Наверное, во всей моей пестрой биографии был только один мужчина, о котором и годы спустя я могу сказать: я действительно любила его. И наш разрыв произошел в стиле самых низкопробных мыльных опер. Мы расстались на конфликтной ноте. Он заподозрил меня в измене. Я надулась («Ты еще поймешь, как ты не прав!») и сочла оправдания ниже своего достоинства. В тот же день я слегла с гриппом и провалялась в постели три недели, страдая от сорокоградусной температуры, оглушающих антибиотиков и обиды, что за все это время он не позвонил мне ни разу. Конечно, он о моей насущной потребности в «стакане» знать не знал, мы разъехались на нейтральном: «Кажется, я заболеваю». Но разве трудно было набрать номер и поинтересоваться: так это или нет?

А разве трудно это было сделать мне? Но я молча ждала, злорадно представляя, как он будет каяться, узнав, насколько виноват передо мной! А пока я болела, кто-то наплел ему, будто видел меня с другим в ночном клубе. И подлый поклеп, вместе с фактом «Он поверил в него!», разобидели меня еще больше. Я так и не позвонила. Он так и не позвонил мне. И когда больше месяца спустя я спохватилась, осознав: моя огромная обида – невероятно крохотная в сравнении с кошмарным страхом потерять его навсегда, было уже поздно. Он успел смириться с моей несуществующей изменой, переплакать и перестрадать мое «предательство». Начал встречаться с другой… И мой запоздалый лепет про вирусный грипп выглядел глупой, притянутой за уши и до смешного мелодраматической ложью. А ведь стоило сказать ему все с самого начала! Правда, я могу до пенсии утешать себя мыслью: он был не прав.

«Он был не прав!» – хнычет телефонная трубка голосом друга-артиста. Но «поезд ушел». Спектакль состоялся, спонсоры сорвались, и непонятно помирится ли он с главным. И это уже не мелодрама, а драма. А в моем случае – трагедия. «С тех пор», – призналась я приятелю, – «я перестала измерять конфликты чьей-то правотой. Пусть не прав не ты, а другой. Но если ты понимаешь: он не прав, – ты не прав уже в том, что не сказал ему это! Предпочел стать в красивую позу… Да пусть даже ты ни черта не понимаешь! Когда дорогой тебе человек вдруг обижается из-за, казалось бы, «сущей ерунды», стоит подойти к нему и спросить: «Что случилось, милый? Ты случайно не хочешь пить, мой родной? Знай, что я всегда готова поднести тебе стакан воды!»

Я обиделась!

Глупые обижаются, умные – делают выводы! – этот постулат я сформулировала еще много лет назад. Все последующие годы мне пришлось потратить на то, чтоб научиться следовать своему собственному мудрому совету.

Говорят, мужчины прощают, но не забывают. Женщины не прощают, но забывают… Я представляю дивный гибрид: не прощаю и не забываю. Спросите – и я сходу по пальцам перечислю вам все ситуации, которые я никогда не прощу своим близким. На каждого из них в архивах моей памяти хранится отдельное «дело». Но есть важный нюанс – я на них не обижаюсь…

На днях, перечитав свой детский дневник, я поняла, что в те годы моя жизнь состояла из сплошных обид. Двадцать (!) страниц душещипательного текста посвящены непростительному поступку моей тогдашней приятельницы. Она «не так себя со мной повела» на вечеринке! И дело не в том, что бесчисленные обидки, большие и маленькие, и трагическое переживание оных, были тогда самыми бурными событиями моей биографии… И не только в том, что в юности мы так страшно ранимы: нас может оцарапать случайный взгляд, а некорректная реплика – стать причиной тотального комплекса… Дело в том, что скандальная, слезная или немая демонстрация позиции «Я обиделась!» – наше единственное оружие против непонятного и несовершенного мира.

К слову, о моей ужасной злопамятности. Я до сих пор помню гнусный поступок своей воспитательницы в яслях! Она забрала у меня красивую золотую бумажку-фольгу сделала из нее шляпу и одела ее на куклу стоявшую в общем шкафу. Но это была моя бумажка! Я ужасно обиделась… Как еще я, четырехлетняя, могла отреагировать на такую всемирную подлость? Устроить с тетей дискуссию и аргументировано доказать ей свое исключительное право на фантик от подаренной мне конфеты?

