— Оставили? — напряженным шепотом: спросил Митя. Он будто приключенческий роман слушал: ведь море же!

— Оставили… Форма морская, а служба почти штатская. В команде при местном Доме офицеров. Увидели, что рисую прилично, сделали художником-оформителем… Работы, конечно, хватало, но все же не то, что на кораблях. Свободного времени порядочно оставалось, особенно когда втянулся… При Доме офицеров кое-какие кружки и секции работали, была и секция фехтования. Тренировал капитан-лейтенант Гранитин по прозвищу Капитан Грант. Сердитый на вид мужчина, крикливый, но учил здорово. Увидел, что я приглядываюсь к их занятиям, и забрал к себе. Я, говорит, из тебя сделаю мастера. Ну, мастера не сделал, а второй разряд я получил. Поехал потом в Севастополь на спартакиаду флотов. Там дотянул до первого разряда… А когда вернулся, увидел двух хороших людей, Федю и Ромку…

— Что за люди? — ревниво спросил Данилка.

— Очень замечательные люди. Тому и другому было тогда по одиннадцать лет. Стали они заглядывать к нам в Дом офицеров каждый день, смотрят на рапиры и вздыхают. Ну, стал я их учить потихоньку, когда Капитана Гранта не было поблизости. Он посторонних не терпел. Узнал про это начальник Дома офицеров, приказал явиться и давай делать накачку: не положено, мол. «Безобразие!»— говорит. Я не выдержал и начал с начальством пререкаться: «Даже для офицерских жен кружки есть, а ребятам куда деваться?» Начальник был умный. Поглядел на меня и повторяет: «Я и говорю, безобразие! В поселке вон сколько ребятишек, а вы только с двумя занимаетесь. Набирайте команду, я доложу начальству…»

Олег вдруг замолчал и стал смотреть в темное окно. А там ничего не было видно, только лампочка отражалась да огненные Данилкины вихры.

— Набрал команду? — спросил Сережа.

— Набрал… Когда демобилизовался, они — в слезы. А я… В общем, тоже не сладко. Не уезжать нельзя — учиться надо. Хорошо хоть замена нашлась, — девятиклассник из местной школы. И Гранитин обещал помочь… Ну, вот… А как приехал домой, пошел в интернат работать. Это в Красном Береге, у меня там родители живут. Старшим вожатым стал. Ребята из горкома комсомола посоветовали… Потом в институт поступил на заочное…

— Когда ты все успел? — спросила Наташа. — На флоте, в интернате, в Артеке, у нас…

— Успел. Служил два года, потому что на берегу. В интернате тоже два года… Это, братцы, самое лучшее, что у меня в жизни было, честное слово…

— Лучше, чем в Артеке? — недоверчиво спросил Митя. Он, конечно, не верил, что где-то может быть лучше, чем у моря.

— Угу, — ласково сказал Олег и даже зажмурился. — Такие ребята… Мы с ними театр устроили. В походы по реке ходили… Я бы в Артек и не уехал…

— А почему уехал? — не утерпела, полюбопытствовала Наташа.

Олег раскрыл глаза и по очереди посмотрел на каждого.

— Так… Так получилось, братцы. Не поладил с начальством. Был сначала отличный директор, да ушел на пенсию. Пришла на его место одна… Вроде той, что сегодня у нас была. Театр заставила прикрыть: от учебы отвлекает. Походы запретила. Вам, говорит, игрушки, а мне отвечать. Я молод был и… в общем, прямолинеен. А она — как скала. Вот и не договорились… А тогда как раз вожатых в Артек приглашали…

— Грустные какие-то истории, — настороженно сказал Кузнечик. — Все прощаешься и прощаешься. Ты, Олег, только не вздумай с нами прощаться.

— А то ты интернат уже не первый раз вспоминаешь, — подозрительно сказала Наташа.

Олег улыбнулся.

— Сто ночей не усну, буду думать все о нем…

— А о нас? — обиженно спросил Данилка.

Олег встряхнулся, встал и весело ответил:

— Это само собой.

Он схватил капитана Вострецова под мышки и на весу повернул его носом к часам.

— Ну-ка, Осенняя сказка, посмотри, который час. Брысь домой, а то опять от сестрицы попадет.

— Пфы! — сказал Данилка, демонстрируя полное бесстрашие.

— А почему «Осенняя сказка»? — спросила Наташа.

