С такими мыслями он зашел к невропатологу. Тот постучал молоточком по суставам, и, заставив Игоря закрыть глаза, попросил пальцем дотронуться до кончика носа. После всех этих процедур за Игоря взялся психиатр, сидящий здесь же. Последовали стандартные вопросы:

— Голову ушибал?

— Однажды, в детстве.

— С сотрясением?

— Нет, вроде бы.

— Тогда не страшно. По ночам бродишь?

— Нет.

— В кровать мочишься?

— Нет.

Вообще-то Игорь мочился до семи лет, но потом его вылечила какая-то бабка-ворожея. Оглядев очередь за своей спиной, Тищенко счел за лучшее промолчать, тем более, что было это давно.

После психиатра надо было идти к стоматологу. У дверей зубного почти никого не было — кому хочется, чтобы лишний раз ковырялись во рту всякими железными крючьями. При обнаружении больного зуба его обычно тщательно ковыряли, выясняя степень разрушения, а затем тут же пломбировали, невзирая на то, что не были обезболены нервные окончания. Зубы Тищенко никогда не были похожи на артистические, так что, проверив языком подозрительные неровности на некоторых из них, Игорь предусмотрительно проследовал мимо стоматолога.

Тищенко опасался, что окулист спросит его, почему нет записи о прохождении зубного, но тот не обратил на это абсолютно никакого внимания. Тищенко хорошо видел лишь ШБ, второй ряд букв видел хуже, но прекрасно помнил: МНК (благо, наши таблицы по проверке зрения большим разнообразием не отличаются). Ему поставили по 0,2 на оба глаза и написали, что годен с очками —2,5 диоптрии.

В последнем кабинете председатель комиссии завизировал листок Тищенко фразой «годен к строевой службе», и с хождением по кабинетам было покончено.

После комиссии Игорь отыскал Шалко и Алексеевича, и однокурсники принялись делиться впечатлениями. Не успели они еще как следует наговориться, как вдруг прозвучала команда «Строиться! Вышел все тот же майор и приказал идти в комнаты «на нары». Оба Андрея и Игорь вместе с остальными призывниками отправились размещаться. Комната, куда попали наши студенты, была просторной — в ширину метров десять и в длину не меньше пяти. Практически все пространство помещения было занято широкими деревянными нарами, окрашенными в красно-коричневый цвет. Ребята влезли на верхний ярус, где им показалось удобнее сидеть. Призывники уже давно изрядно проголодались. Расположившись ближе к дощатому возвышению, имитирующему подушку, ребята достали целую гору провизии и приступили к ее интенсивному поглощению, за неимением иного занятия осматривая соседей и обмениваясь по этому поводу замечаниями. Через пять минут вся комната дружно работала челюстями, издавая чавканье и причмокивания, нагоняя этим еще больший аппетит на окружающих, а значит, и на себя.

После обеда часть призывников, от нечего делать, растянулась на твердых, неудобных нарах (сильно напоминающих приморские пляжные лежаки, но без дырок), а другая половина разделилась на несколько кружков. Появились карты и вскоре в воздухе начали плавать «короли», «семерки», «дамы» и весьма недамские нецензурные выражения, которые всегда сопровождают подобные игры в подобных местах. Алексеевич кое-что знал о срочной службе (его отец — майор Алексеевич, служил в одной из частей Витебска), поэтому чувствовал необходимость просветить своих менее опытных товарищей:

— Просидим мы, Игорек, на этих нарах не меньше, чем до вечера.

— А сколько в среднем здесь находятся?

— Кто сколько, по разному: может часа четыре, а может и двое суток. Один неделю сидел, дожидался — у него что-то с сердцем было, так никто брать не хотел. В конце концов, домой до осени отправили. Это прошлым летом было.

«Может и со мной так будет, придется осенью идти, целый год терять?!», — с тревогой подумал Тищенко.

К действительности его вернул громкий крик Алексеевича:

— Эй, Андрюха, член тебе в ухо, чего ты такой мрачный?

Это было адресовано Шалко.

