С тех пор враги отдалили нас друг от друга: вот почему я с сожалением вынужден говорить здесь о себе и о том, что я сделал.

Но сейчас, когда меня обвиняют в том, что я являюсь сообщником тех, кого считают наемниками Англии и действующими по ее указке, то мне, в этом случае, вероятно, придется защищать себя самому от силков, которые она для меня расставляет. Смею надеяться, что та страна понимает, какой вред я могу ей нанести, судя по тому, что я уже для нее сделал…

Если вы удостоите это письмо своим вниманием, генерал, то я больше не буду сомневаться в вашей справедливости, и мне остается лишь ждать решения своей судьбы с чистой совестью невиновного человека, но и не без трепета увидеть триумф наших врагов, которых всегда привлекала неординарность.

С уважением,

Это письмо заслуживает уважения, но вместе с тем оно написано несколько неосторожно. Моро, пожалуй, не следовало бы с таким самолюбованием говорить о своей воинской славе и популярности в армии. Бонапарт знал об этом слишком много. Более того, Моро, не называя имен заговорщиков, признает, что заговор существовал. Это важный пункт для обвинения. Однако умело или нет, но это послание одним только напоминанием о перевороте 18 брюмера должно было тронуть Бонапарта, который в тот знаменательный день не удержался бы без поддержки главнокомандующего Рейнской армии.

На свое письмо Моро вскоре получил ответ, но не от лица первого консула, а от верховного судьи, в котором говорилось:

«Генерал,

Вчера в 11 вечера, то есть сразу по получении, я передал ваше письмо первому консулу. Он весьма озабочен теми суровыми мерами, которые ему необходимо принимать в целях обеспечения безопасности государства.

Во время первого допроса, пока заговор и ваша причастность к нему не была еще объявлена первым лицам государства и народу Франции, он поручил мне узнать, не проявите ли вы желания немедленно доставить вас к нему для беседы.

Вы могли бы помочь избавить страну от опасности, в которой она все еще находится…

Прежде чем дать делу законный ход, я хотел во время вашего второго допроса убедиться в том, можно ли не связывать ваше имя с этим гнусным делом. Но вы не оставили мне ни единого шанса.

Разочарование Моро было безграничным. Читая эти сухие строки короткого ответа на свое длинное письмо, росло удивление и негодование генерала. Ничего подобного на то, что Бонапарт ждет его в Тюильри, чтобы поговорить «по-мужски», ни в словах, ни в тоне, ни в поведении верховного судьи не было и в помине.

Смысл последних слов «вы не оставили мне ни единого шанса» — был ясен. Их смысл состоял в том, что «если бы вы унизились, то никакого дела не было бы». Что может быть более естественным? Какой-то Моро признает себя без вины виноватым, взывает о пощаде и просит о милосердии своего соперника — победителя; он больше не представляет угрозы, а Бонапарт, публично прощая его, театрально и без особых усилий играет почетную роль «Августа, дарующего пощаду Цинне».

Однако этот самый «Август» на полях письма Моро поставил резолюцию: «Приобщите письмо Моро к материалам следствия».

Губернатор Парижа Мюрат окружил город кордоном жандармов так, что в столицу не мог проникнуть ни один человек без тщательной проверки его личности.

Париж представлял собой закрытую клетку, внутри которой сновали ищейки шефа госбезопасности Демаре и жандармы Савари. Афиши на улицах французской столицы призывали жителей оказывать содействие властям, и под страхом смерти запрещалось давать убежище заговорщикам. Последние, пытаясь выбраться из города, вскоре один за другим стали попадать в руки полиции.

К этому времени популярнейшей картинкой на парижских улицах была дешевая гравюра с изображением пятидесяти «негодяев», среди которых был помещен портрет человека, очень похожего на генерала Моро. Казалось, теперь Бонапарт дал волю своим насмешкам над Моро. Дуэль двух соперников была в самом разгаре.

Были схвачены принц де Полиньяк, маркиз де ля Ривьер, Костер де Сен-Виктор и многие другие. 9 марта 1804 года в семь часов вечера после драматической погони был взят Жорж Кадудаль. Во время схватки верный вождь шуанов убил одного и серьезно ранил другого полицейского. Его связали и привели к префекту полиции, где он сразу же был допрошен сначала префектом Дюбуа, а затем верховным судьей Ренье и 12 марта препровожден в Тампль. Кадудаля держали в башне на первом этаже в одиночной камере по соседству с Пишегрю.

