— Я сожалею, господин группенфюрер. Прошу простить меня, но я этого так не оставлю. Поверьте, я смогу рассчитаться с Генрихом Штайнером.

— Вы так ничего и не поняли, Вагнер. Не вздумайте этого делать. Штайнер вам не по зубам, и не забывайте, что он наш секретный сотрудник и без моего приказа никто не смеет к нему приближаться.

— Слушаюсь, группенфюрер, — отреагировал окончательно униженный штурмбанфюрер Вагнер.

— Я вас больше не задерживаю, прощайте, — высокомерно произнес Гейдрих.

Штайнер ждал Бергера в беседке, расположенной в саду между двух цветущих лип. Он с наслаждением вдыхал аромат липового цветения под звук жужжания пчел, которые увлеченно занимались сбором нектара и не обращали на него внимания. Сквозь это многообразное жужжание он услышал отдаленную мелодию известной берлинской песенки: «Пока стоят липы… Берлин остается Берлином!». Вдруг позади себя он услышал знакомую неторопливую речь: — Сегодня с уверенностью можно сказать, что слова этой песенки полностью оправдались. Повсюду в Берлине и в его окрестностях ощущается сладкий аромат цветения липы.

Генрих обернулся и увидел своего гостя. В том же тоне он ему ответил:

— Да, Альфред, эта превосходная песенка среди великолепных лип достойна восхищения.

— Когда я слышу эту песню, меня охватывает чувство гордости за Берлин, — произнес Бергер.

— Ты здесь родился? — спросил с нескрываемым удивлением Штайнер.

— Моя мать — коренная немка, из этих мест. Она родилась на Ляйпцигерштрассе, — уклончиво ответил Бергер.

— Мне нравится тот район. Я люблю иной раз прогуливаться по Фридрихштрассе. Они находятся рядом, — сказал Генрих.

— Да, ты прав, там замечательные места. Я сам люблю бродить по этим улицам, представляя, как когда-то давно, еще девочкой, по ним бегала моя мать. Генрих, ты хорошо здесь ориентируешься, — произнес гость.

Последнюю реплику Штайнер оставил без внимания. Он думал, с чего необходимо начать, чтобы не испортить вечер и предстоящая беседа вызвала взаимный интерес. Размышляя об этом, он машинально предложил:

— Проходи, Альфред, и присаживайся в беседке, там можно будет откровенно поговорить и не бояться, что нас кто-либо может подслушать.

— А я за собой не чувствую грехов, чтобы мне следовало кого-то опасаться, — солгал гость, пытаясь выглядеть независимым.

— Сомневаюсь, на прошлой нашей встрече я наблюдал обратное.

— С тех пор многое изменилось.

— Что именно?

— Вагнер смещен с должности и направлен с понижением куда-то на север, и теперь, как ни парадоксально, его место занял я.

— Очень рад за тебя, — произнес Генрих.

— Не настолько я рад этому назначению, чтобы чувствовать себя уверенным в новом качестве. Не нравятся мне такие резкие падения и подъемы. Они чреваты крупными осложнениями. Работать в прямом контакте с Гейдрихом опасно для здоровья.

— Послушав тебя, становится ясно, что ты сам себе противоречишь. Сначала говоришь одно, потом — кардинально противоположное. Если ты будешь вести себя и дальше подобным образом, то я тебе не завидую. Твой шеф в момент поймет твое лукавство, вот тогда тебе придется посочувствовать.

— Твоя правда, я на самом деле несколько обеспокоен этим назначением и сам не понимаю, о чем здесь болтаю. Я по-настоящему боюсь. Причина тому — барон Отто фон Райнер, крупный чиновник и миллионер. Он с большими амбициями и связями, именно по его протекции я назначен на эту должность. Рейнхард Гейдрих сейчас затаился. Он очень опасен и никому не простит своего унижения. Сегодня с ним не посчитались, определяя мое назначение. Генрих, я только сейчас начал понимать, что я вляпался в неприятную историю. Я попал под лопасти двух титанов, которые в своем противоборстве сотрут меня, как песчинку.

