— Но тогда…

Она мигом перехватила мою мысль:

— Ты хочешь спросить, почему я здесь? Не знаю, и никто не знает, почему он оказался в раю. Господь отбирает избранных по своему разумению. Тут много бывших знаменитостей, но и масса простых людей, таких, как я. В той жизни я была обыкновенной трактирщицей. Может быть, Он решил меня отблагодарить за земные страдания. — Изольда перекрестилась.

Не стерпев, я порывисто обнял ее. Она лукаво хмыкнула:

— Давно пора, «Перикл». Давай полетим на остров.

— Я еще не научился летать.

— Научишься. Просто представляй себя летящим и крепко держи меня за руку, иначе мне тебя придется вылавливать из воды.

И мы полетели. Было немного жутковато, но в тоже время и весело. Как мой давнишний прыжок с парашютом в молодости. Я полагал, что мы летим к замку и уже воображал, какие королевские покои нас там ждут.

Но Изольда вдруг свернула к небольшой расщелине в горе, мы оказались в просторном гроте и тут же приземлились на громадное ложе, усыпанное лепестками роз. Откуда-то сверху пробивалось солнце, и в гроте было довольно светло. У меня появилась уверенность, что наше «солнце» всегда будет висеть в этой точке небосклона, пока мы его сами не выключим.

Я приказал себе мгновенно протрезветь и это случилось. Но тончайший аромат мистических роз кружил голову и без мистического алкоголя.

— А теперь ложись на спину и вспоминай самую желанную женщину в твоей жизни, — сказала Изольда. — И вот что: пока будешь мечтать — не смотри на меня.

Как ни странно, почти сразу я понял, какой сюрприз мне приготовлен. Очередное превращение. Но кого же, в подобном случае, я должен вспомнить? Жена и любовницы для этого не подходили. Если бы я выбрал, к примеру, жену, повторилась бы знаменитая сцена в «Солярисе» Станислава Лема с ожившим призраком. Хотя реальная жена где-то на Земле оплакивала, надеюсь, мою кончину, но здесь был бы воссоздан лишь ее призрак, пусть даже в облике тридцатилетней женщины, когда я с ней только познакомился. Призрак, который бы не содержал ни йоты информации, которая не была бы мне изначально известна. То есть, например, если я не знал одноклассников и однокурсников своей жены, так как познакомился после института, то и никакой информации от нее о них я получить здесь не мог. Как белое пятно. Иную, земную информацию даже о самом знакомом тебе человеке воссоздать нельзя. Это вроде как те фиктивные застежки на платье у девушки-призрака в «Солярисе», которые пытается расстегнуть главный герой и не знает как.

Так кого же выбрать? Изольда сказала: самую желанную. Ну, конечно же, это должна быть женщина, которой ты в реальности никогда не обладал. И тут я сразу вспомнил.

…Это было давным-давно. Мне было двадцать пять, я тогда еще не вступил в союз писателей, но умудрился по блату достать путевку в дом творчества в Гаграх, причем в пик сезона, в сентябре. И уже через пару дней понял, что совершил ошибку. Там отдыхали в это время мэтры советской литературы. Почти всех из них я знал в лицо, так как видел на экране телевизора. Меня же не знал никто. И единственной моей участью было, естественно, бегать в магазин за бутылками для их веселой кампании. Лишь на третий день я решился сказать, что денег у меня уже нет. Мэтры очень удивились: «Что ж ты сразу не сказал? Тут у многих их куры не клюют. Будем тебе давать деньги».

Моя функция мальчика на побегушках была продолжена. Впрочем, это было не сложно. Весь Юг страны был тогда завален отборными винами и коньяком, а магазины на каждом шагу. Меня они тоже включили в свою кампанию, и каждый день я добирался в полночь до кровати в своем номере с превеликим трудом. Правда, после первого опроса: «Фамилия? Прозаик? Книги?» — интерес к моей персоне полностью исчез. Пустое место, и только. Даже ни одного анекдота, которой бы эти мэтры не знали, мне не удалось рассказать за две недели.

