Перед тем как, по выражению Деда, «зависнуть в гадюшнике», он еще раз навестил полицейское управление, откуда вышел с довольным выражением лица и решительно махнул рукой: «Ну, Серега, понеслась». Что особо поразило Дока, так это поведение Деда в баре. Куда подевался грубый дебошир и забияка, нахальный самоуверенный бретер и оголтелый расист. Слуга царю, отец солдатам! Добродушный балагур и миляга. Рубаха-парень, открытый и добрый. Он щедро сорил чаевыми, совал десятидолларовые бумажки кому и куда попало. Черным полуобнаженным танцовщицам, например, прямо в трусы. То и дело дружески прихлопывал официантов по плечам и спинам, а к бармену едва не полез целоваться. И при этом старательно, будучи в полупьяном угаре, демонстрировал всем содержимое своей барсетки. Буйствовал подобным образом Дед в течение двух часов. Затем, приняв на грудь в общей сложности с десяток разнообразных коктейлей (этого Деду хватало всего на четверть «заправки»), он «окосел» весьма заметно, обмяк в кресле, бессмысленно пяля по сторонам посоловевшие глаза. Барсетку выложил на столешницу, под левую руку.

Док, как и было приказано, старательно играл свою роль. Танцовщицам, правда, в исподнее деньги не совал и в общем веселье участвовал вяло, без огонька. Но коктейли пил старательно и воодушевленно, нисколько не уступая в количестве потребленного пойла Деду. Следует отдать должное – большинство коктейлей Доку понравилось. Может, потому что ничего подобного раньше не пробовал. Пьяным он себя не чувствовал – так, немного в тонусе, – но, повинуясь многозначительному взгляду Денисова, который кинжалом на мгновение сверкнул из-под набрякших век, угомонился и тоже бесформенной студенистой массой растекся по креслу.

Вот еще фокус, которым в совершенстве владел Денисов: он мог говорить четким, ясным шепотом, совершенно не раскрывая рта. Никакого, даже легкого движения губ, ни малейшего намека на мимику. Эдакое чревовещание – и только. Вот и теперь он вдруг начал чревовещательный сеанс.

– Сейчас к нам, чтобы убрать со стола, подойдет во-он тот малый, что вертится за моей спиной. Вот… уже подходит… потом он постарается отвлечь наше с тобой внимание… отвлекайся… делай все, как он хочет…

Конечно же, Дед знал, что произойдет дальше, поскольку сам написал партитуру, но Док пока не понимал, что, собственно, происходит. Официант, смазливый даже по европейским стандартам, лет двадцати пяти, с выразительными умными глазами, стройный, мускулистый, изысканно вежливый, настоящий африканский мачо, склонился над их столиком, озарил пространство ослепительной белоснежной улыбкой.

– Сеньоры, разрешите прибрать ваш столик.

– Прибирай, чеп[13], – проварнякал Дед и вяло махнул рукой. – А потом принесешь нам еще по крепкому коктейлю с ромом.

Официант ловко прибрал со стола пустые бокалы, смахнул влажной салфеткой крошки, промокнул пятна пролитого спиртного и вдруг испуганно выкатил глаза.

– Господи, да что же этот кретин делает?

Дед испуганно вздрогнул и повернулся в том направлении, куда указывал взгляд официанта. Док последовал его примеру и тоже обернулся. Ничего особенного не происходило. Просто другой официант, напарник «мачо», нагромоздил на свой поднос целую гору пустой посуды, потерял равновесие, отчего несколько бокалов опасно накренились и в конце концов соскользнули с подноса, разбившись с мелодичным звоном.

– Действительно кретин, – буркнул Дед и снова уткнулся носом в свой полупустой стакан.

«Мачо» на изысканном, безукоризненном английском извинился за поведение своего напарника и ретировался.

– Ну и что? – не удержался от вопроса Док.

– А то, – довольно ухмыльнулся Дед, – что этот ловкач-воришка вытянул у меня из сумки две сотни баксов. «Щипнул» – так это звучит на воровском жаргоне. Украденные баксы у него в правом кармане брюк. Что будет дальше? Сейчас увидишь. Можешь расслабиться и спокойно наблюдать.

