- Родина вас не забудет! Идите! - с жаром сказал я им.

   Кузнецы и портные ушли, еле сдерживая слёзы. Как просто расчувствовать этих простодушных бедняг, подумал я. На душе было легко. Теперь, облачившись в стальные кальсоны верности с висячим замком и десятиметровую ночную рубаху (низ которой я собственноручно зашил мудрёнейшим швом "через край"), я был готов постоять за свою честь перед лицом надвигающейся опасности!

   Когда цепной вурдалак во дворе провыл полночь, в дверь моих покоев деликатно поколотили, и знакомый шёпот произнёс:

   - Это я, пупсик!

   Почти бесшумно упали на пол два дубовых засова, жалобно хрустнула переломленная дужка замка. Путаясь в ночной рубахе и гремя кальсонами, я забрался в постель и глубоко зарылся в перину, оставив для наблюдения один глаз. Заскрипели плохо смазанные нерадивыми слугами петли, и в темноте дверного проёма возникла моя невеста, освещённая светом факелов. Огненная грива распущенных волос ниспадала ей на плечи, мощное тело было облачено в длинную белую сорочку, обутые в тапки из волчьих голов ноги бесшумно ступали по полу.

   - Я уже иду, малыш, - нежно пробасила Евгеника, и меня парализовало от страха.

   Жуткая дева воткнула факел в подставку на стене и начала своё неумолимое шествие через покои. По пути она наткнулась на почивального мага и приняла его за меня: принялась тихо ворковать и выделывать над его телом какие-то пассы. Вскоре, поняв, что обозналась, Евгеника злобно рыкнула и одной левой вышвырнула беднягу в окно (думаю, что в результате такого полёта он умер окончательно). К тому времени ужасное оцепенение покинуло меня, и я осторожно пошевелился, закапываясь в перину глубже.

   - Ах, вот ты где! - хищно воскликнула Евгеника и одним прыжком перенеслась на кровать.

   Ей понадобилось три минуты на то, чтобы обнаружить меня в перине и откопать. Я пытался сохранить самообладание и не поддаться панике.

   - Любезная дева Евгеника, я буду кричать!

   - Боже, да ты, оказывается, страстный! - пылко пробасила моя невеста, разбрасывая вокруг подушки подобно матёрому вепрю, стряхивающему с себя охотничьих собак.

   - Что Вы себе позволяете? - возмущённо пролепетал я.

   - Всё!!! - выдохнула разгорячённая дева и вцепилась в меня обеими руками.

   Я попытался в отчаянии дать ей пощёчину, но Евгеника заломила мне кисть, коварно вынудив принять положение кавалера, поднимающего с пола перчатку дамы.

   - Какой ты неловкий, пупсик! - посетовала воительница, бросая меня через бедро, - Дай-ка я тебе немного помогу.

   В воздух взвились клочья моего спасительного одеяния. Я вспомнил ужасы, рассказанные кардиналом, и затрепыхался, подобно нежному кролику в лапах сурового льва.

   - Будь нежен со мной! - пробасила Евгеника с придыханием и обрушилась на меня всем своим богатырским телосложением.

   Тишину комнаты одновременно нарушили мой вопль и звук удара костей о железо. Одно из двух Евгенику весьма озадачило. Она отползла в сторону и в ужасе воскликнула, потрогав замок на моих кальсонах:

   - Мать моя женщина! Твои родители - изверги, раз сделали с тобой такое!

   И тут я неожиданно разгневался: как, эта несостоявшаяся Смерть оскорбляет моих венценосных батюшку и матушку! Гнев придал мне силы, и я действовал не раздумывая. Вскочил с постели, выдернул из-под Евгеники перину и с печальным криком выбросился в окно.

   Мы с периной приземлились аккурат на матушкин крыжовник, и мученическая смерть перины спасла жизнь мне. Громыхая замком, я стрелой пронёсся через лужайку перед дворцом, в прыжке преодолел ограду и со всех ног помчался вглубь парка. В голове билась лишь одна мысль: спасён и свободен!

   Остаток ночи я провёл в доме семерых гостеприимных карликов, которые жили тем, что крали драгоценности из нашей казны и продавали их другим королевствам. Не думаю, что если бы карлики узнали меня, то стали рассказывать об этом. Я, если честно, даже не расстроился: у нас драгоценностей было навалом, ибо наши разбойники регулярно грабили торговые суда и заезжих купцов, а доблестные королевские войска столь же регулярно пополняли за счёт разбойников казну.

