Дальше начались поиски работы, точнее – чьей-нибудь протекции, по которой Шолома взяли бы на работу. Но один, в чужом городе… Казённый раввин отфутболивал Шолома к «учёному еврею» [43] , тот – к знакомому адвокату, адвоката было никак не поймать. Шолома кружило по Киеву, пока не докружило до некоего Моисея Эпельбаума из Белой Церкви, представившегося присяжным поверенным и уговорившего юношу поехать с ним в Белую Церковь в качестве секретаря.

Секретарь присяжного поверенного – чем плохо? Белая Церковь – тоже город, и Шолом принимает предложение, тем более что ничего другого ему не остаётся.

Должность секретаря в основном заключалась в переписывании бумаг, попутно присяжный поверенный обучал своего работника мастерству адвокатуры: знания – дело второстепенное; главное – напор и уверенность, они могут уничтожить любого человека с любыми знаниями; нужно не переставая сыпать словами, это самое важное в работе адвоката, язык должен работать больше, чем голова. Клиент – это дойная корова, нахала он уважает больше, чем учёного профессора, набитого под завязку законами.

И – вот – портфель. Портфель – это и есть адвокат. Без портфеля на улице показываться нельзя, насуйте туда старых газет, грязных манжет или воротничков – что угодно, лишь бы он был большим и толстым.

После одного из таких уроков Эпельбаум как бы между делом поинтересовался, много ли у Шолома при себе денег, а потом попросил одолжить их до вечера. И пропал. Ни вечером, ни на следующее утро, никогда после Шолом своих денег не увидит, «присяжный поверенный» оказался всего лишь ходатаем по делам, так называемым «поддельным адвокатом» – без права и лицензии; а на самом деле – картёжником и аферистом. После клуба он, продувшись, сразу уехал на вокзал, а оттуда – в Киев. Шолом его больше никогда не встретит.

Снова без денег и без работы, Шолом пишет отцу в Переяслав длинное велеречивое письмо, где как бы случайно роняет, что будь у него немножко мелочи, он бы с удовольствием приехал повидаться.Вскоре от отца пришёл пакет с деньгами и письмом, в котором говорилось, чтобы сын поторопился: в одном городке неподалёку от Переяслава, Лубнах, открылась вакансия казённого раввина, и у Шолома есть все шансы занять эту должность.

Н у вот, читатель, мы и добрались до казённого раввина. Это была государственная должность, введенная царским правительством для «надзора над обрядами веры» евреев и «направления их к повиновению общим государственным законам». На деле же обязанности казённого раввина подразумевали ведение метрической книги: регистрацию брака или развода, запись умершего или новорождённого – всё на русском языке; кроме того, казённый раввин официально представлял еврейскую общину в правительственных учреждениях, разъяснял евреям сущность принятых в стране законов, принимал присягу у новобранцев-иудеев и в дни государственных праздников произносил в синагоге патриотические проповеди. Таким образом, в современном понимании, казённый раввин был чем-то между чиновником ЗАГСа и классным руководителем в школе для нацменьшинств. Тем не менее, это была весьма важная и ответственная должность, и даже настоящие раввины – духовные – считались лишь советниками своего казённого коллеги.

Казённый раввин избирался всей общиной (понятно, мужской его частью) раз в три года и утверждался губернскими властями, выдававшими ему официальное свидетельство. Претендовать на эту должность мог не любой, а выпускник раввинского училища или еврейских высших и средних учебных заведений. Позднее в рассказе «Слово за слово» (1915) Шолом-Алейхем, описывая свой опыт работы казённым раввином, скажет: «…Не теперь, упаси бог, а во время оно был я казённым раввином. То есть вроде как бы и раввин, но “казённый”… <…> Сказать, что у нас очень любят казённого раввина, было бы сильным преувеличением – его терпят!.. Примерно, как пристава или другой полицейский чин! <…> И выбирает его, представьте, народ, то есть в адрес общины приходит такая бумага: “На основании предписания Его превосходительства Господина губернатора… приказываю…” На нашем простом языке это звучит приблизительно так: господин губернатор предлагает вам, проклятые евреи, собраться в синагоге и избрать себе казённого раввина… После этого начинаются “выборы” – кандидаты, ругань, водка и взятки… За этим следуют ябеды, доносы в губернское правление. Выборы аннулируют и велят устроить новые, и опять “на основании предписания Его превосходительства”, и опять кандидаты, склоки, партии, вино и взятки… Живём – не тужим!» [44]