Данилка гордо объяснил:

— Потому что у меня на носу целый листопад из веснушек. Не видишь разве? Тебе таких сроду не иметь.

— Где уж мне…

Данилка сказал деловито:

— Пойду. Мне завтра просыпаться первому, я по квартире главный дежурный. У нас с Юлькой очередь.

— Ты всегда раньше всех должен просыпаться. Ты же барабанщик. Привыкай, — сказал Олег.

Данилка сказал, что он и так привыкший, и ушел. С ним ушел и Митя.

Генка забрался с ногами на диван и прикрыл глаза.

— Ты что? — спросил Сережа.

— Да я про Данилку думаю. Про все, что было утром. И про это… Вдруг бы ты не убрал ту железяку?

Сережа поежился…

До угла все шагали вместе. Было морозно.

Олег потер перчатками уши и жалобно сказал:

— Ранние весенние рассветы,

Теплый ветер марта, где ты, где ты?

И объяснил:

— Это я в юности сочинял. В Лермонтовы метил. Увы…

На углу они разошлись. Наташа и Олег направились прямо, Сережа и Генка помахали им вслед и свернули на Октябрьскую.

Почти сразу же у яркой витрины магазина «Одежда» Генка остановился.

— Как-то все вместе сложилось, — немного растерянно проговорил он. — И тревога утром, и разговоры, и Данилка… И вот еще. Смотри.

Он долго шарил за пазухой и вытащил сложенный в несколько раз листок из иностранного журнала.

— Вот… — повторил Генка. Расправил в ладонях лист и поднес ближе к свету.

На листе напечатан был крупный снимок.

На брусчатую мостовую ничком упал мальчик. Он лежал головой к зрителю, одна рука согнута, другая брошена вперед. Волосы, просвеченные солнцем, разметались по камням. Фотография была отчетливая. Каждый волосок был виден, и казалось, что ветер их шевелит. Но особенно четко выделялась на камнях цепочка выбоин, протянувшихся у головы мальчишки. Видно, только что хлестнули по брусчатке пули.

С отчаянной ясностью вспомнил Сережа свой давний сон — про знойный враждебный город, про пулеметы на бастионах и убитого мальчишку. И сам будто ощутил сквозь рубашку твердость горячих камней на мостовой.

— Чили? — спросил он.

— Конечно, — откликнулся Генка. — Журнал из Перу. Саше прислали. А снимок перуанский журналист в Сантьяго сделал… Вот я все думаю: он или не он?

— Кто?

— Ты не помнишь?

Генка прикусил губу, расстегнул пальто, полез в карман куртки. Достал маленькую фотографию.

И Сережа сразу вспомнил. С фотографии весело смотрел маленький, светлоголовый, похожий на Митьку Кольцова чилиец — Алехандро Альварес Риос.

Генка положил фотографию на журнальный лист. Сказал тоскливо:

— Все думаю: он или не он?

— Ну почему же он? — беспомощно сказал Сережа.

Было что-то щемящее, до дикости несправедливое в этом сочетании: живое лицо мальчика и рядом — брошенное на камни, пришитое к ним пулями маленькое тело.

Словно защищая Генку от беды, Сережа повторил:

— Ну почему обязательно он? Лица-то не видно. Только волосы похожи.

— И рубашка, — прошептал Генка. — И еще… Смотри.

Он коснулся ногтем воротника Алехандро. Там на уголке белела капелька непонятного значка. А на большом снимке… Там тоже. Угол воротника выбился из-под щеки, и на нем виднелся белый кружок.

— Ну и что? Просто совпадение. Разве не может быть совпадения? — спросил Сережа.

— Может, — сказал Генка. — Все может… Только от этого не легче.

Мелкие-мелкие снежинки падали на журнальный лист, на фотографию чилийского мальчишки. Падали и не таяли.

Кузнечик все еще держал перед собой снимки. Будто не решался оторваться от них. Сказал тихо-тихо:

— Когда смотрю, отомстить хочется. Будто кого-то из наших убили, Митьку или Данилку. Или еще кого-то…

— Да, — сказал Сережа.

Генка помолчал, сдул с листа снежинки и медленно проговорил:

— Смотри, он упал, как барабанщик. Только барабан вперед укатился, и его не видно.

Генка опять сдунул снежинки и проговорил:

— Данилка сказал: «Мне вставать первым…» Я эти слова, как строчку из песни, запомнил… Я, наверно, песню сочиню про барабанщиков. Она из сегодняшнего дня сама получается.