«Только бы без пехоты!» — подумал Тимич, с беспокойством всматриваясь в снежные вихри, поднятые гусеницами. Слабой искрой мелькнул выстрел танковой пушки, потом сразу два. Совсем рядом за бруствером вспыхнуло слепящее пламя, но удар Тимич ощутил почему-то не оттуда, а сзади, в спину и в затылок одновременно и, не удержав равновесия, упал лицом вниз на утрамбованное каблуками, черное от копоти дно ровика. Москалев, думая, что командир взвода ранен, хотел оттащить его в сторону, но вместо этого навалился на него, придавив Тимичу ногу.

Снова ударила пушка, ровик заволокло дымом и глиняной пылью, на зубах захрустело. Тимич хотел подняться, но Москалев и не думал вставать. Взводный попытался свалить его на бок, но упершись ладонью в спину Москалева, почувствовал под руками липкую сырость…

Опять выстрел. Выброшенная экстрактором горячая гильза, попав фланцем в станину, отскочила со звоном и упала рядом с Тимичем и ожгла ему щеку. Сделав усилие, он слегка приподнялся. Правое бедро пронзила острая, режущая боль. «Ранен! Неужели ранен?» Увидев Уткина, он так и сказал: «Кажется, я ранен».

— Осколочные! Осколочные подавай! — орал Носов, пиная валенком чей-то торчащий возле ящика со снарядами зад.

— Почему осколочными? — хотел спросить Тимич и увидел совсем близко силуэты людей со странными, непомерно большими головами. По ним, этим уродцам, били трассы крупнокалиберных со стороны взвода Овсяникова и зенитных — слева, где стояла счетверенка, била картечью пушка Носова, а они лезли, как муравьи, на взгорок, где распаханная гусеницами вдоль и поперек, щербатая от воронок и черная от копоти, сражалась артиллерийская огневая. Вскарабкавшись на бугор, они сталкивались здесь с подоспевшими на выручку пехотинцами и, сцепившись с ними, кучами грязных лохмотьев сваливались в ровики и ходы сообщения, заполняя их до краев, колотили, рубили, рвали зубами, хрипели, рычали и затихали, не докричав, умирали с замершей в поднятой руке саперной лопаткой или ножом. Потом крик начал слабнуть, вниз с бугра пополз обратно к реке, в то время как гул моторов и лязг гусениц уходил в другую сторону, к югу, где были тылы 216-го стрелкового полка. Прошло немного времени, и запылало в той стороне небо, красным отсветом задевая облака, понеслись ввысь малиновые искры пожарища.

— Переходы горят! — крикнул кто-то, и Тимич тоже стал кричать, но по другой причине: он боялся, что под громадным Москалевым его, маленького, могут и не заметить…

Его заметили, а может быть, услышали и перенесли в землянку.

Снова ударила пушка раз, другой, третий и принялась бить часто, всполошенно. В промежутках между выстрелами Тимич слышал голос командира батареи. Обычно стеснительный Коля Гречин сейчас громко кричал, кого-то ругал и даже матерился.

Громыхнуло над головой, со стен посыпалась глина, поднятые взрывной волной доски куда-то улетели, и Тимич увидел небо. Оказалось, что ночь уже прошла, над Пухотью занималась чумазая от дыма заря. Разрывы теперь следовали один за другим, глиняные стенки, нары, столбики вздрагивали, в воздухе плавала, не успевая оседать, душная пыль. Потом дрожание участилось, и Тимич услышал знакомое равномерное гудение дизельного мотора. Стреляла пушка, кричал командир батареи, кричал Носов, а гудение становилось все громче, отчетливей. Постепенно оно заглушило все другие звуки, и Тимич понял, что танк, несмотря ни на что, все приближается и приближается к нему. Упершись рукой в краешек нар, а ногой в выступ стенки, он хотел подняться, но над неровным краем землянки показался длинный ствол орудия с обгоревшим пламегасителем, затем широкая угловатая башня и грохочущая блестящими траками гусеница. Они пронеслись над головой Тимича, обдали жаром выхлопных газов, запахом солярки, оглушили грохотом, засыпали ледяной крошкой.

Однако, пройдя совсем немного, танк неожиданно остановился. Его башня начала вращаться в обратную сторону, орудие выстрелило, но снаряд разорвался за пределами огневой — танк остановился, ткнулся передней частью в овраг, и уцелевший расчет оказался в «мертвой зоне».

