– Ровно в 7 утра, традиция до сих пор.

– Медленно идет тепловоз, тянет платформу.

– Со скоростью 1 км/ч.

– И пешком идет главный конструктор. Его личность нас тоже очень интересовала. Но она была закрыта. И мы даже не намекали. Нам сказали: ни в коем случае не пишите, что они опускаются в шаре. Это, оказывается, была тайна. Я думаю, что тайна Полишинеля, что шар был.

– Сейчас я не видел, чтобы главный конструктор шел перед ракетой. Шли какие-то люди, фамилии которых мне не смогли назвать.

– Время идет, меняются люди. Ничего такого нет.

– Традиции сохраняются.

– Ракета идет, устанавливается, ее держат такие мачты. Это и сейчас, наверное, есть. И наступает момент, когда сверкнул огонь под ней, и там какие-то пружины, фермы раз – вот так отскочили. И все, она начинает медленно, оставляя за собой огненный хвост.

– А шампанское пили перед стартом в 60-е годы? Говорят, что вроде как есть такая традиция?

– Я написал о том, что пьют шампанское. Есть такая традиция сейчас. Но на самом деле в бокалах – минералка. Я считаю, что все может быть. В то время – нет. Думаю, что такой традиции еще не было.

– Меня поразило, когда я был первый раз на «двойке», где был домик Гагарина, где он ночевал перед стартом, мне казалось, что все-таки хотя бы домик, домик космонавта был бы оборудован чем-то особенным. Очень скромно. Это не дом, это халабуда какая-то, диван потертый. Единственная радость – радиоприемник.

– Саша, сейчас надо сказать, хорошо, что этот домик остался. Что его не стали менять на мраморный дворец. Он точно такое же впечатление произвел тогда и на меня, но я не думал, что это так будет выглядеть убого. Это тополь, около тополя стояла какая-то глиняная мазанка. И все. Зашли туда, холодильник стоял, две кровати, на которых они спали. Все не просто бедно, а очень бедно.

Застелено обычными солдатскими одеялами. Одна комната, маленькая кухонька. И удобства ну очень скромные.

– Я бы очень огорчился, если бы сейчас услышал от тебя, что на этом месте стоит построенный из мрамора дворец. Слава богу, что это осталось.

– Рядом стоит музей, который отгрохали, уже с охраной, с пропуском туда. И, извините, 400 рублей вход. Это уже просто перебор.

– Хорошо, что этот домик остался.

– Надо выпросить, чтобы в этот домик тебя провели. Просто так не проводят.

– Я его зарисовал тогда. Фотоаппарат у нас отнимали, не разрешали там снимать.

– Почему?

– Техника там какая-то. С фотоаппаратом там ничего не делали. Вот этот домик у меня где-то в блокноте, если я найду, я тебе с удовольствием подарю из этого блокнота этот самый рисунок.

– У меня будет раритет от Пескова, если он найдет.

– С удовольствием.

– Я хочу пожаловаться, что теперь к «Комсомольской правде», к сожалению, так не относится Роскосмос. И деньги за полет на космодром берут, и мешают иногда попасть на площадку к космонавтам, потому что там приезжают иностранные журналисты, с иностранной техникой, платят деньги. К сожалению, такое отношение к пропаганде российского космоса в отечественных СМИ не очень.

– Это грустно.

– Очень грустно. Расскажите, а делали вы какие-то интервью с Гагариным, писали? Если по-честному, какими-то возможностями Гагарина для себя пользовались?

– Нет, никогда.

– Но его же очень много просили, он ходил.

– Знаете что, конечно, уже и по этой причине я не мог ни о чем просить. Я вообще никогда ни у кого ничего не просил. Никогда. Не пользовался ни тем, что я лауреат Ленинской премии, не пользовался большой известностью, которую дает «ящик». Я же 15 лет вел передачи «В мире животных». Нас так уважали, нашу передачу, что я приходил в кассу, министру могли отказать, билета нет, а ведущему этой программы могли дать. Пользоваться, кроме кассы в аэропорту или куда-нибудь, никогда не пользовался. И слава Богу. Это очень хорошо. Тем более, Гагарин. Ну зачем? Вообще, и такого повода не было. Я не знаю, о чем его могли просить. Ну какие-нибудь уж большие какие-то дела.

