— Служи, сынок. Время быстро пройдет. Я три года служил. А мы… Я, Славик и мама… Ждать тебя будем…

Волнение мешало отцу говорить. Игорь тоже почему-то разволновался и вообще ничего не говорил. Наконец, отец отпустил его руку и нерешительно сказал:

— Поехал я, сынок. До свидания.

— До свидания…, — это было все, что смог выдавить из себя Игорь.

Отец сел в «козелок» и, когда машина тронулась, помахал рукой в открытое окошко.

— Пошли на остановку, Игорек, еще к Анне Николаевне заехать нужно, — мягко сказала мама.

Анна Николаевна Шадько была очень дальней родственницей семьи Тищенко, но в жизни иной раз бывает так, что люди сближаются независимо от степени родства. На несколько сотен километров вокруг у Тищенко не было других родственников, и это очень сблизило обе семьи. В детстве Витебск казался Игорю огромным и удивительным городом, а Анна Николаевна и ее муж Сергей Иванович — самими учеными и культурными людьми в мире. В этом не было ничего удивительного: во-первых, эта чета и в самом деле имела право на такую характеристику — Анна Николаевна много лет проработала учительницей русского языка и литературы, затем занималась партийной работой в обкоме партии. Сергей Иванович воевал, потом занялся наукой и, защитив кандидатскую, работал преподавателем в ветеринарном институте, который, к слову, закончила и Елена Андреевна. А во-вторых, в детстве мы все возводим неординарных положительных людей в ранг своих кумиров, недосягаемых для любой критики. Уже давно Анна Николаевна и Сергей Иванович нигде не работали — возраст и болезни брали свое, но все же их квартира по-прежнему производила впечатление чего-то особенного и интересного, поэтому Игорь был и сам рад случаю зайти к Шадько.

Шадько жили в большом пятиэтажном «синем доме», хорошо известном всем витебчанам. За свой темно-синий фасад дом получил кличку «клякса». Во многих его квартирах жили номенклатурные работники нынешние, либо номенклатурные работники в прошлом. В народе жильцов дома называли «шишаками», очевидно произведя сей неологизм от слова «шишка» — солидный руководящий товарищ. Остальные квартиры занимали представители научной и творческой интеллигенции: артисты расположенного недалеко от дома театра имени Якуба Колоса и представители различных учебных заведений. Дом стоял в самом центре города и в отношении географическом занимал, пожалуй, наиболее выгодное положение.

Как обычно, Шадько встретили гостей очень гостеприимно. Елена Андреевна в середине беседы расстроилась и стала высказывать свои опасения по поводу здоровья Игоря. Игорь почувствовал себя неловко и попытался переменить тему разговора. Ему на помощь пришли Сергей Иванович и Анна Николаевна. В конце концов, после того, как в беседу включилась и дочь Анны Николаевич Ирина, удалось убедить мать Игоря в том, что в армии хорошие врачи и в самом крайнем случае Игоря положат в госпиталь и подлечат. Сергей Иванович высказал твердую уверенность в том, что в армии Игорь окрепнет и возмужает. Попрощавшись с Шадько, все отправились в военкомат. К группе провожающих присоединилась Ирина Сергеевна. Показалась улица Суворова. Проходя мимо старого здания ратуши — своеобразного символа города, Игорь увидел его одетым в леса и закрытым на реставрацию. Казалось, что начавшиеся ремонтные работы и внезапное изменение неторопливо-размеренной жизни старинной постройки удивительно гармонировали с грядущими переменами в жизни Игоря.

Вот и горвоенкомат. Возле старого двухэтажного здания стояло множество призывников, хорошо выделяющихся из толпы провожающих своими гладко бритыми головами. Тищенко улыбнулся: ему казалось, что каждая голова излучает какое-то сияние. «Ну, прямо святые», — подумал Игорь.

