4) в этих импровизированных торговых местах разводили костры и ставили бочки с уксусом, в который надо было обмакивать деньги. Полиция же наблюдала, чтобы люди не дотрагивались друг до друга;
5) московские, владимирские, переяславские, тверские и крутицкие священники с амвона обязывались читать проповеди о чуме и о том, как ее избежать;
6) для столицы на расстоянии 750 км от зачумленной Москвы на Тихвинской, Старорусской, Новгородской и Смоленской дорогах выставлялись карантины. Всех едущих осматривали, окуривали, а вещи, письма, деньги протирались уксусом;
7) все полки были приведены в состояние боевой готовности, чтобы в случае бунта подавить его.
В Москву же для решения проблемы сначала были отправлены два представителя от императрицы — генерал-поручик граф Брюс и генерал-поручик, сенатор П.Д. Еропкин. Последний обладал большими полномочиями. Он был готов искоренить мор, но здесь сенатор столкнулся с трудностями, преодолеть которые ему было не под силу. Трудности эти были морального плана или, лучше сказать, национального. Приехав в Москву Еропкин очень энергично приступил к делу — он делал все от него зависящее, чтобы исключить общение больных и здоровых, чтобы каждый заболевший попал в больницу, чтобы вещи чумных отбирались и сжигались немедленно, но генерал-поручик столкнулся с невежеством и тупым упорством русского человека, не привыкшего выполнять всякие постановления и распоряжения начальства. Титаническим усилиям городского правительства и врачей по искоренению язвы никто не собирался помогать, даже наоборот, а те, кто вызывался помогать, больше вредили и разворовывали. Здесь во все красе показалась отсталость русского народа, только начинавшего приобщаться к достижениям цивилизации: москвичи не страшились чумы, считая ее наказанием божьим, посланным за грехи, они боялись врачей, лазаретов и карантинов, которые, по мнению народа, были детищем дьявола. Жители не говорили о больных родственниках или знакомых специальным людям, назначенным Еропкиным, не отдавали их вещей для уничтожения. Многие в ужасе убегали из домов с заразой, тем самым только ухудшая ситуацию — поймать таких беглецов было очень трудно: они разбегались не только по окраинам Москвы, но и по деревням. Другие тайком выбрасывали из домов трупы прямо на улицу, чтобы их самих не досматривали. В Москве пышным цветом расцвели мародерство, грабежи, разбой.
Все попытки справиться с ситуацией были безрезультатны: добровольцы, помогающие властям, сами заболевали и умирали, поэтому москвичи наотрез отказывались соблюдать карантинные меры.
Чума свирепствовала в Москве все лето: умирало до 1000 человек в день. Словно издеваясь и показывая свою непобедимость, она пришла и в дом к генералу Еропкину — заразился один из его слуг. Еропкин отказался выполнять свои должностные обязанности, потому что с таким малым количеством людей, предоставленных в его распоряжении, сделать ничего невозможно, да и те норовят улизнуть. В городе началась паника, все начальники и местная знать поспешила прочь из зачумленного города. Вот свидетельство княгини Е.Р. Дашковой: «Затем я без остановок доехала до Риги и тут прочла ошеломившие меня письма от брата Александра. Он писал, что покинул Москву из-за объявившейся там чумы и уехал в Андреевское (прекрасное имение моей матери в 140 верстах от Москвы). Опасность, которой он избежал, была велика: мой управляющий сообщал, что в моем доме умерло 45 слуг и он не сможет ничего выслать в Петербург к моему приезду, потому что слуг и багаж задержат в карантине на шесть недель»{38}.
В этот критический момент главнокомандующий Салтыков написал прошение императрице, в котором жаловался на судьбу и просил разрешения уехать в деревню. Это донесение показывает, какой хаос творился в то время в городе: «Болезнь уже так умножилась и день ото дня усиливается, что никакого способу не остается оную прекратить, кроме чтобы всяк старался себя охранить. Мрет в Москве в сутки до 835 человек, выключая тех, коих тайно хоронят, и все от страху карантинов, да и по улицам находят мертвых тел по 60 и более. Из Москвы множество народу подлого побежало, особливо хлебники, калачники, маркитанты, квасники, и все, кои съестными припасами торгуют, и прочие мастеровые; с нуждою можно что купить съестное, работ нет, хлебных магазинов нет; дворянство все выехало по деревням. Генерал-поручик Петр Дмитр. Еропкин старается и трудится неусыпно оное зло прекратить, но все его труды тщетны, у него в доме человек его заразился, о чем он меня просил, чтоб донесть в. и. в-ству и испросить милостивого увольнения от сей комиссии. У меня в канцелярии также заразились, кроме что кругом меня во всех домах мрут, и я запер свои ворота, сижу один, опасаясь и себе несчастия. Я всячески генерал-поручику Еропкину помогал, да уже и помочь нечем: команда вся раскомандирована, в присутственных местах все дела остановились и везде приказные служители заражаются»{39}.
Екатерина отпустила престарелого генерала, но не простила ему этого бегства, тем более что в его отсутствие в Москве произошел чумной бунт, после которого на спасение города был отправлен Григорий Орлов. В Москве уже не было никакой власти, только нижние чины полиции и военного гарнизона старались сохранить порядок. Люди были доведены до отчаяния, назревало нечто ужасное. Кровавая страница этого бунта связана с убийством архиерея московского Амвросия Зертис-Каменского.
