Порфишка подвинулся ближе, глаза его засветились:

— Слухай, а море, оно какое? Волны, значит, и берегов не видно…

— Оно как небо, — оживился Платон, — порой синее-синее, а то бывает серое, стальное или, скажем, черное, как деготь. Живое оно, море! То ласковое, то суровое, а то — злое, страшное. Порой волны повыше этого цеха… Держись, коли рыб кормить не хочешь!

— Эк ты! — выдохнул Порфишка. — Небось, страшно?

— Бывает. Но моряк есть моряк, и он об этом не думает. Когда есть приказ идти напротив трудностей, в самое пекло пойдет, потому как обязан охранять Родину, чтоб, значит, никакой враг ее не тронул. Военный матрос, краснофлотец то есть, который поклялся перед народом, все для Отчизны сделает, а если надо, и самой жизни не пожалеет. Вообще, скажу тебе, когда шторм или другая опасность, страху не чувствуешь, одно на уме — выдержать, победить, и в такие минуты будто огнем горишь.

— Ну, а если корабль потонет, — приглушил голос Порфишка. — Тогда как?

— Отчего ж ему тонуть-то? Сколько плавал, ни разу не видел.

— Тяжеленный ведь, из железа…

— Из стали, а все равно не тонет.

— Почему?

— Как тебе сказать, закон физики… Ученые придумали.

Дослушав собеседника, Порфишка бросил окурок, притоптал его лаптем:

— Ладно баишь, ишшо б слухал, да байки в нашем деле не в счет. Пошли!

Сгибаясь под нелегкой ношей, тяжело ступая, потянулись один за другим наверх, туда, где разгоряченные работой каменщики, будто поедали кирпич: сколько ни носи, им все мало!

— Ты где живешь? — остановился Порфишка.

— Между небом и землей. Ночевал у знакомых, а теперь вот…

— Давай к нам, трое вчера сбегли… Один, который из Москвы, выхвалялся: дома, говорит, ванная, клозет, а здесь помыться негде — в баню очередь. Одна уборная на тыщу человек. Это, говорит, дикарство! А у самого — колечко с камешком, счиблеты лаковые: сразу видать, работничек. Чистый непман! Энтого не жаль, все равно толку из него не будет. А вот с ним двое — крестьяне-лапотники. Сбил, сволочь, с панталыку. Златые горы наобещал!.. А по-моему, раз у тебя место в бараке, хлебная карточка на восемьсот граммов, чего ж тебе ишшо нужно, болван ты этакий!

— Эге-е-й! Заснули, дьяволы! — послышалось сверху. — Кирпичи давай!

— Кто это там? — поднял голову Ладейников.

— Придурок тут один… Богобоязный. Не разобрался, в какой церкви звонят, а уже лбом об пол. Да ты его видел, — в кожанке ходит, все хвастается.

— Знаю.

Стоя на стене, Богобоязный не унимался, размахивал руками, крыл подносчиков на чем свет стоит. Обзывал их бегемотами, трехгорбыми верблюдами и еще — нильскими крокодилами, из которых дамские сумочки вырабатывают.

— Баламут, — заключил Порфишка. — Разорется, наделает шуму, а глядишь, и шуметь-то не из-за чего. Вон же пошли его подносчики!

И, повернувшись к напарнику, попросил добавить пару кирпичиков.

— Хватит, нелегко ведь.

— Опять скаредничаешь?

— Да по мне хоть все сразу забери!

Чуть встряхнув «козу» на плечах, мерно пошел наверх, казалось, не чувствуя тяжести. Брать меньше было неудобно, и Платон прибавил себе, чтоб уравняться. Подносчики фактически уже выполнили задание и теперь носили в «заначку». Дело-то ведь какое — блюминг строится! Хотя и тот и другой толком не знали, что такое блюминг, но чутье подсказывало им — этот новый цех также необходим, как домны, мартены, как всегда окутанный дымом коксохим. Без блюминга, видать, не обойтись. Здесь даже ввели сдельщину — время не ждет: скорее пускать надо!

— А что, правильно, — сказал Порфишка. — Кто поработает, тот и получит.

В конце смены к Платону подбежал Антонио, стал настаивать, как можно быстрее идти в барак, а то соломы не хватит. Шутка ли, и матрац и подушку набить надо! Платон кивнул в знак согласия: сейчас! Но не успел собраться, как услышал возглас:

— Все на митинг!..

Рабочие потянулись к бытовке, где обычно проходили собрания, стали рассаживаться кто на чем — на ящиках, бревнах, на куче песка. На штабель кирпича взобрался скуластый парень, тот самый, что утром затеял разговор о Лиге наций, поднял руку, заговорил о прорыве на объекте.

