— Принимаю исправление.

— Объясните «туше». Какое значение передает этот термин?

— Значение передает… да. Это термин в фехтовании.

— Фехтование? Вы подразумеваете ограждение?

Маккай объяснил фехтование, как только мог, уходя в историческое прошлое владения мечом, концепцию единоборства, соревнования.

— Эффективное касание! — перевел Калебанец, произнеся слова, выразил определенное удивление. — Узловое пересечение! Туше! Ах-ах! Этот термин содержит то понятие, за что мы находим ваш вид таким привлекательным. Это понятно! Линия удара: туше! Поражена значением «туше»!

— Окончательное разъединение, — огрызнулся Маккай.

— Туше! Как далеко ваше следующее туше хлыстом?

— Пересечение туше бича! — сказал Калебанец. — Вы ищете позицию линейного перемещения, да. Оно двигает меня. Мы еще пока занимаем, вероятно, наши линейности; но собственное я предполагает, что другому виду нужны эти размеры. Тогда мы уходим, покидаем наше существование. Не так?

когда Маккай не ответил, Калебанец сказал:

— Маккай, вы неправильно поняли значение?

— Думаю, что собираюсь саботировать вас, — пробормотал Маккай.

Чео, замороженный эго Пан Спечи, уставился вдаль через лес, на заход солнца за морем. «Хорошо, — думал он, — что идеальный мир имеет такое море.» Эта башня, которую Млисс приказала построить в городе с меньшими зданиями и шпилями, имела вид, который включал также далекую долину и горы.

Постоянный ветер дул ему в левую щеку, шевелил белые волосы. На нем были зеленые брюки и рубашка из сетки тусклого золотисто-серебряного цвета. Одежда придавала утонченный вид его гуманоидной внешности, открывая странный рельеф инородных мышц то тут, то там по всему телу.

Улыбка изумления была на губах, но не в глазах. Глаза его были, как у Пан Спечи, многофасетные, блестящие — хотя фасеты были со сглаженными углами после операции по изменению внешности. Глаза его следили за движениями различных сенсов на улицах и мостах внизу под ним. в то же самое время они сообщали ему о небе над головой (отдаленная стая птиц, потоки облаков на закате солнца), они говорили ему о виде на море и близлежащей балюстраде. «Надо, наконец, снести ее,» — подумал он.

Он взглянул на античный хронограф, который дала ему Млисс. Грубая вещь, но она показывала ему час захода. Они должны были отделиться от системы биологических часов Тапризиотов. Этот грубый прибор показывал, что до следующего контакта оставалось два часа. Контроль глаза С был бы более точен, но ему не хотелось двигаться.

Они не могут остановить нас.

Но, может быть, они могут…

Тогда он подумал о Маккае. Как этот агент Бюро Саботажа нашел это место? А найдя его, как он пришел сюда? Маккай сидит в бичболе сейчас с Калебанцем — очевидно, приманка. Приманка!

Для чего?

Чео не нравились противоречивые эмоции, волнами прокатывающиеся через все тело. Он нарушил самый основной закон Пан Спечи. Он украл свое ясельное эго и бросил четырех жен на бездумное существование, заканчивающееся бездумной смертью. Инструменты ренегата хирурга использовали орган, который объединяет всю пятидержавную семью Пан Спечи во всем космосе. Хирургическая операция оставила шрам на лбу Чео и шрам в душе, но он никогда не представлял, что найдет такое удовольствие в своем новом бытии.

Ничто не могло взять у него его эго.

Но он был и одинок.

Конечно, с этим покончит только смерть, но все существа стоят перед ее лицом.

А благодаря Млисс у него было убежище, из которого его не мог достать ни один Пан Спечи… если не… но очень скоро не будет другого Пан Спечи. Совсем не будет организованных других сенсов, за исключением той горстки, которую Млисс привезла сюда в свою Ару с сумасшедшими бурами и неграми.

Неожиданно на вышку осмотра позади него стремительно вошла Абнетт. Уши его, столь же чувствительные, как и глаза, отметили по ее шагам эмоции — скуку, озабоченность, постоянный страх, которые отравляли ей существование.

Чео повернулся.

Он заметил, что она побывала у парикмахера Красоты. Рыжие волосы обрамляли ее прекрасное лицо. У Маккая, вдруг вспомнил Чео, тоже рыжие волосы. Она бросилась в наклоненное кресло с собачкой и вытянула ноги.