«Алексеевич, как всегда, в своем репертуаре», — подумал Игорь и искренне улыбнулся неуничтожимому оптимизму товарища. Отличительной особенностью Алексеевича было использование всяких пошлых поговорок и массы ругательств, причем очень часто в самых неподходящих для этого местах. Тищенко вспомнил, как однажды он, Алексеевич и Денисов пришли в кафе «Журавинка». Алексеевич подошел к выставленным образцам мороженного, выждал момент, когда продавец ушла в подсобку, сунул в мороженное палец и, с видом опытного дегустатора, неторопливо его облизал, произнеся одну из своих фирменных фраз:

— Тьфу, параша какая-то, неужели кроме этого говна здесь и пожрать нечего?!

После этой фразы Алексеевич обвел взглядом посетителей и порядком удивился тому, что последние не только не поддержали его «вполне справедливое» недовольство, но и высказали явную неприязнь к фразеологии студента. Денисов и Тищенко готовы были сквозь землю провалиться от стыда. Но самым поразительным было то, что Алексеевич так и не понял, что был, мягко говоря, «не слишком вежлив». Из-за этого Денисова и Тищенко пробрал такой хохот, что у них едва не лопнули животы. Игорь был доволен, что получил Алексеевича в попутчики — все-таки веселее с ним.

Сидеть пришлось не слишком долго — вскоре всех опять выгнали из комнаты: построили в две шеренги в коридоре.

— Купцы приехали! — пронеслось по рядам.

Все с любопытством уставились в сторону «купцов» — двух офицеров ВВС. Один из них достал список и объявил:

— Сейчас я буду называть ваши фамилий. Кого назову, отвечайте «я» и стройтесь у противоположной стены.

— А откуда вы? — послышался чей-то несмелый вопрос.

— Кто там такой шустрый? А впрочем… Из Уфы мы — авиация.

Офицер достал список и принялся зачитывать фамилии:

— Волчков! Иванов! Коваленко! Гнетин! Шалко!

— Я! — Андрей переглянулся с товарищами, как-то криво улыбнулся, пожал на прощанье руки и встал у противоположной стены.

Тищенко и Алексеевич напряженно ожидали продолжения списка: никому из них не хотелось попасть в такую даль. Но в эту партию студенты не попали, и их вновь отправили на нары.

Так ушли еще несколько партий.

В четвертой назвали Алексеевича, и Тищенко остался один. Однако ненадолго — вскоре и он в составе своей команды спускался вниз по лестнице. В сутолоке построения Игорь услышал от «купцов» лишь два слова — «связь» и «Минск». Тищенко обрадовался — Алексеевич тоже попал в Минск (правда, в артиллерию) — значит, они могут оказаться в одном поезде.

На улице стоял погожий июньский день — в небе не было видно ни единого облачка. Несмотря на то, что солнце стояло высоко, жары почти не ощущалось — дул легкий ветерок, ласково шелестевший в кронах тополей, стоявших у бетонного забора военкомата. Игорю казалось, что призыв как-то нереален, что в солнечный летний день ничего не может измениться в спокойной и размеренной жизни студента. Сегодня вообще все было иначе, чем представлял себе призывник. Игорь почему-то думал, что будет плохо спать последнюю ночь дома, но спал, как убитый. День призыва тоже вставал в воображении совсем иным: дождливым, сырым и мрачным.

«Купцы» и их «товар» расположились кружками на скамейках, в больших количествах сооруженных во дворе. Едва усевшись, призывники (из той команды, куда попал Тищенко) вопросительно уставились на офицера и младшего сержанта, приехавших за ними, время от времени, оглядываясь на забор, за которым толпились провожающие. Офицер перехватил их взгляды, понимающе переглянулся с младшим сержантом, и оба заулыбались. Осмотрев ребят, офицер начал знакомство с будущими сослуживцами:

— Служить вы будете в столице Белоруссии, городе-герое Минске. Часть наша располагается в черте города, часть учебная — готовит специалистов по обслуживанию средств связи. Мое звание — капитан, фамилия — Николаев. Я командир одного из учебных взводов, а это — младший сержант Сапожнев, командир второго отделения моего взвода. Мы радиотелефонисты, а, еще у нас в роте готовят телеграфистов, радистов. Вы тоже многие к нам в роту попадете, так что, может, вместе служить придется.