнее сюжетное действие, ощущается мощное внутреннее натяжение. От все суета (дыхание, пар) до все услышано пролегает путь трагических поисков смысла жизни. Все услышано, ничто не пропало втуне и не пропадает. Есть Ухо всеслышащее, всевидящий Глаз и мировой воспринимающий Разум. Тяжкий путь от отчаяния, от возненавидел я жизнь до принятия ее в вере и до светлых одежд благословения ее.

Таков путь религиозного развития человека.

И на этом заканчивается повесть о странном царе, который однажды молил Бога даровать ему сердце разумное — не земли, не богатства, не воинские орудия, а сердце, чтобы судить людей, потому что суд без милости не будет праведен, — и предал сердце тому, чтобы научиться различать добро и зло и познать, что есть истинно ценного в жизни, и вверг себя в испытания, и вот минули тысячелетия, а без этого диковинного эксперимента мы не можем представить истории и духовной жизни человечества.

Не бойся смертного приговора (Сир 41:5),—

наставлял и ободрял Иегошуа бен Сира.

Это приговор от Господа над всякой плотью.  Итак, для чего ты отвращаешься от того, что благоугодно Всевышнему? Сир 40:6

Вдумаемся. Законы Олама — и закон исчезновения всякой плоти в нем — непременно исполняются, и непротивление Закону Смерти даже пристойно в очах Господа.

И еще с усмешкою прибавляет к тому Бен Сира:

Десять ли, сто ли или тысяча лет, —  в аде нет исследования о вре­мени жизни.

Сир 41:7

Э, там иные понятия о времени!

Ну хорошо. Рецепт изготовлен, остается следовать наказу. А будут ли? Что, если мы зададимся вопросом, верил ли сам Когелет в победу над злом? Когда-нибудь, в невесть какие века... Он, так глубоко познавший натуру людскую? Вероятно, мы слишком бы уклонились от истины, если бы решились на положительный ответ.

Зла исполнено сердце сынов человеческих, — качает он тяжелой головой, — безумие в душах их, и жизнь их крива...

 Это-то и худо... что одна участь всем, и сердце сынов человеческих исполнено зла, и безумие в сердце их... а после того они отходят к умершим. Еккл 9:3

Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Еккл 1:9

Прежде чем перейти к заключительной части книги, где коснемся воззрений Екклесиаста на виды зла и проявления мудрости, хотелось бы пригласить читателя к произведению, которое донесла до нас античность и сопоставление которого с «Екклесиастом» напрашивается само собой: насколько мне известно, оно никогда не проводилось. Речь идет о «Федоне" Платона.

Напомню сюжет. Друзья собираются в тюремной камере, где заточен Сократ, приговоренный афинским судом к смертной казни. Осталось несколько часов быть им вместе; потом войдет стражник с чашей цикуты; он уже растирает ядовитый порошок. Разговор невольно обращается «к самым первым основам» бытия, чтобы «дойти до крайнего предела, какой доступен человеку». Уж в зачине слышится перекличка с «Екклесиастом»: там разговор тоже о первых основах... Коренной вопрос этих основ — каков? Платон определяет его как главный вопрос философии, и тут мнения двух древних мыслителей, Когелета и Платона, совпадают полностью.

Те, кто подлинно предан философии, - формулирует в диалоге Сократ (Фед. 64а), — заняты, по сути вещей, только одним — умиранием и смертью.

Много веков спустя позитивистские учения извратили этот главный вопрос философии, сведя его к «первичности» ― «материи» или «духа». Подобная объективация лишила философию человеческого содержания и вывела человека за сферы ее рассмотрения. Она лишила смерть гуманного этического содержания; последствия этого привели к криминальной и экологической катастрофе. Связь между ними как будто бы неявная, но, если вдуматься, прямая.

Итак, умирание, смерть есть средоточие усилий человека в его стремлении к самопознанию. Жизнь облагорожена сознательным приготовлением к смерти. Душа, наставляет Сократ, постоянно в этом упражняясь, обязана готовить себя умереть легко и спокойно. Или, — вопрошает он, — это нельзя назвать подготовкою к смерти? Разумеется, можно, и много веков спустя этот запев был подхвачен и развит в проповедях Л.Толстого. Он говорил о нравственном очищении под знаком подготовки себя к смерти; к сожалению, эти мысли были вскоре преданы забвению на его родине.

Однако Платон в отличие от Когелета (и Толстого, который «Екклесиаста» внимательно читал и имя царя Соломона многократно упоминает в своих сочинениях) уповает на «истинного философа» и нравственное очищение предполагает связанным с занятиями философией. Это постулирует элитарность, отбор, недоступность для большинства людей, для «толпы» важнейшего для человека акта нравственного очищения и подготовки перехода в небытие. Платон и не скрывает этого.Толпе, — поучает Сократ, — не понятно и не ясно, в каком смысле «заслуживают смерти» истинные философы и какой именно смерти. Так что будем лучше обращаться друг к другу, а толпу оставим в покое. Платон не понимал, какой глубокой внутренней проработке подвергает себя человек, приобщаясь к религиозному образу жизни. Философ как психический тип ему близок, верующий — непонятен.

Но что такое умирание (по Платону)?

...Отрешение души от тела... А «быть мертвым»— это значит, что тело, отрешенное от души, стало само по себе и что душа, отрешенная от тела,— тоже... Фед. 64d