Мы понимаем, насколько важно читателю получить весь комплект портретов тех „непроституированных“, которые привлекли его внимание то ли особенно громкими воплями, то ли особенно глубоким молчанием, то ли эпилептическими нервными припадками, то ли наиболее выраженной сервильностью, проявившейся во время голосования на скамьях центра. Мы и впредь будем демонстрировать читателям обитателей этого человеческого зверинца…»
В газете «Карикатюр» сотрудничали многие талантливые художники. Например, Гранвиль, чей скупой и вместе с тем тщательно выполненный рисунок нравился всем. Это он в 1832 году не побоялся беспощадно изобразить во всех подробностях «Шествие большого, жирного и глупого» борова, ведомого подвыпившими министрами. Или Анри Монье: его «чиновники» и «гризетки» были замечены читателями еще во времена Реставрации. Травьес, сделавший своего излюбленного героя Майе{51} политическим деятелем; Раффе {52}, который изображал министра в лохмотьях, взбиравшегося на подмостки и требовавшего, чтобы народ увеличил ему жалованье; Пигаль, который был и остался живописцем людей из народа, как Эжен Лами{53}— живописцем светского общества. Декан как-то раз изобразил старых пэров в виде бродячих артистов, отплясывающих на ходулях бешеную сарабанду…
Но, бесспорно, первое место среди них вскоре занял тот, кто скрывался под псевдонимом Рожлена, — Оноре Домье.
В ту пору, когда Домье стал работать в газете «Карикатюр», правительство Луи-Филиппа уже утрачивало великодушную терпимость, которую афишировало поначалу. Аллегория с «Грушей», зародившаяся в голове Филипона, обрела зрительское бытие благодаря карандашу Домье. Король, будучи умным человеком, первым посмеялся. Но по мере того как шутка распространилась по всей Франции, она казалась его министрам все менее и менее забавной. Все знают о пресловутом процессе, возбужденном против Филипона за то, что он изобразил с помощью нескольких штрихов превращение груши — этого злополучного плода — в голову Луи-Филиппа?
На суде дерзость Шарля Филипона была беспримерной. Он не остановился даже перед тем, чтобы бросить главному обвинителю в лицо следующее заявление:
— Что ж, завтра вам, может, вздумается осудить нас за бриошь, за любой другой смехотворный предмет, в коем по воле случая может проступить это злосчастное сходство!
Филипона оправдали, но с этого дня судебные приговоры стали сыпаться на газету почти без перерыва, что дало повод основателю «Карикатюр» для следующей остроты:
— Вместо косточек, в этой груше спрятаны одни штрафы!
Впрочем, и насмешки «Карикатюр» с каждым днем становились все более резкими и язвительными.
Так, после голосования по поводу военных ассигнований Филипон писал:
«Вчера Палата ассигновала 8393 тысячи франков на артиллерийские снаряды. По крайней мере, на этот раз народ не может сказать, что он ничего от этого не получит».
В другой раз он написал про Тьера {54}:
«Господину Тьеру не советовали брать на себя финансы: трудно — говорили — обеспечить приток денег в казну. Тьер ответил: „Будьте покойны, господа, все будет в моих руках“».
В этой насыщенной борьбой обстановке и появилась на свет литография Домье «Гаргантюа». Появилась не на страницах «Карикатюр», а в витрине магазина издательства Обер, привлекая сюда насмешливую, ненавидящую правительство толпу парижан. Композиция этой литографии тяжеловесна, фактура — суха и невыразительна. Между тем, глядя на нее, все смеялись. Некто со взбитым чубом восседал на дырявом троне. Длинная доска поднималась от земли ко рту Гаргантюа. По ней бежали маленькие тщедушные человечки — министры, сенаторы, депутаты — и высыпали из корзин в рот своему хозяину золотые монеты. По мере того как наполнялось его чрево, Гаргантюа переваривал и выдавал «через нижнее отверстие своей персоны» лавину грамот, наград, маршальских жезлов, министерских портфелей, которые жадно расхватывали те, кто перед этим носил корзины, доверху набитые золотом.
Было заметно, что сочувствие художника на стороне тех, кого он изобразил в правом углу карикатуры: ведь это за счет труда и лишений этих людей наполнялись королевские корзины.
Вот эти люди: старый солдат-инвалид, труженик, возмущающийся тем, что его заставляют отдавать часть заработка налоговому ведомству. Бедняки, которые, чтобы кормить Гаргантюа, вынуждены урезать свою и без того скудную порцию черствого хлеба. Среди них — худая, изможденная женщина, прижимающая новорожденного младенца к высохшей груди.
За эту литографию, возбуждавшую против баловней буржуазной монархии недовольство и гнев трудящихся, Оноре Домье был приговорен судом департамента Сена к полугодичному тюремному заключению и штрафу в размере трехсот франков.
Для отбывания наказания художнику была предоставлена отсрочка. И его сотрудничество в газете «Карикатюр» то под псевдонимом Рожлена, то просто под инициалами продолжалось, и с каждым днем его атаки становились все более дерзкими.
Вслед за «Гаргантюа» Домье выпустил другую большую литографию, в которой по-прежнему следовал манере Гранвиля, — «Разнообразные мании политических безумцев». Эта литография вводит нас во двор Шарантона {55}. Здесь «каждый пациент предается своей излюбленной мании». Генеральный прокурор Персиль, тот самый, что выступал на суде обвинителем против Домье, гильотинирует куклу; маршал Сульт несет охапку свечей; Тьер, в непомерно просторном костюме, — это «дурачок, изображающий из себя министра»; д’Аргу — глава цензуры — скачет верхом на ножницах; Шарль де Ламет {56}стоит на коленях перед стулом, на котором восседает Груша; сам король, который виден со спины, одержим манией рукопожатий, от которых, однако, отказываются решительно все, даже каторжники, к которым он обращается.
«Прием при дворе короля Пето». На этой литографии изображены те же лица — приближенные короля. Один за другим — во главе с Сультом — они низко кланяются… королевской ноге. На этом рисунке выражения лиц персонажей выведены более остро жирным, размашистым карандашом. Наконец, Оноре сделал еще карикатуру, в которой уже чувствовалась рука мастера. Он возымел дерзость изобразить префекта полиции Жиске в обществе д’Аргу и маршала Сульта: они стирают трехцветное знамя, жалуясь, что никак не удается отмыть «этот проклятый красный цвет». Тут уж Оноре предложили отбыть наказание.
В газете «Карикатюр» от 30 августа 1832 года мы можем прочитать: «В то самое время, когда мы пишем эти строки, господина Домье, приговоренного к шести месяцам тюрьмы за карикатуру „Гаргантюа“, арестовали на глазах у его отца и матери, для которых он был единственной опорой».
Тюрьма Сент-Пелажи в ту пору состояла из трех корпусов. Один выходил фасадом на север, другой — на запад, третий — так называемый Павильон принцев — на восток. Их отделяли друг от друга три двора: Двор должников, второй — Двор префектуры, или Галерея, третий — Двор больницы и политических. Высокие стены закрывали солнце, отчего в этих мощеных дворах, украшенных всего лишь семью или восемью хилыми акациями, было сыро.
В своей книге «Дневник моего тюремного заключения» Ламенне {57} писал:
«Очутившись здесь, будто попадаешь в особый мир, который калечит душу, потому что в этом мире человек виден лишь с самой дурной стороны, начиная с архитектора, очевидный замысел которого состоял в том, чтобы заставить страдать узников тюрьмы, лишив их воздуха и света».
Далее автор сочинения «Слова Верующего» сообщает нам ценные сведения о распорядке дня заключенных: