Большой круглый шлем с толстыми стеклянными окнами привинчивался к металлическому кольцу вокруг шеи; кольцо свободно лежало на плечах человека. Несколько трубок cоединяло шлем с аппаратами для дыхания. Главные аппараты были прикреплены за спиной, как ранец, но часть помещалась и спереди, это были резервные баллоны с оксилитом.

На груди был прикреплен электрический прожектор, который бросал свой ослепительный луч прямо вперед, независимо от положения человека, который свободно мог нагибаться и снова выпрямляться: луч все равно был направлен вперед.

Руки свободно двигались в рукавах скафандра. Пальцы почти совсем не ощущали перчаток из такой же самой ткани, так и скафандр, но более тонкой. Василий совсем легко на ощупь находил нужные ему вещи. Он сразу, например, нашел ту самую рукоятку электрической грелки, включить которую посоветовал ему Гуро. Грелка эта была, вероятно, внутри ткани костюма, потому что едва только Василий включил ее, как приятное тепло нежно разлилось по всему его телу — от концов пальцев на руках до ногтей на пальцах ног.

Что очень хотелось найти Василию — это радиоустановку в скафандре, благодаря которой было можно разговаривать с товарищами. Ведь в шлеме должны были находиться и микрофон, и телефон, если не громкоговоритель. Это Василий понимал хорошо — недаром же он пользовался славой опытного радиолюбителя. Но найти все это ему не удавалось — очевидно, потому, что все детали были очень малы и хорошо укрыты в стенках шлема.

Внезапно снова открылись двери. В них появились фантастические фигуры Гуро и Сокола. Гуро аккуратно закрыл двери; выскочили из пазов и нажали на двери автоматические кривые рычаги. Гуро проверил еще раз, опасаясь случайной щели. Затем он обратился к Василию.

— Соскучился, паренек? — ласково, хотя слегка иронически прозвучал его голос. — Ну, ничего, уже конец. Вадим, впускайте воздух. Хочется уже снять этот костюмчик…

Василий с увлечением наблюдал, как лился в каюту поток синеватой жидкости из трубки баллона с жидким воздухом. Жидкость эта словно взрывалась, она расплескивалась во все стороны, превращаясь сразу в облачко пара, которое медленно таяло. Стрелка барометра постепенно возвращалась обратно, к показателям нормального давления. Но теперь она не спешила, как раньше; она медленно проходила деления циферблата, едва передвигаясь.

— Сколько уже? — послышался голос Рындина.

— Семьдесят, Николай Петрович.

— Сейчас приду к вам.

— Я одного не понимаю, товарищ Сокол, — проговорил Василий. — Как будто бы внутреннее помещение ракеты герметически закрыто от тех коридоров, которые отделяют его от наружной стенки…

— Ну!

— А метеорит пробил лишь наружную стенку…

— Ну, и что же?

— Значит, сквозь дырку мог пройти лишь тот воздух, который был между внешней и внутренней стенками ракеты, в тех коридорах. Из внутренних герметически закрытых помещений воздух не должен был бы выходить. А он все время выходил… и свистел… Как же так?

— Причина этого в том, что герметичность — понятие очень неточное. Для земных условий наше внутреннее помещение закрыто герметически, и воздух не может проходить сквозь двери. Но давление воздуха в коридорах между стенками мало чем отличалось от обычного, потому что люки наружной стенки закрыты уже совсем, абсолютно герметически. А когда метеорит пробил дырку в наружной стенке, то в коридорах давление воздуха упало до нуля. И внутренние наши, так называемые герметические запоры начали пропускать воздух. Очень медленно, но и этого было достаточно, потому что слишком большой сделалась разница давления. Если бы не герметичность запоров, то воздух из средины ракеты вышел бы сразу, и мы не успели бы даже надеть скафандры… Но вот и Николай Петрович.

Двери навигаторской рубки открылись. На пороге стоял Николай Петрович. Его лицо было хмурым, брови сдвинулась. Жестом Рындин показал: долой скафандры!

Быстрыми движениями его спутники сняли шлемы, с удовольствием втягивая в легкие свежий холодноватый воздух, пахнущий морозом. В каюте было очень холодно, должно быть, градусов пять ниже нуля: отопление еще не успело как следует поднять температуру после исчезновения воздуха.

