Она трогает мои шрамы. И я разрешаю ей.

Три линии, сбегающие вниз по лицу, неизменно напоминали мне порез росомахи. Будто это когти животного ударили меня по лицу, а не умышленно занесённое лезвие беспощадного афганца. Все три линии она прослеживает мягко, задумчиво, словно думая, что может исцелить своим прикосновением.

Прикосновения, в конце концов, прекращаются, и я остро ощущаю потерю, когда её руки исчезают с моего лица. И это чувство усугубляется, когда она встаёт, подбирая чащу с кровавой водой.

— Я принесу тебе лёд.

Я вновь дотрагиваюсь до неё, на сей раз до запястья, как и прежде, без слов, умоляя остаться, но сейчас она аккуратно отстраняется, и я её отпускаю.

Поднимаюсь на ноги и иду к огню, впиваясь спокойным взглядом в пламя, теряясь в мыслях об Оливии и опасности, которую она собой представляет.

В этот раз, когда она возвращается, я готов к ней.

Она встаёт передо мной, предлагая пакет со льдом. Когда я не обращаю на него внимания, она слегка хмурится, как будто посчитав, что я капризный ребёнок, неподчиняющийся указаниям няни.

К чёрту. Я выбиваю пакет из её руки, и прежде, чем он ударяется о пол, обнаруживаю, что обнимаю одной рукой её за талию, притягивая к себе нежно, но твёрдо. Другой рукой бережно скольжу под волосы, останавливаясь на гладкой коже задней части её шеи.

Из раза в раз я говорил себе, что больше не буду её целовать. Что это она меня поцелует.

Но я не соблазняю. Я хочу её. Так ужасно хочу, что от этого больно.

Я встречаюсь с ней глазами, наблюдая за тем, как шок уступает место желанию. Она тоже меня хочет.

Намеренно перевожу взгляд на её рот. «Поцелуй меня», — безмолвно прошу я. А потом повторяю вслух:

— Поцелуй меня, Оливия.

Она качает головой.

— Пожалуйста, — шепчу я. Мне всё равно, даже если придётся умолять. Мне всё равно, даже если она поцелует меня из жалости. Она нужна мне.

Её глаза темнеют, и я готовлю себя к тому, что она отпрянет.

Но вместо этого она придвигается ближе, пока мы не сталкиваемся грудью, а её глаза не оказываются на уровне моего подбородка. Одна моя рука крепче обнимает её спину, в то время как другая — играет с мягкими волосками у основания шеи.

Её руки опускаются к моим бёдрам, и моё сердце начинает биться сильнее.

Медленно, неторопливо, она вскидывает голову, устремляя взгляд от подбородка к губам.

Не могу больше ждать. Я опускаю голову, едва заметно наклонившись вправо, когда ненадолго прижимаюсь к ней губами. И снова, на этот раз дольше.

На третий раз её рот сталкивается с моим.

Поцелуй горячий, голодный, каким-то образом медленный и неистовый одновременно. Оторвавшись от моих бёдер, её руки тянутся за тканью футболки, привлекая меня ещё ближе, тогда как одна моя рука движется по всему её телу, а другая нажимает на заднюю часть шеи, удерживая её губы слившимися со мной.

Я слегка сгибаю колени, подстраиваясь под её рот в жажде оказаться ближе, но этого недостаточно. Мой язык ищет и находит её, поначалу застенчивый, но куда более осмелевший, когда поцелуй становится взрывоопасным.

Ладони зудят от желания двигаться. Мне хочется касаться её всюду. Хочется, чтобы она оказалась обнажена у камина. Но сейчас я решаю, что этого достаточно. Должно быть достаточно.

Наконец, она отстраняется, и я отпускаю. Её дыхание затруднённое, хриплое, а грудь поднимается и опадает, будто не в состоянии отдышаться.

Сам-то я точно не могу. Из-за неё я забываю дышать. Из-за неё я забываю обо всём.

— Это было… — она замолкает.

Про себя заполняю пробелы за неё. Глупо. Безответственно. Безумно.

Восхитительно.

Ничего такого она не произносит, вместо этого просто качает головой, будто прочищая её.

— Мне нужно идти, — говорит она, резко убирая от меня руки, будто не может вытерпеть прикосновения ко мне.

Я моментально отпускаю её, пусть и изнываю от желания притянуть обратно, просто держать её.