До восьми оставалось еще минут десять, и мало кто из призывников спешил раньше срока оставить волю. Тищенко вместе с родственниками расположился слева от главного и единственного входа в тени широкого, раскидистого ясеня. Минут через пять к военкомату подошел однокурсник Тищенко Андрей Шалко, точно так же аккуратно остриженный «под ноль». Андрей жил далеко — в Докшицком районе, поэтому провожать его пришел друг, живший с Андреем в одной комнате в общежитии. И имя, и фамилия друга Шалко были киношными — Федя Колескин. Не успели и поздороваться, как следует, как из военкомата вышел какой-то офицер и крикнул, чтобы призывники входили. Мать поцеловала Игоря и стала торопить:

— Давай, сынок, а то ругаться будут, иди — пора уже…

Игорь увидел, что в уголках маминых глаз показались маленькие, блестящие слезинки.

— Не расстраивайся, мама, все будет хорошо. Давай, Славик, руку на прощанье. До свидания, тетя Оля, тетя Ира. Может, еще в областном военкомате увидимся.

Наскоро попрощавшись, Тищенко вместе с Шалко вошел в военкомат, переступив на два года черту, за которой осталась свобода. Он еще не осознавал этого и думал больше не о том, что ждет впереди, а о возможной встрече с родственниками в облвоенкомате. Игорь удивился тому, что это незначительное, в общем-то, событие вдруг стало таким важным. Игорь не понимал, что это было не осознанным до конца желанием продлить последние часы перед разлукой с привычным образом жизни. Призывников всегда отправляли в облвоенкомат из городского, и там зачастую можно было встретиться с родными.

Идя по старому коридору, заложенному ярко-красным кирпичом, Игорь размышлял о том, как мало значит его собственная судьба в этом потоке людей. Пройдя коридор, ребята оказались в небольшом, до боли знакомом военкоматовском дворике, битком набитом призывниками. К удивлению ребят, часа два ими абсолютно никто не занимался. Прапорщик с красной повязкой на рукаве выполнял одну единственную функцию: не выпускал со двора призывников и не пропускал к ним родителей. Не кажется ли странным читателю, что абсурдно предполагать, будто призывники разбегутся по домам, если час назад они сами пришли сюда, однако тут вступил в действие элементарный, так называемый «армейский фактор», изрядно попахивающий ГУЛАГовским ветерком.

Через час в томительное ожидание, угнетающее своей бесцельностью, внедрилось некое разнообразие происходящего. Вначале вышел какой-то офицер и, застав на месте преступления призывника, бросившего окурок на землю, заставил того подметать весь дворик. Затем пришел парикмахер и, расположившись на синей табуретке, принялся оголять головы тех, кто наивно полагал доехать «волосатым» хотя бы до части. Скоро вокруг парикмахера собрался плотный круг, со смехом и определенной долей злорадства наблюдавший ликвидацию последних «волосатиков».

Наконец, в одиннадцатом часу небольшими партиями всех начали приглашать в кабинет. Там долго рассказывали о «священном долге», правилах поведения во время следования в часть и еще о чем-то. Игорь слушал без особого интереса, разглядывая своих соседей. Все они казались очень смешными — у многих топорщились оголенные уши и странно белели незагорелые головы. После беседы сказали сдать паспорт и приписное свидетельства. Свидетельство Игоря лежало на самом дне пакета, так что Тищенко изрядно измял все остальное, пока добрался до искомой серой книжечки. По завершении сдачи документов всех опять вывели во двор. Когда все призывники прошли через кабинет, приказали построиться. Строй получился неровным. Во время построения Тищенко и Шалко встретили еще одного однокурсника — Андрея Алексеевича, так что теперь их было трое. Так они и стали рядом. Начали вызывать всех по очереди и вручать военные билеты. Получив билет, Игорь принялся рассматривать свой новый документ. В билете, как это ни странно, Тищенко нашел лишь беглое упоминание о том, что он является гражданином СССР, да и то на последнем развороте документа. Билет был точной копией того, который хранил дома отец Игоря. Размышления Тищенко прервал невысокий, худой капитан:

— Равняюсь! Смир-р-р-но! Отныне, с получением военного билета, вы являетесь не призывниками, а военнослужащими срочной службы со всеми вытекающими последствиями. Вы обязаны беспрекословно выполнять любые приказы воинских начальников, так как с сегодняшнего дня вы являетесь составной частью советских вооруженных сил.