— Что еще случилось? — беспокойно спросил Сокол.

Голос Рындина звучал очень спокойно — так подчеркнуто спокойно, как бывает только во время большой опасности. Академик пощипывал свой ус:

— Метеорит сбил нас с пути.

— Как?..

— Сбил?..

— С пути?..

Три удивленных восклицания раздались одновременно. Три встревоженных лица смотрели на Николая Петровича, который покручивал седой ус и говорил дальше все так же спокойно:

— От удара метеорита, направленного спереди назад, мы утратили известную часть скорости. Но удар пришелся не прямо, а немножко сбоку. Его сила сложилась с инерцией нашей ракеты, и корабль от этого слегка изменил направление движения.

Василий заметил, как мелко-мелко дергалась правая бровь Рындина. Кроме подчеркнутого искусственно-спокойного тона голоса, это было единственным признаком того, что Рындин беспокоился.

— Что же теперь делать? — спросил Гуро.

— Я еще не знаю. Ракета летит куда-то в сторону. Не к Венере, а думаю, к Меркурию или еще куда-то в середину солнечной системы, притягиваемая Солнцем. Я еще не проверил окончательно…

…Почему я решил вести дневник?.. Не знаю и сам. Возможно, внешней причиной было вчерашнее замечание Николая Петровича. Оторвавшись на минутку от своих вычислений и протирая уставшие покрасневшие глаза, Николай Петрович сказал, вздохнув:

— А плохо, что мы не записываем наших замечательных впечатлений! Разумеется, приключений у нас немного. Значительно меньше, чем скажем, у пассажиров корабля, который плывет по земному океану. Однако, интересно было бы когда-нибудь прочитать… Одно дело — научные записи, и совсем другое — записи личные. Как вы думаете, Василий?

Он не ждал моего ответа и вновь углубился в свои вычисления. Вот уже третьи сутки он почти не спит, не отдыхает, отрываясь лишь на короткие минуты, чтобы поесть. И вместе с тем, Николай Петрович всеми способами старается сохранить у нас хорошее настроение. Например, он предложил нам устроить соревнования в стрельбе из электрического пистолета товарища Гуро. Победитель, дескать, получит звание лучшего стрелка ракеты и Венеры — поскольку, как уверяет Сокол, мы не встретим там людей, которые оспаривали бы у нас такое звание.

Однако, настроение наше не улучшается, хотя мы и не показываем этого перед Николаем Петровичем. Виновен, разумеется, проклятый метеорит. Да, тот самый метеорит, который пробил стену ракеты и изменил силой своего удара направление движения нашего корабля. Как это случилось? Как угораздило нас наскочить на этого небесного бродягу?

Ведь каждому известно, что такой случай во время межпланетного путешествия должен быть настолько исключительным, что опасность подобной встречи на практике не стоило даже принимать во внимание. Только такой предусмотрительный путешественник, как академик Рындин, мог решить взять с собой специальную «шкатулку скорой технической помощи» с приборами, на тот случай, если вдруг стену ракеты пробьет метеорит.

Мы разговаривали об этом проклятом метеорите с Соколом и с Гуро. Вот как шла наша беседа.

— Мне вспоминаются разговоры на земле перед нашим вылетом, — хмуро заметил Гуро, — когда чересчур заботливые люди пророчили нам неминуемую гибель от какого-нибудь метеорита. Вы помните, Вадим, как разбил таких болельщиков Николай Петрович в своем блестящем выступлении в Колонном зале?.. В особенности того человека, который выступал, как астроном, и говорил про множество метеоритов, ежесекундно выбрасываемых космосом навстречу Земле?

— Ну, да, — отозвался Сокол, — как же, помню. Такой сухопарый, в пенсне? Вот показать бы ему наш метеорит. Наш никелевый кусочек…

(Я забыл сказать, что, возвращаясь наружным коридором после исправления аварии, Гуро нашел метеорит: он упал недалеко от пробоины. Это было что-то похожее на большой камень неправильной формы, довольно тяжелый, как уверял нас Сокол.