— Братцы, у него горючего нет! — Глыбин первым выскочил из ровика. — Бери его голыми руками!

Пехота, артиллеристы, бронебойщики Овсяникова и даже бог весть как оказавшиеся здесь кавалеристы на низеньких мохнатых лошаденках — все устремились к «тигру». Он огрызался пулеметным огнем, стрелял из орудия, но люди его больше не боялись. Из автоматов и винтовок били по смотровым щелям, как на учении, бросали гранаты, пока у кого-то не нашлось бутылки с «горючкой». Бросив ее в моторное отделение, стояли поодаль, остывая распаленными сердцами, смотрели, как совершается возмездие…

Лежа в землянке, Тимич слышал крики, пулеметные очереди и никак не мог понять, кто кого лупцует. Потом крики затихли. Вместо них все громче слышался шум разгоравшегося пожара. Потрескивали патроны. Потом над землянкой пронеслись солдатские ноги в обмотках.

Издали доносился рассерженный голос командира дивизиона. Кажется, Лохматов ругал кого-то за негуманное отношение к пленным… Гудели автомашины, ругались и стонали раненые. Над развороченным краем землянки показались две чумазые физиономии, из приоткрытых ртов струился легкий белый пар.

— Этот живой, — сказал один. Второй молча кивнул, и оба на задницах съехали вниз.

— Берись за ноги! Раз, два, взяли!

С трудом они вытащили младшего лейтенанта наверх. От страшной боли Тимич потерял сознание.

Очнулся он в какой-то другой землянке, где было темно, даже жарко и густо накурено, пахло сгоревшим тротилом, подпаленными валенками и мокрыми шинелями. На нарах плотно, как поленья, лежали раненые. Те же два чумазых солдата за ноги и за руки внесли еще одного и положили на нары.

— Этот, кажись, остатный, — сказал один, садясь к печке.

— А в крайнем ровике были? — спросил женский голос.

— Это где пушка раздавленная? Э! — солдат махнул рукой и принялся раскручивать обмотку. Второй подсел рядом, снял шапку и оказался большеголовым, стриженным наголо пареньком.

Судя по погонам, кругом была пехота. Возле Тимича, прислонясь к деревянному столбику, дремала девушка-санинструктор с зажатой в кулаке трофейной сигаретой.

— Оне наших — в лепешку, а ихних так из огня ташшы? Нехай бы догорели вместе со своим «тигром», — сказал бритоголовый.

— Пленные, — сказала девушка, не открывая глаз, — не положено…

— Какие же они пленные? — закричал кто-то. — Они из танка по нас шмаляли! Вот, руку прострелили!

— Не лезь вперед всех! — заметил другой.

— Все равно не положено. — Девушка выпрямилась, отбросила в сторону сигарету. — И жечь их было не обязательно, все равно бы сдались. Взгляд ее упал на младшего лейтенанта. — Что, артиллерия, оклемался? Придут машины, отправим на законном основании. У тебя контузия?

— Я, по-видимому, легко ранен, — сказал Тимич, — так что могу остаться…

— Положено, значит, будет тебе кантовка в госпитале, — возразила девушка. — Кто махоркой угостит, мужики? — Один из сидевших протянул ей кисет, девушка умело свернула цигарку, прикурила от трофейной зажигалки. — Кабы не мы, эсэсы бы вам кишки выпустили. Лагутин, пойди глянь, не пришли ли машины, а то легкораненые насядут, тяжелых не запихнешь…

Хозяин кисета вышел.

— А ваши тоже здесь? — спросила санинструктор, показав на нары.

— Не знаю, — ответил Тимич, — наверное.

— Отправим всех! — Она засмеялась, оглядывая его перепачканное землей лицо. — Недавно на передке? Оно и видно. Куда ранило? Смотрел кто или нет? Чего молчишь? Своих-то я всех осмотрела. А ну, скидовай штаны! Да не красней, не девочка! — она ловко, не дожидаясь, когда он это сделает сам, расстегнула ремень, пуговки на брюках, развязала тесемки кальсон и принялась мять бедро сильными пальцами. — Про ранение кто сказал? Нет у тебя никакого ранения. Похоже, перелом бедра. Тоже не сахар. Полгода как пить дать проваляешься.

— Неужели?

Она кивнула, шлепнула его по мягкому месту.

— Да ты вроде еще не навоевался! Ну даешь!..