Хелен даже не пыталась забыть Кристофера.

Она постоянно о нем думала. Казалось, весь мир сговорился против нее, заставляя ее помнить. Куда бы она ни пошла, это оказывалось именно то место, где она бывала с Кристофером. Даже музыка, которую она слышала, всегда была той, что они слушали вместе. Когда она читала новую книгу, многие слова и абзацы вызывали в памяти его замечания, а как часто ей хотелось обсудить с ним что-то из прочитанного! В кинотеатрах шли фильмы, напоминавшие ей эпизоды их встреч, или в них играли актеры, внешне походившие на Криса…

Они всегда были вместе — Хелен и Кристофер. Строили планы на будущее. Бедные, еще ничего не добившиеся в жизни художники, они были богаты своей любовью и полны энтузиазма. Взаимопонимание, общие друзья, которые были такими же безденежными и трудолюбивыми, как и они сами, смех над одними шутками — все это исчезло со смертью Кристофера.

Она думала о нем и сейчас, идя рядом с дядей в отель «Ритц» на ленч. Это был ленч в честь ее дня рождения. Сегодня Хелен исполнилось двадцать два. Этот праздник ничего теперь не значил для нее, но дядя Джордж настоял на «небольшой пирушке», и Хелен пришлось согласиться, чтобы не обидеть его.

В ресторане, за столом, девушка пыталась улыбаться и быть веселой. Она любила дядю, как своего отца. Последние пять лет его дом был для нее родным.

Прошло шесть месяцев со дня смерти Кристофера, три из которых Хелен провела в Суссексе вместе с леди Пилгрим, его матерью, сердце которой было так же разбито, как и ее собственное. Другие три безуспешно пробовала вернуться к повседневной жизни. Теперь она искала работу, надеясь, что работа и время станут наилучшими противоядиями от горя.

Хелен бесцельно разглядывала зал. Внезапно ее внимание привлекла группа за соседним столиком. Это было странное трио: элегантная молодая женщина лет тридцати, щеголеватый, слегка располневший крупный мужчина в роговых очках и с черными усиками и маленькая, худенькая девочка лет десяти, в обществе этой нарядной пары и в шикарной обстановке «Ритца» выглядевшая совсем неуместно. Именно ребенок заинтересовал Хелен.

Девочка была одета в темно-зеленую школьную форму, зеленую фетровую шляпу, украшенную желтой лентой, и кремовую блузку с полосатым галстуком. Все это выглядело совершенно новым. Ее нельзя было назвать хорошенькой: рыжие волосы, заплетенные в две короткие косички, костлявые руки и золотая пластинка на зубах. Она сидела сгорбившись, и вся ее поза говорила об удрученном состоянии. Больше всего Хелен поразило, что девочка явно плакала — тихо, но безутешно, то и дело поднимая к глазам скомканный носовой платок. Она ничего не ела. Пару раз Хелен видела, как женщина наклонялась к ней и опускала ладонь на ее руку, как будто успокаивая. Затем она расслышала ее слова:

— Пэтти, дорогая, попытайся утешиться и поешь. Ты даже не позавтракала сегодня. Тебя в поезде станет тошнить, если в желудке у тебя будет пусто.

Веселые слова, сказанные веселым голосом. Но девочка только покачала головой и горько вздохнула:

— Нет, спасибо.

Угощение перед ней так и осталось нетронутым.

Женщина, очевидно, ее мать, оставила наконец попытки утешить ребенка и заговорила с мужчиной. Он показался Хелен раздраженным и отвечал спутнице только кивками или короткими междометиями, не обращая никакого внимания на ребенка. Девочка тоже не смотрела на него, но время от времени бросала умоляющие взгляды на мать.

Хелен глубоко посочувствовала девочке. Начинался сентябрь, вновь открывались школы, и, видимо, бедная малютка возвращалась сегодня в пансион, а здесь — ее последний ленч в кругу семьи. Хелен хорошо помнила, какой пыткой для нее самой были эти школьные месяцы, и ей не требовалось большого воображения, чтобы понять мучения ребенка. Она не раз испытывала подобное и считала, что лишь немногие родители понимают, через что приходится проходить их детям на пути к знаниям. Многие говорят — школа, особенно вдалеке от дома, дисциплинирует и приучает к самостоятельной жизни, а это хорошо для ребенка. Но Хелен и Кристофер договорились, что собственных детей они никогда не отправят в пансион.