Официант, ничего не подозревая, не спеша прибрал соседний столик и направился в посудомоечную. Но едва он приблизился к двери, как из проема вынырнули сразу трое дюжих полицейских в легких белых туземных формах. Один из полисменов ловко вывернул из рук официанта поднос, двое других привычно и отработанно ухватили его за руки – один за правую, другой за левую. «Мачо» дернулся было, но тотчас получил ощутимый удар кулаком в живот. Ойкнул, сломался пополам. На его запястьях защелкнулись наручники. Первый полицейский, видимо командир группы, небрежно бросил поднос с посудой прямо на пол, вцепился в копну курчавых волос и, словно какой-то демон темного царства, поволок официанта за собой. Вся сцена заняла секунд десять, не больше. Никто из посетителей бара даже не понял, вернее, не успел понять, что произошло. На падение подноса, конечно, отреагировали, повернули головы, услышав грохот, но увидели только осколки битой посуды, разбросанные по полу.

– Чисто сработали, молодцы! – похвалил Дед. – Я, впрочем, просил начальника выделить лучших людей. Ну… теперь не откажусь от стаканчика чистого виски без содовой и… пойдем досматривать последний акт этой человеческой комедии. А я сыграю в нем главную роль.

Внезапно протрезвевший после стаканчика виски Дед выбросил в качестве чаевых на столешницу еще двадцать долларов и твердой походкой направился к двери. Заинтригованный Док зашагал вслед за ним. Путь предстоял недолгий. Они просто пересекли наискось центральный проспект столицы и вошли в здание Главного полицейского управления. Поднялись на второй этаж и через приемную, где их как добрых знакомых приветствовал запомнившийся Доку секретарь, вошли в кабинет начальника. Сам начальник в полагающейся для таких ситуаций позе восседал за своим столом. На ковре перед столом на коленях, в униженной позе, прогнулся бедняга-официант, закованный в наручники. По бокам его зорко стерегли два полисмена. При виде посетителей начальник приветливо оскалился, приподнял с кресла сановный зад, протянул навстречу сразу обе руки.

– Рад, очень рад, сеньор Денисов, сеньор Крыленко… Проходите, проходите… – Затем гаркнул громогласно: – Фернандеш! Кресла сеньорам!

Тотчас из приемной метнулся секретарь. Притащил одно кресло, услужливо подсунув его прямо под зад Денисова. Затем, запыхавшись от усердия, обустроил и Дока в другом кресле.

– Теперь понятых, быстро, – распорядился шеф полиции. – И дежурного адвоката.

Брови Дока удивленно поползли вверх. Вот чего не ожидал, так не ожидал. «Понятые, процедура, адвокат… Вы можете хранить молчание… Все, что ни скажете, может быть истолковано против вас… Да что за хренотень? Соединенные Штаты Америки! Ей богу, смешно…»

– Не обращай внимания, – зачревовещал в своей манере Дед. – Обезьяны, они и есть обезьяны.

Понятые – два угрюмых, придавленных своей законопослушной миссией, пожилых негритоса – явились по указанию грозного начальства почти мгновенно. С такой же космической скоростью нарисовался в кабинете и дежурный адвокат – весьма импозантный, толстый туземец в легком, но строгом костюме и очках в золотой оправе. На запястье его красовался настоящий «ролекс», на что Док почему-то обратил внимание в первую очередь. Впрочем, «ролекс» мог быть и поддельным, китайского производства. Не важно: адвокат производил впечатление солидного, преуспевающего деляги, а это внушало должное почтение.

Вступительная речь начальника полиции в переводе на русский ментовский сленг звучала приблизительно так: «Ну что, Савимбо, в этот раз ты допрыгался. Кранты тебе, не отвертишься. Взяли тебя с поличным, так что светит тебе, по нашим демократическим законам, отрезание обоих ушей, языка и отрубание правой руки по локоть. Что, будешь колоться? Добровольное признание и сотрудничество со следствием влекут за собой смягчение судебного приговора. Ну!!! Что!!! Сука!!! Отвечай!!! Будешь колоться?» – заключительную часть речи начальник сопроводил чувствительной оплеухой, так что смазливая физиономия подозреваемого резко дернулась. Адвокат при этом смущенно кашлянул и отвернулся в сторону.