— Да, Альфред, после всего услышанного делаю вывод: хорошего здесь мало, и если говорить по-честному, то мне лично в складывающейся обстановке необходимо держаться дальше от тебя, чтобы самому не нажить неприятностей, их и без тебя у меня хватает. При всем при том, я для тебя остаюсь противником, хотя повода к этому тебе не давал. Учитывая твое откровение, если, конечно, это не очередное закручивание интриги, я готов быть на твоей стороне и помогать тебе, но в чем именно, я, честно говоря, затрудняюсь сказать, ведь от меня во всей этой истории ничего, собственно, не зависит.

— Спасибо тебе, Генрих, на добром слове, наверное, по-человечески я немного растерялся. Вероятно, мне нужно уйти куда-нибудь в тень. Именно это я попытаюсь в скором будущем сделать. Подам рапорт шефу и попрошусь в Маркдорф. Там у меня родственники.

— По-моему, этого делать не следует. Подобным своим поведением ты усугубишь свое и бес того незавидное положение. Не нужно так открыто лукавить. Маркдорф — это вопрос серьезный. Ты хочешь жить в теплых краях рядом с озером Бодензее, как в раю? А не рановато ли сегодня тебе так думать? При таком положении дел ты выйдешь из игры, и в этом случае барон Отто фон Райнер из друга превратится в твоего врага. Имей в виду: после того, что барон для тебя сделал, он не потерпит твоего бегства и сотрет тебя в порошок.

— Что же мне делать?

— Работать и постараться понравиться Гейдриху.

— Каким образом?

— Самый лучший вариант — это откровенно все рассказать и поклясться ему в верности и преданности. В этом случае у тебя есть шанс выскочить из этой заварушки живым. В противном случае Гейдрих тебя подставит основательно. Я знаю многих его помощников — настоящие профессионалы, им ничего не стоит подстроить тебе ловушку.

— Ты в этом уверен? — задумчиво произнес Бергер.

— Я убежден в этом.

— В таком случае я буду вынужден шпионить за бароном. Я не смогу этого делать. Он для меня многое сделал.

— Не распускай нюни, Альфред! Шпионить тебе не в первый раз, а поэтому смирись и делай то, что я тебе советую, а иначе я тебе не завидую.

Бергер встал и медленно прошелся по комнате, а затем, закурив сигарету, задумчиво произнес:

— Наверное, ты прав. Иного выхода они мне не оставили.

Они молча сидели и слушали заунывное жужжание пчел. У каждого из них была по-своему сложная ситуация. Генрих размышлял: «Если верить Бергеру, его положение было «хуже не придумаешь». Обстановка, в которой оказался я, была не настолько приятная, чтобы строить благоприятные иллюзии. Склоняясь более к обострению ситуации, чем к самосохранению и выживанию, я должен пойти на нестандартное решение проблемы, учитывая благоприятный тон нашей беседы. Я полагаю, надо склонить Бергера к дружбе, понимая и то, что он, как потенциальный трус, может в любой момент предать меня, а с другой стороны, это дает мне возможность влиять на него, тем самым делать его управляемым. И главное, у меня есть весомый аргумент — это арест Бергера сотрудниками ОГПУ. Со всей очевидностью, Бергер скрыл это от своего руководства. Сразу возникает вопрос: какой ценой ему удалось вырваться на свободу?»

Молчание затянулось, и Генрих первым нарушил тишину:

— В твоем положении о Маркдорфе думать рано. Я полагаю, нужно взглянуть на твою проблему в другой плоскости и представить, что твоя карьера не настолько плоха, чтобы разочаровываться в ней. Как я вижу, именно в таком положении ты сегодня оказался. Я понимаю всю сложность, а поэтому протягиваю тебе руку дружбы, ибо только общими усилиями можно победить ту хандру, которая тебя сегодня посетила. Отчаиваться рано, надо бороться, — улыбаясь, в дружеском тоне произнес Генрих.

— Я принимаю твою дружбу и очень рад тому, что мы снова вместе, как когда-то в России, — с оттенком лукавства ответил Бергер.

— Я надеюсь, что из соперника ты превратишься в настоящего партнера, потому что мы оба преследуем во всем этом деле одинаковую цель, а именно: мы оба хотим уцелеть. Поэтому в преодолении трудностей мы должны стать союзниками.

— Безусловно, я твой союзник. Твой оптимизм вселяет в меня надежду, что не все еще потеряно. Твои слова — не отчаиваться и бороться — производят на меня особое впечатление. В той ситуации, в которой я оказался, в сущности, достаточно хорошего выхода я пока не вижу. Каков же выход, хотелось бы тебя послушать?