У дяди Пини в Лубнах был родственник – один из самых почтенных и уважаемых жителей этого города богач Нахман Каган. Он решал в общине всё. Побывав после Белой Церкви в Переяславе, Шолом с письмом от дяди Пини предстал перед реб Нахманом, был, как водится, проэкзаменован на знание Торы и Талмуда, и оставшийся довольным учёностью молодого, слишком молодого, но из хорошей семьи, претендента Нахман Каган благословил его, и по местечку пошли толки: новый кандидат в раввины – ах и кандидат! молод, но как учён, заткнёт за пояс не только местного раввина, а ещё и трёх таких, словом, птица редкостная, чудо из чудес, надо брать, крепко держать и не выпускать из рук.

В тот же день Шолом, по рекомендации реб Нахмана, нанёс визит ещё полдюжине местных заправил и в ближайшую субботу выступил в синагоге с вдохновенной речью по-русски (казённому раввину положено выступать по-русски), пересыпанной цитатами из Библии, притчами и аллегориями. 21 декабря 1880 года он был избран всей общиной единогласно, не получив ни одного чёрного шара.

На должности казённого раввина Шолом пробудет два с половиной года, стараясь не только выполнять обязанности чиновника, но и, пользуясь своим положением, сделать хоть что-нибудь полезное для общины: собрать деньги на открытие больницы, убедить лубенский кагал, что ему более нужна не новая синагога, а школа для детей из бедных семей.

И конечно, будет писать: публицистику на древнееврейском, романы и драмы на русском, рассказы на идише. Собственно, первое печатное выступление Шолом-Алейхема – небольшая корреспонденция – относится ещё к 1879 году, когда он жил у Лоевых. Она была напечатана в варшавской газете «Хацфиро» («Рассвет»). В 1881–1882 годах, будучи казённым раввином, Шолом писал много статей, в основном по вопросам воспитания, преподавания и военной службы, и рассылал их во все гебраистские газеты. «Только “Гамейлиц” напечатал два-три моих “произведения” с примечанием редакции мелким шрифтом: “Слог твой хорош. Услаждай нас дальше своей речью”. И я принялся писать статейки на древнееврейском языке пудами, целыми вагонами, но никого моя речь не “услаждала”, уж не знаю почему!» [45]

Отчего Шолом взялся за публицистику? По-видимому, положение госслужащего, да ещё чиновника не последнего ранга, всё ж таки обязывало к некоей строгости мысли и письма и к определённому гражданскому пафосу. Но не только поэтому: теперь его писательский талант выливался в письмах к Ольге, которой Шолом писал постоянно, хоть на первых порах – безответно и безнадёжно. Со временем Шолому удалось исхитриться и найти возможность, чтобы его письма попадали Ольге прямо в руки; и Ольга втайне от отца отвечала на них.Сколько за трёхлетнюю разлуку Шолом написал писем возлюбленной, неизвестно. Неизвестно и их содержание – переписка влюблённых касается только их двоих и больше никого. Но, как водится, писательскому таланту всё на пользу. Критики говорят, что при всём жанровом многообразии творчества Шолом-Алейхема – десять только опубликованных романов, двадцать пять пьес, несколько десятков стихов, множество литературно-критических статей, фельетонов, памфлетов, очерков, корреспонденций – он остаётся в литературе прежде всего мастером рассказа, а из сотен его рассказов наиболее удачны и художественно совершенны те, что написаны в форме писем-монологов. Из таких отдельных рассказов состоят циклы (или повести, как считают некоторые исследователи) «Менахем-Мендл» и «Тевье-молочник» – лучшее, что он создал.