   Мне так понравились весёлые карлики, что я изъявил желание остаться жить у них. В ответ мне заявили, что не смогут прокормить такого прекрасно развитого физически, высокого, сильного мужчину, как я, и бесцеремонно вытолкали вон. Я попытался проникнуть обратно, но был жестоко побит не то лопатой, не то граблями, и посему поспешил ретироваться. Так как на улице было прохладно, а я оказался практически неглиже, мне пришлось накинуть ослиную шкуру, что валялась под дверью в качестве половика.

   С этого момента и начались мои скитания, полные страданий, лишений и выгоняний.

   Долгих пять дней я добирался, надеясь лишь на свою память, до бабушкиного монастыря. За это время я познал, насколько жестоки могут быть люди, если бросаться на них с криком: "Еды! Быстро!!!", как неожиданно богат оказывается лексикон крестьянских детей, когда они принимаются оскорблять особу королевских кровей, насколько быстрее меня бегают обычные вкусные куры и до чего обидно бывает, когда вложив столько сил в кручение колодезного ворота, вытаскиваешь пустое ведро и обнаруживаешь в нём клочок пергамента с надписью "без выигрыша"! Временами мне казалось, что я уже в аду и из-за спин простолюдинов вот-вот появятся черти с вилами, но именно в тот момент, когда я был готов уверовать в худшее, происходило что-то хорошее.

   Один раз путь мне преградила попавшая колесом в канаву старая телега. Так как она мне мешала, я помог её вытолкнуть. В благодарность хозяин рухляди подарил мне головку сыра и свежий пышный каравай. В другой раз я своим появлением сильно напугал негодяев, домогавшихся какой-то молодой крестьянки, и её родители пустили меня на ночлег и покормили ужином. Ещё пару раз случалось, что простолюдины тыкали в меня пальцем, крича: "Вот умора! Этот грязный бродяга так похож на нашего принца!" и кидали мне мелкие монеты.

   Когда я прибыл-таки к стенам монастыря, меня ждало горькое и страшное разочарование: монастырь стал мужским.

   - Говорят, старая королева продула монастырь в карты нашему аббату, - сказал в ответ на мои расспросы один из иноков, - А ты, собственно, кем будешь?

   Я гордо выпятил грудь и с достоинством ответил:

   - Я - принц!

   - Какой?

   Тут-то я с ужасом понял, что привыкнув к обращению "сын мой", "Ваше Высочество" и "господин", начисто забыл собственное имя.

   - Так какой же? - ехидно вопросил монах, скалясь в препротивной ухмылке.

   - Здешний, - упавшим голосом сказал я.

   Инок повернулся и крикнул кому-то из братии:

   - Эй, принесите чего-нибудь поесть юродивому!

   К счастью или к несчастью, я чем-то приглянулся аббату, и он оставил меня при монастыре. Господь послал мне суровое испытание: меня назначили пастухом. Гадкие животные овцы с самого начала приняли меня за своего и посему совершенно не слушались, а иногда и откровенно издевались: гадили там, где я собирался присесть, после чего насмешливо блеяли. Большую часть дня я носился за гнусными овцами по лугам, угрожая им королевским гневом и гремя замком на кальсонах (они жутко натирали и спадали при подпрыгивании, так как я сильно исхудал, но я носил их из соображений личной безопасности). Оставшееся время я страдал.

   По ночам мне грезились пиры в родном дворце, мягкие и удобные дорогие одежды, роскошные ванны с тёплой водой и ароматическими маслами, неспешные прогулки верхом по аллеям парка, чтение героических романов вечерами, почёт и уважение придворных и подданных... Тяжко и горестно было пробуждаться на тощем соломенном тюфяке в тесной сырой каморке, самостоятельно облачаться в неизвестно кем до меня ношенные шаровары и простую мужицкую рубаху с хрустящими от высохшего пота подмышками и четырьмя заплатами из мешковины. Подпоясавшись вервием, я уныло плёлся на кухню, где мне оставляли кружку молока и миску овсяной болтушки (даже без масла и сахара!), ел и шёл к овцам.