Вот это была ночь! Проснулся я от нерешительного звонка. Вернее я проснулся, и мне показалось, что кто-то звонит в дверь. Но все спали. Я ещё подумал, что звонок мне чудится. Если бы звонки были, то мама проснулась бы первой. Она всегда спала более чутко, чем мы с папой.

Я решил засыпать, но позвонили снова. Вроде бы притронулись к кнопке и сразу отдёрнули руку, короткий такой был звоночек.

Маму будить не хотелось, я побежал к двери.

— Кто? Если вы к маме, — шепнул я в скважину, — то она очень устала. Она только что пришла от совершенно здорового больного.

И тут кто-то тяжко-тяжко вздохнул.

— Санечка, — торопливым шёпотом заговорил взрослый голос. — Отопри. Это мама Майи Шистиковой, твоей одноклассницы. Заболела Маечка, тяжело дышит…

Я открыл дверь и испугался. Я не узнал Майкиной мамы. Бледная. Волосы растрепались. Халатик запахнут на одну булавку. На ногах тапочки.

— Буди, Санечка, маму, — говорит, — буди, дружочек! Худо Майке. Не справиться нам без врача. Одни мы дома. Папа в далёком море, в плавании наш папа…

Я сразу побежал в спальню. Только мама уже проснулась, торопливо застёгивала пуговицы на кофте.

Папа тоже проснулся, стоял в пижаме.

— Боря, кипяти шприц. Если потребуется, я пришлю Марию Петровну. А ты, Саня, спи, утром в школу…

Мы с папой сразу же переоделись, пошли кипятить шприц. Папа ходил суровый по кухне, а я думал о том, что зря не верил Майке, будто папа её в дальнем походе. И ещё я подумал, что есть, наверное, такие люди, которые ни разу не проснулись ночью. Лягут и спят, пока не наступит утро. А вот мама моя просыпалась неоднократно, а бывало, и не ложилась. Даже мы с папой часто из-за неё недосыпали.

Не знаю почему, но вдруг мне захотелось узнать, как папа познакомился с мамой, как они встретились первый раз в жизни.

— Папа, — попросил я его, — расскажи, почему ты полюбил маму? И за что она тебя полюбила?

Папа немного удивился, но, видимо, вспомнив о чём-то, начал историю, которую я могу пересказать слово в слово.

— …Жил я в блокаду, Санечка, со своей мамой, твоей бабушкой. Работала она тогда на большом заводе, делала снаряды для фронта. Работы было много, а сил у людей мало, поэтому мама иногда оставалась переночевать у подруги.

В тот день — тридцать первого декабря, о котором я тебе рассказываю, мы договорились, что мама до утра останется за Невской заставой, а днём первого января ей легче будет добираться до дома. Дорога предстояла длинная, трамваи и автобусы по городу не ходили. Какой может быть праздник, когда голод и горе!

И вот сижу я дома, и вдруг раздаётся нетерпеливый стук в дверь. Открываю. И передо мной Вовка Шишкин — мой одноклассник.

— Слушай, — говорит Вовка. — Ко мне только что подошёл офицер на улице, спросил, не на Фонтанке ли я до войны учился. «Там», — отвечаю. «Директора помнишь?» — «Еще бы! — говорю. — Он сейчас лётчик, сражается с фашистами». — «А не кажется ли тебе, — улыбается офицер, — что я похож на твоего директора?» Я поглядел, а это Николай Павлович. «Вот что, Вова, — сказал директор, когда мы заново познакомились. — Обойди ребят, и кого найдёшь — пригласи ко мне на ёлку. Прилетел я с фронта на короткое время, очень мне хочется учеников повидать».

Квартира у директора мне показалась огромной. У окна — ёлка. Чего только на ней не висело! И конфеты! И кусочки хлеба! И бублики! Всё это подарили директору лётчики его части, когда он поехал с фронта в свой город.

Веселиться вначале никто не мог, сидели неподвижно. А после чая задвигались. Николай Павлович играл на трофейном аккордеоне, а мы пели довоенные песни.

И вот, Саня, запомнилась мне маленькая девочка, беленькая, будто прозрачная; синяя жилочка на лбу, голову ручкой поддерживала. Когда дети начали из-за стола выходить, она тоже встала, двигает ладошками под музыку, а сойти — сил нет.