Хелен не очень интересовал мужчина, но чем больше она наблюдала за ним, тем увереннее думала, что он не может быть отцом Пэтти. Она совсем не походила на него. Да и он, если бы это была его дочь, наверняка постарался бы пошутить с ней, чтобы хоть как-то развлечь ее. Но он игнорировал девочку и поминутно смотрел на свои часы.

Хелен, обладавшая яркой фантазией, решила, что мужчина — отчим ребенка, женщина пытается умиротворить его, а ребенок на самом деле не нужен никому из них.

— Тебе давно пора прекратить рыдания, дорогая, — снова услышала Хелен слова женщины. — Семестр пролетит очень быстро — до Рождества всего три месяца.

Хелен вдруг захотелось подбежать к несчастной, безутешной фигурке, обнять ее и отдать ей все тепло сердца. Так сильно страдавшая в последнее время, она не могла видеть боль и страдания другого, наблюдать за этой маленькой девочкой, охваченной острой тоской по дому еще до того, как она попрощалась с матерью.

— Пойди умойся, — продолжала между тем женщина, — а я присоединюсь к тебе через несколько минут. Мы с Найджелом только закончим пить кофе.

«Итак, я права, — подумала Хелен, — он не отец, раз она называет его Найджелом».

Она следила, как одинокий ребенок бредет через зал огромного ресторана, и внезапно ее охватило импульсивное желание последовать за ним и поговорить. Хелен пробормотала дяде извинения и встала. Через минуту она уже была в залитой мягким светом женской комнате, где девочка, сняв шляпу, плескала холодной водой в покрасневшее лицо.

Хелен сделала вид, что пришла помыть руки. Бросив взгляд на девочку, она сказала:

— Я ненавижу есть, где много народу, а ты?

Девочка подняла голову. Некоторое время печальные голубые глаза с припухшими веками и рыжеватыми ресницами недоверчиво и даже с подозрением рассматривали девушку. Затем она сдержанно ответила:

— Да, я тоже.

— В такой солнечный денек гораздо приятнее было бы отправиться на пикник, правда?

Пэтти продолжала рассматривать незнакомку.

— Да, хорошо бы, — ответила она со вздохом.

— Возвращаешься в школу?

Задав этот вопрос, Хелен заметила, как сжались тонкие пальцы девочки.

— Да.

Хелен не стала делать попыток приукрасить школьную жизнь, она просто сказала, как мог бы сказать один ребенок другому:

— Это так отвратительно, правда? Всегда испытываешь тошноту, возвращаясь туда. Никто никогда не понимал, почему я так сильно плачу, когда начинается семестр.

Выражение облегчения появилось на лице Пэтти.

— Никто и меня не понимает, — призналась она, — и от этого мне еще хуже. Я даже не могу есть.

— Это хорошая школа? — спросила Хелен. — Если, конечно, школа вообще может быть хорошей.

— Нет, она премерзкая, — проворчала Пэтти.

— Такой и моя была, — кивнула с гримасой отвращения Хелен. — Но мне постоянно твердили, какая она славная, как мне там хорошо и что мне просто посчастливилось в ней учиться.

— О-о! — воскликнула Пэтти, выпуская из рук полотенце. Ее, как магнитом, потянуло к Хелен, сумевшей понять ее. — И мне тоже это постоянно твердят. По крайней мере, мама, а дядя Найджел с ней соглашается. Я думаю, это он заставил маму послать меня туда.

Хелен обняла девочку за худенькие плечики, для которых школьный блейзер был слишком велик.

— И где находится твоя ужасная школа? — спросила она с улыбкой.

— В Бексхилле. Школа святого Киприана.

Внезапно сдержанность Пэтти исчезла. Наружу выплеснулся поток слов, как будто ребенок почувствовал, что может доверять Хелен. Она рассказала, что ее зовут Патриция Вейд, но папа звал ее Пэтти. Папа был необыкновенным. Он был врачом, и они жили в деревне, которую Пэтти обожала. Она обожала и отца. Но год назад у него был сердечный приступ, и он умер, хотя был еще молодым. С этих пор жизнь Пэтти изменилась. Старый дом был продан, мама сняла квартиру в Лондоне, затем появился дядя Найджел. Его зовут мистер Кресланд, и он совсем не ее дядя, а друг мамы. И мама сказала, что собирается за него замуж. Папа обещал, что никогда не отправит ее, Пэтти, в пансион. Но дядя Найджел убедил маму в обратном. Он собирается занять место папы в их семье, а это ужасно! Он ее не любит, она знает это. Однажды Пэтти слышала, как мама просила его «быть помягче с ребенком».