— Особенно отстает бригада Богобоязного! — выкрикнул он. — Вместо десяти тысяч кирпичей уложила всего семь… Позор! Бригадир сваливает вину на подносчиков. Но так ли это? Да, подносчиков не хватает. Где их взять, если нету? Но позвольте спросить, что сделали в этом направлении сами каменщики, бригадир? Почему, сидя без кирпича, никто из вас и пальцем не пошевелил! Свалить вину на других просто, а вот своей вины, своей неорганизованности вы не замечаете. Я обращаюсь от имени комсомольского бюро к Богобоязному. Скажи, Николай, у тебя совесть есть? Есть, говоришь. Допустим, так! Почему же тогда твоя бригада в ожидании кирпича в течение часа тешила себя анекдотами? Ни один из вас не спустился вниз, не взялся за «козу». Да поднеси каждый по полсотне штук, и то — гора! А ежели по сотне, по две…

— Прошу слова! — гаркнул Богобоязный. И, не став ждать разрешения, заговорил на повышенных тонах. — Мы — каменщики, мастера кладки, наше дело — возводить стены, а не кирпичи таскать. Смех и только! На каждом шагу кричим: догоним и перегоним Америку, а сами простого подъемника соорудить не можем! На других стройках давно с «козой» покончили, а мы, как сотни лет назад, расстаться с ней не можем. А почему? Да потому что кое-кто из нас живет и думает по старинке. Забывает, что мы — мастера скоростной кладки. И те нормы, что были год назад, уже перекрыты. Вот и принимайте меры, обеспечивайте нас всем необходимым. При хорошей постановке дела мы можем творить чудеса почище Галиуллина! Но опять же скажу: не подвези Галиуллину цемента, песку — никакого рекорда не было бы! — Богобоязный повернулся к Кузьмичу: — Ты — прораб, то есть, значит, производитель работ, тебе, как я думаю, придется отвечать за все эти безобразия! Ты, если хочешь знать, в ответе и за мою бригаду, за то, что она осталась без подносчиков и, можно сказать, не выполнила задания. Давно обещал лебедку поставить, а где она, твоя лебедка? Вот и объясни собранию. Прежде чем обещать, думать надо, а не так, с кондачка…

— Погоди, — сказал комсорг, слезая со штабеля. — Слышал звон да не понял, откуда он.

— А ты, Плужников, критику не зажимай! Думаешь, стал комсоргом, так тебе все позволено?

— Давай, критикуй сколько влезет! Но пойми, за технику и всякие механизмы прораб не отвечает. Все это зависит от инженера, начальника стройки, Сарматова.

— Да, все это у Аркадия Глебовича, — сказал Кузьмич. — Но в том, что у нас до сих пор нет лебедки, повинен и я — прораб Боков! По-хорошему просил, кланялся, дайте, пожалуйста, а надо бы требовать. Брать за горло. Сесть на шею и до тех пор не слезать, пока лебедка не заработает! Товарищ Богобоязный прав: если каменщикам не дать вовремя раствора, кирпича, стройка остановится. Еще раз говорю: виноват, не настоял. Проявил мягкотелость…

— Пущай инженер скажет! — послышался голос.

— А где он, не видать его.

Плужников обернулся:

— Товарищ инженер здесь! Пожалуйста, Аркадий Глебович, вам слово.

Сарматов заговорил не сразу. Стоял, перебирая в руках пенсне. Худощавый, чисто выбритый. Из-под расстегнутого плаща виден френч цвета хаки, железные пуговицы. Выждав немного, начал, не торопясь:

— Здесь правильно подметили, подноска кирпича на «козе» — средневековый способ, он, этот способ, сдерживает каменщиков, а значит, и все строительство блуминга. Я с этим вполне согласен. Но что поделаешь, когда в нашей жизни еще так много недостатков, всяких трудностей, больших и малых проблем! Иной раз, бывает, хватаешься за голову, не зная, с чего начать, за что взяться. И все же, несмотря ни на что, мы идем твердой поступью вперед. Нам с вами завидуют, и кто бы, вы думали: да сами же первоклассные иностранные специалисты! О таких темпах, такой технической смелости они у себя дома даже не помышляли. Вот мистер Рубинс, например, американец, известный консультант. Работая на монтаже дробильной фабрики, всегда советовал не спешить, поднимать на высоту по винтику, по детальке. А как поступили наши монтажники? Они взяли огромную часть дробилки да и подняли ее целиком на место. Если бы действовали, как учил Рубинс, — по гаечке, по винтику, то, наверное, и за полгода не управились бы! Так вот, когда этот спец увидел, что махина поднята и установлена, — пришел в изумление. Сперва даже напугался. Но, убедившись, что все сделано, как следует, снял шляпу и принародно в пояс поклонился нашим умельцам. Спасибо, говорит, за науку. Я счастлив, что работаю вместе с вами. Так и сказал: счастлив. О чем это говорит? Да о том, что мы с вами не лыком шиты! Мы, советские люди, умеем трудиться. Где, в какой стране может быть такой энтузиазм? Такие невиданные темпы строительства?! Возьмем, к примеру, бригаду Галиуллина, о которой здесь уже говорили. Эта бригада бетонщиков ежедневно в три раза, а то и более перекрывает плановое задание.