После экзаменов Саша зашел к директору за документами.

— Уезжаешь все-таки?

— Да, Александра Васильевна. Меня на год сюда направляли, и я свое дело сделал.

— Жаль… В школу зрячих тебя в Шадринске теперь примут, а как жить думаешь?

— Обещали устроить пионервожатым… Спасибо вам за все, Александра Васильевна! Если бы не вы…

— Ладно, ладно, Саша… Чего там! Будь счастлив!

— Постараюсь, Александра Васильевна.

В ночь перед судом Анна Никифоровна не прилегла. Дождалась, пока заснет Вовка, и стала готовить его в дальнюю дорогу. Смазала и поставила на печь сапоги — весна на носу, валенки не годятся; выгладила рубаху, без заплат, но и не новую — для кого там выряжаться; выстирала портянки и еще одни на всякий случай в мешок засунула — кто знает, где придется работать и будет ли где обсушиться, а так хоть первое время ноги сухими будут; полотенце вафельное положила, свежую печатку мыла. Собрала все быстро — давно обдумала, с чем надо отправлять сына, потому даже нитки с иголкой и то не забыла.

Соседка вчера забегала, спросила, не болеет ли она? Ответила, что болеть ей некогда, а когда соседка сказала, что выглядит плохо, усмехнулась: в конце апреля тот день был, а ныне февраль, считай год, как под гнетом ходит. И чего только за это время не передумала, сколько ночей без сна провела. Ломает, ломает летом себя на огороде, еле до кровати добредет, вытянется блаженно — теперь-то засну, ан нет, пройдет час-другой, глаза снова откроются и прилипнут к потолку. Полежит так и поднимется с тяжелой головой.

Первые месяцы еще грела какая-то надежда, думала, что если долго копаются, то должны до правды доискаться. Позднее эта надежда поубавилась, а когда с защитником с делом знакомились, то и совсем пропала, — много там на Вовку набрано!

Правильно ли, однако, сделала, что к худшему приготовилась? Не наворожить бы. И люди что скажут? С мешком пришла — значит, чует кошка, чье мясо съела. А господь с ними — пусть говорят что хотят… Защитник сказал: «Будем надеяться…» Твердо же ничего не пообещал. Выходит, тоже думает, что Вовку посадить могут… Сколько времечка-то? Пора и хлебы печь. Пусть поест своего, свеженького…

Анна Никифоровна разбудила сына, когда все было готово. Он поднялся, увидел у двери мешок, из которого выпирала круглая булка хлеба, и вопросительно посмотрел на мать. Анна Никифоровна поторопила:

— Умывайся. Это так, на всякий случай.

Завтракали молча — все переговорено давным-давно, а о погоде что толковать, пусть будет какая есть. Поели быстро и мало, Анна Никифоровна убрала со стола.

— Одевайся.

Сын влез в телогрейку.

— Теперь садись — так полагается.

Сели на лавку и разом повернули головы к будильнику — какой громкий у него ход!

Анна Никифоровна поднялась первой, пошептала что-то про себя. Вовка еще раз покосился на мешок. Вздох сына резанул по сердцу. Прислушиваясь к этой боли, Анна Никифоровна пошла к двери.

В маленьких городках жизнь течет медленно, времени свободного больше, поэтому на судебных заседаниях народу бывает много, а на громкие процессы постоянные слушатели, чаще всего живущие неподалеку пенсионеры, «обеспечивают» и совсем полную явку.

По делу Белозерова одних только свидетелей было вызвано свыше сорока человек да любопытных пришло раза в три больше. В зале судебного заседания и в коридоре не протолкнуться.

Секретарь проверяла явку. Первой назвала фамилию Белозерова. Он отозвался и вспыхнул — в коридоре стало тихо, десятки незнакомых глаз уставились на него.

— Идите в зал, Белозеров, и садитесь. Скоро начнем, — сказала секретарь.

Он прошел в зал и в растерянности остановился: куда садиться? Если он подсудимый, то за барьер?

— На первую скамейку проходи. Пока… — подсказала какая-то женщина.

Это немного приободрило.

