На свет появился в 1978 году в городе Харькове, Украинской ССР, а в настоящее время проживаю в Москве, столице уже совсем другой страны.

Женат, у меня трое детей – как в сказке, двое сыночков и лапочка-дочка. По образованиям я прикладной математик и экономист. Первое получал в Военной Академии РВСН – причём поступал ещё в академию им. Ф. Э. Дзержинского, а заканчивал уже учебное заведение им. Петра Великого – время перемен, что ещё скажешь. Ну, а за вторым дипломом отправился, как это нынче водится, в академию финансовую. Впрочем, и по сей день затрудняюсь сказать – это спрос нам определяет предложение или, наоборот, само оно порождает наши потребности, но зато чётко осознаю, что литературой “болею” с самого детства. И если теперь, наконец, что-то всё-таки получилось, то судить об этом вам.

Воздух прорезал протяжный гудок. Вдоль состава товарных вагонов с накрест заколоченными дверьми пробежала дрожь, так, словно потягивался железными суставами, пробуждался от спячки огромный залежавшийся зверь. Проснулся и неторопливо, как бы пробуя застоявшуюся в долгом ожидании силу, заскользил вперёд, постепенно стряхивая с себя оцепенение. На площадке каждого второго вагона пулемётчик – стерегут пленных. В истерзанную войной Европу повезли несчастных азиатов-японцев. Печальные их лица виднелись в высоко расположенных зарешеченных окнах, к которым они, должно быть, подсаживали друг друга.

Прилаживая выбившуюся из-под пилотки непослушную чёрную прядь, Соня провожала набирающий ход состав завистливым взглядом и считала вагоны. Пятьдесят. В каждом человек по сорок. Почти что две тысячи японцев. Возможно, их везут как раз под Воронеж, туда, где её родная сторона, её село, её дом. И они становятся ближе к нему с каждой минутой. А она? Как долго они простоят на этой очередной станции казавшегося бесконечным Транссиба? Почему они так долго везде простаивают?

Впрочем, на этот раз встали на берегу Байкала. В тот раз, четыре года назад Байкал проезжали ночью, и она не увидела этого величественного озера. Наполненная жидким хрусталём чаша, обрамлённая изумрудами гор, поросших вечнозелёным лесом. Какая это великолепная красота, особенно яркая после однообразных маньчжурских пейзажей, иссохших пустынь и однотонных сопок. А воздух Байкала! Порывистый ветер приносил свежесть воды, и аромат хвои; кедры царили здесь повсюду. Прекрасные, добрые, величественные деревья. Под одним из них, устав гулять, она присела на камень. Вокруг на земле толстым ковром лежала порыжевшая хвоя, и валялись крупные продолговатые шишки. Подобрала одну из них, втянула её горьковатый душистый запах.

Не по-осеннему теплый погожий выпал день. Разгулявшийся, яркий, с взметнувшимся вверх синим безоблачным небом. Наверное, началось запоздавшее бабье лето, а приедет домой и уже будет холодно. Байкал! Какая же это всё-таки невообразимая страшная даль от родной её стороны! Представить немыслимо. Война эта сумасшедшая. Налетела. Вырвала. Побросала. Навела суматоху и закончилась вдруг, издохла в один момент. И будто ещё не осознавая её конца, на восток и на запад по стальным жилам Транссиба бегут по-прежнему эшелоны, разбегаются, переговариваясь протяжными свистками. Везут на длинных железных хребтах солдат. Одних уже везут домой, а других, новых, напротив, увозят в чужую сторону на службу под однообразный перестук железных колес, в котором так будто и слышится:

– Везу-везу, везу-везу, везу-везу.

Послав на прощание долгий гудок, скрылся, наконец, за горой эшелон с пленными. Когда же они уже тронутся? Соня вытащила из нагрудного кармана гимнастёрки, блеснувшие ярким маленьким солнцем, часы. Погладила пальцами выпуклое стекло, любовно посмотрела на отливающий радугой перламутровый циферблат. По кругу между крупных цифр бежали наперегонки изящные стрелки. Два часа. Это что же всего пять минут прошло, как она смотрела в последний раз? В ожидании так медленно тянется время или просто ей хочется постоянно рассматривать драгоценный трофей?