В столовой дома творчества меня посадили за один столик с известным писателем, назовем его Н., и его женой. Писатель, некогда глыба советской литературы, но порядком растерявший свою популярность в новое время, и внешне производил впечатление глыбы, по крайней мере, своим необъятным животом. По вечерам в этот живот без всякого сопротивления вливались две бутылки коньяка, и не было заметно, что это как-то сказывается на самочувствии его владельца. Он заметно мучился на непривычном для него столовском стуле, но вскоре раздобыл для себя у администрации персональное кресло.

Супруга писателя была вдвое его моложе, лет тридцати пяти с виду. В первый день я заметил только, что у нее очень одухотворенное, тонкое лицо и подумал: «Что же ее может связывать с этой тушей? Деньги и грядущее наследство, очевидно».

Четвертым за наш стол посадили вертлявого молодого типа, немногим старше меня. Такова была политика администрации дома творчества — подсаживать к мэтрам молодые одаренности. С первой же секунды этот тип стал неумеренно льстить классику, чем немало того озадачил. Судя по всему мой молодой коллега, тоже прозаик, приехал в дом творчества с одной целью — обзавестись необходимыми знакомствами. Но делал это столь прозрачно и примитивно, что вызвал у нас троих отторжение. Тут же стал уговаривать мэтра пристроить его повесть в журнал, которым тот руководил. Мэтр лениво открещивался, говоря, что он уже давно «свадебный генерал» в журнале и решение о публикации принимает редколлегия. И от чтения «твори» нахального типа тоже отказался, говоря, что сейчас очень занят работой над новой книгой. (Это было ложью, как вскоре выяснилось. Мэтр либо спал большую часть суток у себя в номере, либо пил с друзьями).

Меня же мэтр, напротив, сразу ввел в кампанию своих именитых друзей, видимо, наметанным глазом четко определив на роль посыльного. И строго-настрого приказал, чтобы вертлявого типа я к ним не приводил.

Почти весь первый день я с почтением следовал за их компанией по променаду вдоль гагринской набережной, слушая московские писательские сплетни.

А на второй день…

Когда я вышел после завтрака на пляж и опустился в свободный шезлонг, то даже не сразу понял, что женщина, сидящая рядом, это моя компаньонка по столу, жена писателя. В шезлонге сидела богиня. Никогда не думал, что, лишь сняв просторное легкое пончо, которое было на ней в столовой, женщина способна магически преобразиться. Ее тело в небольшом бикини было идеально. Не прошло и минуты, как я почувствовал к ней бешеную страсть. Глупее этого, конечно, было трудно что-то представить. Во-первых, она была лет на десять старше меня. Во-вторых, она выглядела даже поплотнее, чем Венера Милосская, совсем неподходяще для молодого прозаика. В-третьих, было немыслимо представить, что я могу ее даже гипотетически заинтересовать. Но было в ней такое — сама страсть, хотя женщина скромно читала книгу, держа ее на коленях. И я поплыл, чувствуя, как во мне растет неистовое вожделение. Она меня спросила о чем-то обыденном, кажется о температуре воды, я механически ответил, но даже побоялся смотреть, как она заходит в воду, не говоря уже о том, чтобы поплыть с ней рядом.

Все последующие дни я вел себя как полный идиот. Когда за столом она просила передать ей солонку, та падала у меня из рук. Я краснел, и мне казалось, что этот боров, ее муж-классик, чувствует мою преступную страсть к его сексапильной жене.

Наверное, вскоре после отъезда из дома творчества я бы благополучно забыл про обуревавшую меня страсть, но случился один разговор с другом нашего писателя, тоже живым классиком.

Вытаскивая из кармана помятые десятки, чтобы в очередной раз послать меня в магазин, этот классик, чьи книги я любил, как бы между прочим, сказал:

— Не пойму я вас, молодежь. Вот ты — что ты с нами вечерами пропадаешь? Наших писательских сплетен ты еще за жизнь наслышишься. Я в твои годы по бабам бегал. Чем, скажем, тебе наша Маша не приглянулась? Еще та кобыла.

— Какая Маша?

— Ты с ней за одним столом сидишь.