– Я знаю, что и квартиры он выбивал, и помогал всем, как мог.

– Это все на другом уровне. Он мог пойти к начальнику полетов и попросить за какого-то космонавта. Или еще что-то такое. Или попросить чего-то такое – на родину послать пять тракторов. В его родной Гжатск, в колхоз. Это все нормально. Но чего с такими мелочами к Гагарину лезть? Это неудобно. Попросить подписать книжку какую-то – это могло быть.

– Сильно изменился быт семьи Гагарина после того, как он полетел?

– Я у него дома был только один раз. Вот тогда, 12 апреля. Ничего там не изменилось, все было так. Дети были такие же. Я видел, что слава большая, которая свалилась на него, он ее достойно перенес. Но сладости в этом не очень много. Потому что человек теряет такую свободу. Как президент. Когда за тобой все время носят какой-то чемоданчик или кто-то ходит. Примерно так же. Он, скажем, не в этой роли был, но, тем не менее, где бы он ни появился, он всегда как в стеклянном доме. Это не очень жизнь веселая.

– Вы считаете, что у него действительно был второй шанс слетать в космос? Он очень надеялся, как я понимаю, готовился заново.

– Не знаю. На этот вопрос мне очень трудно ответить. Я писал об этом, что говорили: не надо было его сажать на самолет. Я говорю: но он был человек, у него могли быть желания, он мог желать летать в космос. Как ему можно было запретить?

Я был тем человеком, который писал в «Комсомольской правде» некролог о его гибели. Это было вечером, мне позвонили и сказали: немедленно приезжай в редакцию, погиб Гагарин. Я только что вернулся из Владимирской области, был около города Покрова, где все это случилось. Это было грустно писать. Я был единственный, кто более или менее знал это все. Сохранилось. Это была большая заметка. Я говорил о нашей общей большой печали. Вот так. Но это человек был, не бог. И все мы под Богом ходим, как говорят.

– Хотелось бы гордиться не только прошлыми, но и нынешними достижениями космонавтики.

– Само собой.

– Чтобы мы не превращались в космическую державу второго уровня. Пока ощущение, что мы позиции сдаем.

– Живем мы в трудное время, что там говорить. Все же это понимают. Я думаю, что и власти понимают. Я думаю, что они и хотели бы, чтобы это дело шло получше. Но тут ведь надо тысячу вопросов решать, тысячу проблем всяких. Все это надо учитывать.

– Мы должны быть номером один.

– Тут все должно идти параллельно со всеми делами на Земле. Потому что если на Земле у нас будут дела идти неважно, наш космический успех тоже будет выглядеть неважно. Поэтому надо, чтобы это шло параллельно. И власти, я думаю, это понимают. Денежку и туда надо дать, и туда надо дать. Мне бы хотелось, чтобы это все продолжалось. Было бы обидно, если бы оно кончилось. Ну, скажем, та же Луна, большой перерыв. Там американцы сейчас готовятся возобновить полеты. Конечно, нам бы тоже неплохо побывать. Но как сложится, посмотрим.

Первым с Гагариным говорил корреспондент «КП» Василий Песков

Это был особый апрель. Наши журналисты и молодые читатели тоже не знают, какую радость мы все пережили. Все ждали: в космос полетит человек. Каким он будет? Что он может рассказать о полете? Насколько опасен будет этот полет? О том, что мы все чувствовали в том знаменитом апреле, рассказывает ветеран «Комсомолки» Василий ПЕСКОВ редактору еженедельника Наталье БАРАБАШ.

Как это было…

– Пятьдесят лет минуло. Сколько всего большого и малого прошло. А вот Гагарина не позабыли. С чего началась эта любовь. Что помнится из ранних событий.

Помню сообщение в газетах: на Луну будет запущен шар с Земли. Рассчитано было, в какую минуту он долетит до Луны. Я ждал этого вечера с волнением, словно бы читал Жюля Верна. Будильник завел в ожидании важной минуты. Ночь была чистая, лунная. Смотрел в бинокль – не увижу ли что-нибудь интересное. Нет, Луна глядела на Землю спокойная, как всегда.