Не в бою взятый, но это, пожалуй, и лучше. В бой их батарее вступить не пришлось совсем. После девятого августа, когда началось наступление, в небе не видели ни одного вражеского самолёта. Японцы зарылись в землю, рассчитывая хоть сто лет отсидеться в подземных укрытиях. Но прошедшие войну с немцами ветераны ударили по ним, с такой мощью, что закончилась эта война, не успев и начаться, как следует. Так, во всяком случае, им казалось всем в батарее. И только по доносившемуся издалека тяжёлому грохоту разрывов, накатывавшемуся артиллерийскому гулу, по числу вывозимых в тыл раненых становилось ясно, что это не так. В укрепрайонах шли жестокие бои с японцами. И сами они едва не попали под Мулином в страшную бомбёжку. Причём бомбили свои. Неопытные, не воевавшие дальневосточные лётчики приняли быстро наступавшую армию за японцев. Повезло их батарее, что отстали и двигались чуть поодаль и в стороне. Не забыть, какое страшное было зрелище

Ну, а девятнадцатого под Дуньхау встали уже совсем. Вокруг, правда, ещё стреляли и даже вспыхивали иной раз короткие ожесточённые бои с налетавшими на отдельные взводы то ли хунхузами, то ли гоминьданцами, а в убежищах и по опустевшим деревням прятались ещё и сражались фанатичные самураи, ждавшие случая броситься с гранатой под танк или автомашину. Но всё равно это уже был конец, и японцы сдавались в плен целыми подразделениями во главе со своими командирами.

В первое время пленных собирали в одно место, и окружённые часовыми они располагались на земле под открытым небом, до тех пор пока им не находили бараки. Поджав под себя ноги, терпеливо сидели днём на солнцепёке, а ночью жались друг к другу от пронизывающего холода. И почти всё время неподвижно смотрели перед собой отрешенным взглядом, очевидно гадая, насколько тяжелой окажется их судьба в далёкой чужой стороне. Правда, нет-нет, да и встречались в этой однообразной понурой толпе суровые лица тех самых несломленных самураев, готовых всегда умереть за отчизну, представься им только такая возможность. Но, к счастью, даже находясь в плену, офицеры переставшей существовать армии продолжали поддерживать среди своих солдат порядок и дисциплину.

В один из дней неподалёку от их батареи под присмотром вооруженного карабином конвоира, пожилого пехотинца-сержанта с густыми светлыми бровями и пышными пшеничного цвета усами, работала бригада пленных. Разбирали завалы на улице. Посматривая на японцев со смесью любопытства и жалости, Соня заметила вдруг, что один из них, маленький, тщедушный с заостренным лицом, вздёрнутыми вверх бровями, казавшимися ещё более высокими из-за узких глаз-щёлочек, делает ей рукой призывные знаки рукой и даже пытается улыбаться. Вначале думала, что ей показалось, но через мгновение японец вновь, украдкой оглядываясь не столько на конвоира, сколько на бывшего с ними своего офицера стал подзывать её к себе. При этом он энергично показывал себе пальцем в открытый рот, а другой рукой хлопал по карману и протягивал ладонь, словно отдавая сто-то.

– Чего это он? – подошла Соня к конвоиру.

– А, жратвы видать просит. Поменяться тебе предлагает.

– На что?

– А хоть на что. На хлеб или консервы. Что дашь, старшина. Им всё одно. Нечем кормить-то их. И нам никак снабжение не наладят.

Видно сразу, что фронтовик. А у них тут в Приморье всю войну с пайком было плохо. Мужики с их батареи бывало, даже охотились в сопках на коз. Наладилось немного с кормёжкой только после окончания войны, когда с фронта стали прибывать части. Но после того как началось наступление снова начало не хватать провианта. В особенности хлеба.

– Наши, говорят, захватили японские склады с продовольствием, которое они отнимали у здешних жителей. Пока интендантские ещё считают, а потом распределять начнут, – доверительно сообщила Соня.

– Небось, рис один, – пренебрежительно махнул рукою солдат, – Или эта у них тут растёт, как ёё? Чумиза. Ну, что за еда? Вот им как раз…