Впереди, справа и слева два небольших стола, а еще дальше, на возвышении, большой, накрытый красной скатертью. За ним три стула с какими-то особенными высокими спинками. «Там будут сидеть судьи», — догадался Белозеров. Сопровождавший его шепот: «Подсудимый! Такой молоденький, а что натворил!» — постепенно стих. Взгляды же, казалось, прожигали спину. Белозеров опустил голову — никогда не привлекал к себе столько внимания.

— Глотова! Глотова идет! Главный свидетель! — пронеслось по залу. — Разрядилась-то как, будто в кино пришла!

Подсудимый оглянулся. Глотова посмотрела на него с недобрым огоньком в глазах.

— Адвокат! Из Сухого Лога! — услышал Белозеров через некоторое время уважительный шепот и снова оглянулся.

Камаев вошел в зал без секретаря, привычно прошел к столу, достал досье. Пальцы отыскали копию обвинительного заключения, ту ее часть, где приводятся доказательства вины подсудимого. Со стороны казалось, что он задумался о чем-то — голова поднята, темные очки устремлены вдаль — и от нечего делать не спеша перелистывает бумаги. А он читал и продумывал план защиты.

За несколько дней до процесса Александр Максимович съездил в Богданович, чтобы еще раз «заглянуть» в дело и кое-что уточнить. Зашел к судье Миронову и убедился, что Дмитрий Федорович хорошо представляет сложность процесса. Пока можно быть спокойным.

Пришел прокурор Хомутинин и, садясь на свое место, коротко глянул на подсудимого. Белозеров сжался под его взглядом и еще ниже опустил голову.

— Прошу встать. Суд идет! — громко объявила секретарь судебного заседания. Все поднялись и стояли до тех пор, пока председатель не разрешил:

— Прошу садиться.

Он раскрыл дело, обвел глазами переполненный зал и объявил:.

— Судебное заседание объявляю открытым. Слушается уголовное дело по обвинению Белозерова Владимира Леонтьевича, тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года рождения, в преступлениях, предусмотренных статьями 212-й прим частью первой и 211-й частью второй Уголовного кодекса РСФСР. Секретарь, доложите о явке свидетелей. Так, явились все, за исключением Серегиной. Она больна. Свидетелей прошу выйти из зала судебного заседания и не появляться в нем, пока вас не пригласят. Всем понятно? Ждем.

Процесс начался. Председательствующий установил личность подсудимого, разъяснил его права в судебном заседании, объявил состав суда, провел все другие подготовительные действия, затем зачитал обвинительное заключение.

— Подсудимый, встаньте. Вам понятно, в чем вы обвиняетесь?

— Понятно.

— Вы признаете себя виновным?

— Нет, я не ездил в тот день на тракторе, не ездил! — запальчиво возразил Белозеров.

— Хорошо. Садитесь.

Председательствующий опросил мнения сторон, тихо переговорил с народными заседателями и объявил:

— Посовещавшись на месте, суд определил: судебное следствие начать с допроса подсудимого, затем допросить свидетелей. Подсудимый, дайте объяснения по поводу предъявленного вам обвинения, расскажите, где вы были и что делали до двенадцати часов дня двадцать восьмого апреля тысяча девятьсот семьдесят пятого года. Вам понятно, что от вас требуется?

— Понятно.

— Мы слушаем вас.

— Дак… я работаю скотником на ферме колхоза «Пламя»… — Белозеров замолчал, не зная, о чем рассказывать дальше.

— Ну-ну-ну, смелее.

— Часов в пять утра пошел на ферму. Кормил телят. Часов в восемь приехал Глотов и сказал Серегину: «Давай сдадим бутылки и выпьем». Серегин согласился, и они поехали за водкой на лошади. Потом они пили в моих санях, а я пошел на конный двор. Там меня видели конюх Кузнецов и Демин. Я поймал лошадь, сел верхом и поехал обедать. Поел и вернулся на ферму… Тут же приехала Савельева. Было около одиннадцати часов. Мы каждый день приходим с обеда около этого времени. А часов в двенадцать или позднее я ездил за опилками на мебельную фабрику.

— Все?

— Все.

— Скажите, подсудимый, когда вы в этот день ездили за силосом?