Впрочем, в четырнадцать лет я реагировала точно так же и в двадцать четыре ситуация изменилась не сильно. А аккурат когда мне исполнилось двадцать семь, моя двадцатичетырехлетняя подруга устроила бунт. Она была младше, и я всегда относилась к ней свысока. В юности разница в три-четыре года столь же огромна, как дистанция между абитуриентом и выпускником института. А принятую единожды схему трудно менять. На пятом году нашей дружбы я по-прежнему относилась к ней как к ребенку до тех пор, пока, держа в руках гордый стяг «Я обиделась!», она не ушла восвояси.

Обида – нота протеста, направленная одной стране другой: «Меня не устраивает ваше поведение. Быстро исправляйтесь, иначе…» В нашем случае, это была уже революция. Низы не хотели жить по старому, верхи не могли управлять иначе. Тем паче, что любая революция – тоже обида, в глобальном ее проявлении, – люди выходят с транспарантами на площадь только тогда, когда не способны решить проблему в цивилизованной форме. Мы с подругой не общались несколько месяцев. А помирившись, перешли на новый этап взаимоотношений – полное равенство. С тех самых пор мои обиды на мир больше не сопровождались недельными забастовками и крикливыми лозунгами «Не подходи ко мне, я обиделась!». Впервые оказавшись на месте «жертвы революционных событий», я увидала себя со стороны и начала делать выводы…

Вывод первый – мы с моей лучшей подружкой могли разойтись навсегда, и разошлись бы, если бы на ее большую обиду я ответила еще большей. Вывод второй (помянутый в предыдущей статье) – кабы, сидя у меня дома на кухне, она изложила мне все свои претензии спокойно, четко и ясно, в революции не было б ни малейшей нужды. Но в том то и суть, что все ее, предшествующие бунту, обидки мало чем отличались от страшных трагедий, описанных в моем дневнике… Она могла поссориться со мной из-за рецепта приготовленья омлета (я не хотела добавлять в него майонез!) и разругаться насмерть из-за наших диаметрально противоположных взглядов на развитие украинской культуры. На третьем часу споров о национальном и интернациональном искусстве моя оппонентка хлопала дверью и в три часа ночи демонстративно уходила домой пешком. У нее было оправданье – в основе всех ее истерик лежала одна причина: мое желанье доминировать во всем. Но как я могла догадаться, в чем камень преткновения, если вместо этой вполне конкретной проблемы мы с криком обсуждали, как готовить омлет? Вывод третий – когда обиды становятся вашей повседневностью, отличить глупый каприз от серьезного конфликта почти невозможно… Протестовать против несовершенства мира с помощью надутых щек и обиженных выкриков «Я с тобой больше не дружу!» – можно лишь в детстве. Детсадовские и школьные дружки и подружки редко остаются с нами. А та часть мира, которая именуется мама, папа, дедушка, бабушка – никуда от нас не денутся. Родственники, скорее всего, примут ультиматум ребенка, постараются разобраться в его подоплеке и сделают первый шаг.

Но со временем мы переносим этот не единожды апробированный способ в нашу взрослую жизнь. Мы дуемся на своих кавалеров, друзей и начальников, ожидая, что мир, как и прежде, пойдет нам навстречу, задумается о наших скрытых мотивах и отыщет пути к примирению. Ведь мы же обиделись! Мы ясно дали понять: «Что-то не так. Быстро исправляйтесь, иначе…»

Недавно моя поклонница объявила мне в письменной форме, что она на меня обиделась. Ей-богу, я не знаю причин… Меня больше интересует вопрос, чего она этим достигла?

Недавно моя двадцатипятилетняя знакомая ушла с работы. Она обиделась на шефа (он не разглядел ее потенциальные способности!) и подала ему заявление об уходе. Тот молча подписал его. Думаю, он даже не понял из-за чего она решила уйти. А расшифровывать тайнописи ее женского сердца у него попросту не было времени.

Недавно мой друг побил горшки с пятидесятипятилетним отцом. У родителя имелись свои непоколебимые взгляды на то, как должен жить его отпрыск. Любой шаг сына вправо иль влево немедленно наказывался громогласной обидой и криками «Все! Можешь мне не звонить». «Я больше не буду звонить ему, – сказал друг. – Мне тридцать пять лет. Я устал извиняться, объяснять… Сколько можно меня шантажировать?»