Она уже почти отворачивается, но прежде наклоняется за пакетом со льдом. Рука с зажатым в ней льдом движется к моему лицу. Она замирает на мгновение и почти отодвигается, затем хмурится и решительно, но осторожно прижимает лёд к моему носу.

— Подержи его минут тридцать, — произносит она мягко и властно одновременно.

— Хорошо, — грубовато отвечаю я. — Не хотелось бы, чтобы опухший нос испортил другие совершенные черты моего лица.

— Нет, — соглашается она, награждая меня слабой улыбкой. — Нам бы этого не хотелось.

Она отворачивается, а я стою, как дурак, прижимая пакет со льдом к центру лица, пока наблюдаю за её уходом.

— Оливия, — зову я, и это слово срывается с моих уст, прежде чем успеваю понять, что хочу сказать.

Она останавливается. Поворачивается назад.

Дерьмо. Дважды.

Я понятия не имею, что хочу ей сказать. Ну, отчасти знаю, что делает моё молчание ещё более целесообразным. Этот поцелуй должен оставаться счастливой случайностью. Ради нас обоих.

— Да? — спрашивает она слегка нетерпеливо, пока я стою там, глазея на неё.

«Разряди обстановку, придурок. Дай ей понять, что это ничего не значило».

— Увидимся завтра утром? — спрашиваю я.

Идиот.

Она закатывает глаза.

— Ага.

— В пять? У тропинки?

— Как и обычно, за исключением случаев, когда у тебя истерика.

— Очаровательно, — бормочу я. — И, кстати…

— Да, Пол? — отвечает она раздражённым голосом школьного учителя.

— Как тебе Кали?

Бам. Ни следа от улыбки. И уверенности. Ненавижу себя за то, что наслаждаюсь её дискомфортом.

— Она замечательная, — щебечет Оливия. — Безумно симпатичная. И очень милая.

— Очень, — повторяю задумчиво. — Что ж, доброй ночи.

Я отворачиваюсь обратно к огню, скрывая улыбку, вызванную её недовольным пыхтением. 

Я поцеловала Пола. Я поцеловала Пола, я поцеловала Пола, я поцеловала Пола.

Конечно, не впервые. Но на сей раз всё было иначе. В первых двух случаях он намеревался меня выгнать.

Но на этот раз поцелуй был мягче. Горячее. И бесконечно опаснее для нас обоих.

Видите ли, худшая часть не в том, что я поцеловала парня, за которым вроде как должна присматривать. А в том, что хотела поцеловать его снова. И снова…

Я лежу в постели, силясь убедить себя, что позволила этому случиться, чтобы восполнить ущерб, нанесённый тем придурком из бара. Мне хотелось показать ему, что он не монстр. Что он не повод для смеха. Я хотела, чтобы он знал, что желанен даже со шрамами.

Но я лгу самой себе.

Ни о чём таком я не думала, когда мы стояли перед камином. Я думала не о его проблемах, не о своих и не о чьих-то других, а о том, как хотела его.

И всё ещё хочу.

Я накрываю глаза рукой и исторгаю стон, когда это дьявольское преуменьшение проскакивает в моей голове. Не очень точное определение.

Не знаю, каким образом я в конце концов уснула, но звон будильника в пять утра сделал ранний подъём ещё беспощадней, чем обычно. Я обрушиваю удар на будильник, заставляя себя скинуть ноги с края кровати, прежде чем успеваю вновь уснуть. В глаза будто песка насыпали из-за недосыпания, но я едва это замечаю, потому что всё никак не могу перестать думать о том, что чуть дальше по коридору спит Пол, одетый в одни только боксёры. Эта мысль убедительно мешает мне спать.

Включив лампу, я семеню к шкафу, в котором хранятся вещи для тренировки. Как вдруг мне в глаза бросается коробка, стоящая у двери.

Обувная коробка.

В доме нас только двое, и это значит, что затолкнуть коробку за дверь мог лишь один человек. Я представляю Пола, крадущегося в мою спальню: в совершенстве накаченный пресс, сильные руки...

Соберись

Я подбираю коробку. Быстро встряхнув, подтверждаю: это явно обувь. Но не ох-какие-сексуальные лабутены. А обувь для бега. Незатейливые, уродливо белые кроссовки.