Он занял эту должность в 1767 г. после смерти митрополита Тимофея, почитаемого москвичами. Нового архиерея невзлюбили сразу, потому что он принялся менять порядки и, как бы мы сейчас это назвали, бороться с коррупцией и взяточничеством. Амвросий был человеком энергичным, жестким, любившим соблюдать букву закона. Он решил, что в московской епархии все должно быть так, как предписано установлениями. В то время белое духовенство, то есть самые низшие церковные чины, были бедны и жили тяжело, поэтому они искали средства к существованию в обход церковных уставов, часто торгуя реликвиями и вымогая деньги у прихожан под видом богоугодных дел. Новый архиерей очень круто взялся за дело: священникам запрещалось жениться, если был не закончен богословский курс и не сдан экзамен, запрещалось меняться домами и переходить из одной церкви в другую; более того, он попросил Синод вернуть к жизни указ Петра Великого, в котором говорилось, что духовенство должно жить в церковных домах и не иметь никакой личной собственности. Тех, кто осмелились нарушить указ, заковывали в кандалы и лишали жалованья. Естественно, что такие меры не способствовали личной популярности архиерея. События, приведшие к его убийству, начались еще с самого начала эпидемии чумы.
У Варварских ворот Китай-города на стене давно висел образ Боголюбской богородицы, которой возносили молитвы простые горожане. Когда-то давно здесь служили молебны, но их давно отменили, поскольку это было вопиющее с точки зрения регламента явление. И вот с сентября 1771 г. молебны возобновились — их служил сам народ и некоторые попы-отступники. Началось же все с того, что один рабочий прилюдно рассказал, что ему во сне явилась Богородица и сказала, что уже очень долго около ее образа ни разу ни свечи не поставили, ни молебна не отслужили, поэтому Христос решил покарать безбожников и наслать на них каменный дождь. Но Богородица попросила, чтобы наказание было смягчено — Христос наслал моровую язву. Отчаявшиеся люди поверили в этот сон и решили вымолить прощение. С точки зрения Амвросия это сборище у Варварских ворот было «позорищем». Он сначала хотел унести оттуда икону и поставить ее в церковь Кира и Иоанна, находившуюся неподалеку. Около иконы стояли ящики, в которые народ жертвовал деньги на новую икону Богоматери. Архиерей решил эти деньги забрать и отдать в Воспитательный дом для сирот. Эти меры были восприняты агрессивно: священники, служившие молебны, побили камнями полицейских. Народ все прибывал к этой иконе, а это грозило еще большим распространением эпидемии. Еропкин, которому Амвросий рассказал о сборище, решил икону не трогать, а ящики с деньгами изъять и пустить на борьбу с чумой. Более того, к ящикам был приставлен военный караул, но именно желание забрать ящики с деньгами и подтолкнуло народ к действию. 15 сентября 1771 г. по всей Москве раздался тревожный колокольный звон. Он шел от Варварских ворот, и туда начал стекаться простой люд. Обер-полицмейстеру доложили, что около этих ворот завязалась драка. Тогда Бахметев вместе с несколькими военными поехал на место происшествия: на протяжении нескольких десятков метров по обе стороны ворот стоял народ, вооруженный копьями, дубинами, камнями. Оказалось, что каша заварилась из-за того, что шестеро солдат и посланник от архиерея пришли изъять ящики с деньгами. Однако их охраняли солдаты московского гарнизона, сказавшие, что вверенные им объекты они отдадут только своему командиру. Тут завязалась драка, на которую подоспели и зеваки: посланник и солдаты были избиты, а народ приготовился «стоять за мать пресвятую богородицу до последнего издыхания»{40}. Из толпы слышались крики, что надо идти к архиерею, потому что он этих людей послал. Пятеро человек ничего не могли сделать с таким количеством людей, поэтому Бахметев поскакал к Еропкину на Остоженку, но по пути он увидел, что из Охотного ряда также собирается толпа с дубинками. Ситуация становилась угрожающей. Впереди всех бежал заводила, который кричал, что нельзя отдавать Божью матерь на поругание. Обер-полицмейстер смог успокоить толпу и поймать зачинщика. Поскольку везти его в участок не было времени, мужика посадили в полицейскую будку. Однако Еропкин не дал Бахметеву ни совета, ни людей, и тому пришлось действовать по собственному усмотрению. Еще до визита к генералу-поручику Бахметев поручил полицейскому майору вступить с народом в переговоры по поводу того, чтобы они отдали тех, кто пришел за казной. Майор выполнил указание и прибыл с заявлением, что народ и сам хотел это сделать, но военные у Варварских ворот никого не отдают, говоря, что подчиняются только своему командиру. Пока искали кого-нибудь из начальства и утрясали формальности, простолюдины, которым хотелось крови, уже дошла до Кремля и Чудова монастыря и грабят архиерейский дом. Прошел слух, что Амвросия хотят убить, потому что он во всем виноват. В Чудовом монастыре толпа Амвросия не нашла, так как его предупредили об угрозах, и он уехал в Донской монастырь. Но толпу уже было не остановить: к ней присоединялся всякий, кто хотел выместить злобу и отчаяние.