Вот эту беленькую девочку, которая одними ладошками в тот Новый год танцевала, я, Саня, никогда не забывал…

…Прошло двадцать лет. Летал я на реактивных истребителях, а жил в военном городке. Тридцать первого декабря вернулся с задания, пришёл домой, а за стенкой у моего командира под самый Новый год заболели дети. Пойду, думаю, их проведаю, поздравлю ребятишек.

Вошёл, а у них, оказывается, доктор. Здороваюсь. Доктор тоже поднялась. И вдруг увидел я синюю жилочку на лбу. «Вы, — спрашиваю шутя, — не на Фонтанке учились?» — «А вы, — отвечает она после паузы, — в блокаду Новый год не встречали у директора Николая Павловича?»

Вот так, Саня, мы снова познакомились и с того дня больше не расстаёмся.

На этот раз звонок сорвал нас с места.

В дверях стояла Майкина мама, бледная, запыхавшаяся, — бежала двенадцать этажей! — в том же халатике, застёгнутом на булавку, перепуганная.

— Шприц! — крикнула она. — Ольга Алексеевна шприц просит!

К Майке я бежал, обогнав Марию Петровну.

Мама поглядела на меня благодарно, забрала стерилизатор со шприцем, ушла в комнату.

Я остался один. Молчит, значит, думает, что я могу ей ещё пригодиться.

Я сидел в коридоре. Каких только у Майки чудес не навешано! И лук африканский! И мексиканские сомбреро! И японские куклы с веерами и зонтиками! И кукла-старушка в чепчике и в очках, папа из Бельгии привёз.

Я так внимательно это разглядывал, что не заметил, когда Мария Петровна вошла в коридор. У них с мамой началось совещание.

— Я вызвала «скорую», — шёпотом говорила мама. — Маечку придётся госпитализировать. Укол поможет ей на короткое время. Здесь требуется лечение.

— Да-да, — растерянно соглашалась Майкина мама. — Очень вам благодарна.

А моя мама распоряжалась:

— Придётся тебе, Саня, встретить врачей! Сумеешь?

Я только спросил:

— Нельзя ли мне лук взять? Ночь, а я без оружия…

— Тебе ничего не угрожает, — сказала мама. — Иди.

Я побежал.

А ночь сегодня оказалась лучше вчерашней. Круглая луна выплыла над городом, блестящая, словно начищенная наждаком. Через Неву серебряной ленточкой дорожка бежит, змеится.

У правого угла дома вспыхнул свет сильной фары. «Скорая»!

Острый луч шарил по нашему дому. Я замахал руками. Свет стал слабеть и гаснуть. Машина остановилась.

Их было трое: врач — молодой мужчина — и девушки — медицинские сёстры. Они спросили: не «скорую» ли я жду? Не к Шистиковой ли Майе? Затем вынесли сумку с лекарствами.

— Возьмём носилки, — приказал врач. — Дырочкина вызывает «скорую помощь» только в сложных случаях.

Несмотря на холод, рукава доктора были засучены, мне нравились сильные его мускулы. Лицо у доктора тоже казалось очень сильным. Он точно всё время хранил какую-то тайну.

— Готовы, доктор, — доложили девушки, будто доктор был полководцем.

Доктор кивнул, положил руку на моё плечо, приказал:

— Веди нас, мальчик, к больному.

…А потом я и мама стояли на улице. Водитель «скорой» помог затолкнуть носилки в кузов, прихлопнул заднюю дверцу. В приспущенное окно я видел испуганные Майкины глаза, будто бы это и не глаза были, а фары. Я даже зажмурился от неожиданного блеска. Казалось, Майка меня обвиняет, что её в больницу везут. Я не знал, что бы такого ей сказать утешительного.

— На «скорой» покатаешься, — вроде бы позавидовал я ей. — Повезло тебе, Майка.

Был бы, конечно, на Майкином месте Мишка Фешин, слова бы нашлись. С мужчинами проще. Подошёл бы, пожал руку.

— Глупенький ты, Саня, — вздохнула мама. — Лучше бы ей не кататься на «скорой»… Всё, Саня, теперь домой. Наш рабочий день, будем надеяться, закончен. — Она поглядела на часы и вздохнула: — Через два часа тебе в школу.