— Ничего себе! Выгнала его на улицу, что ли?

— Какое там на улицу — у него дом остался, он вообще богатый сукин сын, так что не переживай — с него не убыло.

— Да я не переживаю, радуюсь за тебя, — надеюсь, эта фраза не вышла у меня слишком фальшивой.

— Слушай, а ты–то как? Какими судьбами в Бельгии? Замужем–то побывала?

— Постой, постой, — рассмеялась я, — давай по-порядку. Мы что, так и будем здесь сидеть?

— Я же открылась недавно, — сказала Валя, — всего одного успела сделать. Аренда здесь дорогая — жуть!

— Да ладно, я что, не понимаю, — сказала я. — Ты скажи, когда освобождаешься, я подожду тебя.

— Это еще не скоро, — покачала головой Валентина. — А, да что там! Один раз живем — закроюсь–ка я, давно уже без выходных работаю.

— Да не переживай ты, — сказала я, — время у меня есть. Сделай, допустим, двоих-троих, и закрывайся с чувством выполненного долга.

— Это может быть нескоро еще, — Валя продолжала сомневаться. — День на день не приходится, это ж не фабрика…

— Как раз напоминает, — сказала я. — Секс-конвейер такой.

— Ну да, может быть, — сказала Валя. — Уж точно не наш долбанный эскорт.

— Запиши мой номер, позвонишь, когда освободишься, — сказала я и продиктовала номер австрийской трубки. Я, кстати, забыла здесь написать, что Брюхо по моей просьбе время от времени забрасывал на счет моей карточки то сотню, то полсотни евриков, так что я еще была должна ему, правда, он никогда об этом не вспоминал. Тешу себя надеждой, что радость телефонного общения со мной компенсировала ему материальные затраты.

Чтобы сэкономить силы и поберечь усталые от прогулки на каблуках ноги, я вернулась в гостиницу, включила телевизор в номере, да так и уснула под его фламандское бормотание. Валя позвонила около часа ночи, но желания куда–либо выдвигаться у меня уже напрочь не было, и мы договорились о встрече в полдень у знаменитой статуи писающего мальчика.

Этот дурацкий символ Фландрии находился неподалеку от моей гостиницы, я уже проходила мимо него накануне, и поэтому пришла с запасом времени, чтобы полюбоваться лишний раз на архитектуру старого города. Хотя и уступала она венской архитектуре в разы. Вообще, раньше о Фландрии я знала только из книжки «Тиль Уленшпигель», и теперь, находясь в сердце этой страны, пыталась связать детские ассоциации с действительностью. Но умиротворенная жирная Фландрия современности совершенно не казалась наследницей яростной и гордой страной, по которой некогда двигались каратели герцога Альбы. Невозможно было представить разруху, сжигаемых сотнями людей, пытки в застенках инквизиции, грозных оборванцев гёзов, гуляя по летнему Антверпену двадцать первого века. Пепел Клааса, зашитый в мешочек, на груди молодого Тиля казался теперь наивным патетическим жестом, и что же тогда осталось от былого величия этой страны? Ну да, мальчишка, отливший на огонь и остановивший тем самым пожар. Вряд ли подобный символ оказался бы уместным в России, и я почувствовала в связи с этим некоторую гордость патриотки.

Валя появилась в четверть первого, и мы с ней устроились в одном из ресторанов на ратушной площади. Я успела позавтракать в своем отеле, а Валя якобы соблюдала диету, так что мы ограничились тем, что заказали по стакану сока. В России официанты относятся к таким клиентам, как к назойливым насекомым, а в Антверпене половина посетителей пила кофе или минералку, никому не было никакого дела до того, что у тебя на столе, и официантки улыбались всем дружелюбно, не выражая ни пренебрежения, ни раболепства. Это, признаться, мне пришлось очень по душе, потому что в Германии их коллеги вели себя, как правило, суше и холоднее.

— Не было у меня не только мужа, но и великой светлой любви, как у тебя тогда к Кузьме, — закончила я рассказ о себе.

— Кстати, Кузьма здесь, — бросила вдруг Валя, прикуривая очередную сигарету.

— Не может быть!

— Чего там не может, — пожала плечами Валентина, — я его сама сюда и вытянула.

— Как это?

— Да очень просто, договорилась с кем надо, и он приехал работать плотником. Он же задолбал меня еще в Брянике, рассказывая, какие у него золотые руки.

— Вот уж чего не помню, того не помню, — улыбнулась я.

— Ты–то с ним за все время десять слов сказала?

— Вообще–то я припоминаю, что он что–то грузил про свой ремонт, — вспомнила я.