Взоры жителей Парижа были обращены на эту башню — полную затворников. Общественное мнение, как это всегда бывает в подобных случаях, разделилось.

Одна часть поддерживала Бонапарта, а другая — Моро. Сторонники тех, кто поддерживал Наполеона, были довольно многочисленны и благодарны Бонапарту за возвращение культовых сооружений верующим и разрешение начать богослужения после десяти лет гонения на церковь. Церковная служба возобновилась не только в главном храме Парижа, но и во всех больших и малых церквах, расположенных во всех городах и деревнях Франции. Народ благодарил первого консула за Конкордат с Римской католической церковью, за установление порядка, за обещания долгого и продолжительного мира с европейскими государствами, за окончание бесконечных войн, которые вела республика с остальным миром в течение последних лет. Бонапарт завоевал много сердец.

Но и другую часть общества нельзя было не принимать в расчет. Помимо личных друзей Моро в нее входили все те, кто был против Конкордата — принципиальные республиканцы и многие генералы. Кстати, за окончание войны с внешними врагами надо было быть благодарным Моро, ведь только после Гогенлиндена, по заключении Люневильского договора, Франция получила наконец долгожданный мир, который продлится ровно пять лет (не принимая во внимание объявление войны Англии в 1803 г.) — вплоть до Аустерлицкого сражения.

Что касается Жоржа Кадудаля, то в Париже у него было мало сторонников. Преданная Бонапарту пресса Парижа регулярно вдалбливала в сознание жителей столицы, что предводитель шуанов — опасный террорист и кровожадный преступник; так что публика содрогалась от ужаса при одном упоминании его имени.

В ответ на хвалебные статьи, публикуемые официальной прессой в адрес первого консула, по рукам стали ходить листовки, а по ночам расклеиваться афиши, объявляющие гражданам Парижа, что «если они будут бездействовать, то французская столица будет сожжена».

В провинции, то там, то здесь, особенно в Бретани, стало проявляться некоторое волнение населения. В Бресте, например, выкрикивали и расклеивали плакаты с лозунгами: «Да здравствует Моро!», «Долой убийц!», «Смерть тирану!».

Не обращая внимания на эти вспышки народного гнева, Тюрьо начал следствие. Число подсудимых и свидетелей достигло 150 человек, а учитывая сложность предстоящего процесса, он обещал быть долгим. Некоторую патетику этому действу придала драма, произошедшая в самом начале следствия. 22 марта узники Тампля узнали, что 15 марта на баденской территории был схвачен герцог Энгиенский и по приказу Бонапарта только что расстрелян в Венсенском замке. Сторонники конституционной монархии, как мы уже упоминали, одно время пытались объединиться вокруг третьего претендента на французский престол — герцога Энгиенского из дома Конде, прославленного знаменитым полководцем Людовика XIV, великим Конде. Молодой принц действительно подавал надежды на соответствие репутации знаменитого своего предка, так как обладал недюжинным умом и бесстрашным мужеством. Ему очень хотелось принять личное участие в войне против революционной Франции, и он обсуждал наилучшие средства к осуществлению своих намерений как с агентами английского правительства, так и с эмигрантами. Однако при этом герцог был совершенно неповинен в заговорах и покушениях на жизнь Наполеона. В течение некоторого времени герцог находился в баденском замке Эттенхайме, расположенном всего в пяти километрах от французской границы. В этом замке проживал кардинал Роган со своей племянницей, принцессой Шарлоттой Роган-Рошфор, в любовной связи с которой и состоял герцог Энгиенский. Говорили, что он был тайно женат на ней, но по политическим причинам об этом браке публично не объявляли. Любовь, а не интриги удерживали герцога в этом замке, и он, несмотря на предупреждения об опасности, никак не соглашался укрыться в Англии или где-нибудь в Европе, подальше от Франции. Однако известия об аресте Моро и заговоре Кадудаля подействовали на герцога, словно неожиданный удар молнии. Сознавая свою полную непричастность к заговору, герцог тем не менее стал готовиться к отъезду во Фрайбург. Желая замаскировать неловкость своего положения, он устроил у себя в замке большую охоту и другие празднества, длившиеся целую неделю.