— Что за спешка? — спросил он.

— Эти парикмахеры Красоты, — огрызнулась она. — Они хотят домой!

— Пошли их.

— Но где я найду других?

— Очень важная проблема, не так ли?

— Опять ты издеваешься надо мной, Чео. Не смей.

— Тогда скажи им, что им нельзя домой.

— Я сказала.

— Ты им сказала почему?

— Конечно, нет! За кого ты меня принимаешь!

— Но ты же сказала Фурунео.

— Я уже получила урок. Где мои юристы?

— Они уже ушли.

— Но у меня есть еще вопросы, чтобы обсудить с ними.

— А это не ждет?

— Ты же знал, что у нас есть дела. Почему ты разрешил им уйти?

— Млисс, но ты действительно не хочешь понять, что у них есть и свои дела.

— Виноват Калебанец, — сказала она. — Это наше обоюдное дело, и никто не может вмешиваться. А что это за другое дело, которое эти туполобые хотели обсудить?

— Млисс, перестань!

— Чео.

Глаза Пан Спечи внезапно заблестели.

— Как хочешь. Они передали требование от Бюро Саботажа. Они спрашивали Калебанца про голову Фурунео.

— Его…, — она побледнела. — Но как они узнали, что мы…

— Это был очевидный ход при данных обстоятельствах.

— Что ты им сказал? — прошептала она. Она пристально смотрела в его лицо.

— Я сказал им, что Калебанец закрыл дверь для прыжка глаза С как раз тогда, когда Фурунео входил по своей собственной воле.

— Но они знают, что у нас монополия на глаз С, — сказала она, голос ее стал сильнее. — А впрочем, черт с ними!

— Ах, — сказал Чео, — но Фанни Мэ переносит Маккая и его друзей. Это говорит о том, что у нас нет монополии.

— Точно так же я говорила раньше, не так ли?

— Это дает нам прекрасную возможность тактики проволочек, — сказал он. — Фанни Мэ послала голову куда-то, а мы не знаем, куда.

Она сделала глубокий вдох:

— Это… то, что ты им сказал?

— Конечно.

— Но если они допросят Калебанца?

— Они получат, как и обычно, путаный ответ.

— Ты очень умно поступил, Чео.

— Разве не поэтому ты держишь меня здесь?

— Я держу тебя здесь по своим таинственным причинам, — сказала она, улыбаясь.

— И от этого я завишу, — сказал он.

— Ты знаешь, сказала она. — Я буду скучать о них.

— Скучать о ком?

— О тех, кто охотится за нами.

Билдун стоял в дверном проеме персональной лаборатории Тулука, он стоял спиной к внешней комнате, где ассистенты Рива делали большую часть своей работы. Глубоко посаженные фасетные глаза шефа Бюро Саботажа сверкали огнем, который никак не соответствовал спокойствию гуманоидного лица Пан Спечи.

Он чувствовал себя слабым и печальным. Он чувствовал, что все они существуют в сокращающейся пещере, в месте без ветра и звезд. Время нависло над всеми. Над теми, кого он любил, и над теми, кто хотел бы, чтобы он умер. Вся любовь сенсов в этой вселенной умрет. Вселенная станет бездомной, охваченной меланхолией.

Траурные чувства наполнили его гуманоидную плоть: снега, листья, солнце — вечно одинокие.

Он чувствовал необходимость действия, решения, но боялся последствий всего, что мог сделать. К чему бы он ни притронулся, могло согнуться, стать пылью, проходящей сквозь пальцы.

Он видел, что Тулук работает на скамье у противоположной стены. Между двумя зажимами перед ним был растянут во всю длину кнут для быков из сырой кожи. Параллельно с сырой кожей и на миллиметр ниже был металлический шест, который держался в воздухе без видимой опоры. Между сырой кожей и шестом можно было видеть блики миниатюрных молний, которые плясали по всей длине пространства. Тулук сидел согнувшись и смотрел на показатели датчиков, установленных в скамейке под прибором.

— Я не помешаю? — спросил Билдун.

Тулук повернул кнопку на скамейке, подождал, повернул еще раз. И ловко поймал шест, лишенный невидимой опоры. Водрузив шест на подпорку у задней стены над скамейкой, наконец повернулся к Билдуну.