— Вот, он здесь тоже ремонтами занимался, точнее, попробовал.

— И что?

— Да ничего — мастер из него, как из меня леди Диана. Погнали его из двух мест, сейчас работает на стройке.

— Как в Москве таджики, — рассмеялась я, — вот еще анекдот.

— Смешного тут, кстати, мало, — одернула меня Валя. — Он поначалу права на меня еще предъявлял, пытался давить на старую любовь и все такое. Если б дала я слабину, так до сих пор содержала бы дурака.

— С ума сойти!

— А что ты думаешь? — взвилась Валя. — Питер меня многому научил. Я теперь уже не та сладкая лошица, которую ты знала.

— Да я только радуюсь за тебя, подруга. Помнишь, я когда–то на Новый Год, девяносто третий, кажется, обещала позаботиться о тебе, когда у меня самой все наладится?

— Нет, не помню, — покачала завитыми локонами Валя, — мало чего мы тогда болтали по пьяни.

— А я вот запомнила, — сказала я, — а теперь радуюсь, что не пришлось выполнять обещание — ты и сама разобралась ничуть не хуже. Даже лучше, наверное.

— Да чего там, еще надо бы замуж выйти удачно, — сказала Валя.

— Это от тебя не уйдет — окрутишь кого–нибудь.

— Окрутить не проблема, Сонька, но детей хочется, вот в чем беда. А у меня всякая ерунда по женской части, киста, например, в яичниках, знаешь, что это такое?

Я кивнула.

— Хреновая штука. Надо удалять, а на то время и деньги нужны. Да и потом неизвестно, смогу ли забеременеть.

— Ну, с медициной–то здесь все в порядке, — бодро сказала я. — Думаю, эту проблему голландские доктора решат.

— Я тоже, — громко вздохнула Валентина, — думаю. Ладно, не будем о грустном. Надо ж тебе город показать.

Тут я рассказала Вале, в каких местах удалось мне побывать накануне, и оказалось, что она даже не знает, где в Антверпене располагается музей изобразительных искусств.

— Может, тогда сменим обстановку? — предложила Валя, — а то здесь я работаю, а домой возвращаюсь в Бреду, которая отсюда в часе езды, если без пробок. Хочется развеяться в каком–нибудь другом месте.

— И где же?

— Ты знаешь, какой город считается самым красивым в Бельгии?

Я не знала.

— Брюж! — с торжествующим видом произнесла Валя. — Ну, это Брюгге, как говорят по-русски. Знаешь, я иногда уже забываю русские слова. Можешь в это поверить?

— Не знаю.

— Представь себе. Многие эмигранты на такое жалуются. Вот ты когда в последний раз была в Рашке?

— Четыре месяца тому назад, — диким казалось, что воплощение мягкой «бабскости» в моих воспоминаниях, покладистая Валя, которую я некогда хорошо знала, настолько переменилась. Теперь она выступала лидером, принимала решения, казалась уверенной в своих словах и поступках. Как ей это удалось?

— Ну что, двинули в путь? — Валентина рассчиталась с официанткой, перемолвившись с ней по-фламандски, и встала из–за столика. — Как раз к темноте обернемся.

Я послушно поднялась и мы пошли на парковку, где ждал Валин темно-синий «БМВ» трехсотой серии с навороченным тюнингом. Я бы не поверила, расскажи мне кто–нибудь восемь лет назад про такое.

— Мне ездить много приходится, — пояснила Валя, видя мою реакцию. — Поэтому без хорошей машины нельзя. Да они здесь и стоят не космос, если вторые руки.

— Конечно, — вымолвила я пристегиваясь, — понимаю.

Гладкий автобан стелился впереди темно-синего капота, мы, без единой остановки миновали промышленный Гент и уже к трем часам пополудни въехали в Брюгге. По дороге Валя говорила в основном о здоровье, расспрашивала, что я знаю про всякие опухоли, какие случаи бывали у моих подруг и знакомых. Чувствовалось, что эта злосчастная киста крепко раздражает и пугает Валентину, и она ищет любые подтверждения тому, что это не столь уж опасно. Я действительно слышала от своих коллег за последние годы кучу всяких историй и жалоб. Поэтому мне удалось без труда вспомнить парочку, а там, где я не помнила подробностей, пришлось выдумывать хэппи-энд, чтобы Валя не расстраивалась. Впрочем, она и сама знала, что правду узнать можно, лишь когда материал опухоли попадает на биопсию. А это происходит никак не раньше операции. Так что разговор наш был в общем–то ни о чем, и я предпочитала смотреть по сторонам, потому что это было одно из немногих занятий, которые еще не успели мне прискучить.