«Разве не поэт Левицкий? Какие и как у него переданы женщины», — скажет со временем Константин Коровин. Но какие именно портреты художник имел в виду, что имел возможность видеть? В Третьяковской галерее только в XX веке появляются Анна Давиа и Бакунина, в Румянцевском музее — оба портрета Львовой, в Русском музее — несколько женских портретов, в дальнейшем оспаривавшихся в своем авторстве. По существу, настоящим знакомством с Левицким были портретные выставки и особенно экспозиция исторических русских портретов в Таврическом дворце 1905 года. Но вот портреты Бакуниной и Урсулы Мнишек — очень разные и по возрасту, и по общественному положению, и по характеру внешности. Рыхлая, располневшая Бакунина в ее кажущемся неряшливым платье, с расчетливо небрежной прической, порозовевшим носом и пухлыми щеками предстает недалекой и добродушной богиней хлебосольства. Она свободна от всяких душевных волнений и порывов. В ней есть одна спокойная уверенность рачительной и довольной собой хозяйки, хотя современники вспоминают, что Бакунина не без успеха «играла на комедии», удачно пела «в итальянском вкусе», музицировала. Но стремясь раскрыть характер начинающей внутренне стареть женщины, Левицкий в чем-то даже нарочито усиливает типичные для ее душевного мира черты. Все то, что художник подмечает в Бакуниной, которую долго и близко знал, было далеко не так заметно для окружающих, но составляло действительные особенности ее внутреннего склада.

Помещица Бакунина — светская пустая львица Мнишек. Так сложилась легенда этих портретов, так стало привычным их воспринимать, не всматриваясь, не видя. Холодный жесткий блеск атласа, отсветы шелковых кружев, пышная пудреная прическа целиком поглотили внимание зрителей в Урсуле Мнишек, сложившись в непроверяемое, заранее заданное впечатление кукольности, душевной пустоты, внешней эффектности, за которой не стоит никаких человеческих чувств. А между тем лицо молодой женщины говорит совсем о другом. Ее тронутый горечью и вместе с тем насмешливо-внимательный взгляд свидетельствует, скорее, о наблюдательности, умении видеть то, что происходит вокруг нее. Она не собирается нравиться, не хочет казаться красивой, как Анна Давиа. В ней есть, скорее, то пренебрежение к внешним формам кокетства, о которых писал Пушкин: «Его не терпит высший свет».

Племянница последнего польского короля Станислава-Августа, Урсула, урожденная Замойская, обладала общей для них обоих увлеченностью искусством, литературой. Ее написанные превосходным языком, ироничные и полные блестящих портретных характеристик мемуары говорят о заметном литературном даровании и интересах, выходящих далеко за пределы того, чем должна ограничиваться светская красавица. Урсула оказывается в Петербурге в 1782 году вместе со своим супругом, литовским коронным маршалом графом Михаилом Мнишком, представляется при дворе, беседует с Екатериной и выносит самое нелестное мнение об актерстве и неискренности русской самодержицы. По всей вероятности, заказ на портрет рождается под влиянием Безбородко, лично принимавшего Мнишков и опекавшего их во время пребывания в России. А определение ее Левицким — что ж, графиня Урсула отличалась сильным и достаточно жестким характером, умением подчинять окружающих своей воле, особенно в вопросах политических, которыми с увлечением занималась всю жизнь. Она была этим обязана своему редкому искусству остроумной, темпераментной и начитанной собеседницы — настоящей женщины XVIII века, как она видится современникам. И художник не увлекается ею так, как смолянками или Львовой, но он словно разгадывает ее внимательно и чуть-чуть отстраненно.

После того множества официальных заказов, которыми заполнены для Левицкого 70-е годы, на рубеже нового десятилетия он начинает уделять гораздо больше внимания кругу лично связанных с ним людей. В это дружеское окружение художника входят оба брата Бакунины, но и резко отличные от них Полторацкие. Сам Марк Полторацкий началом своей придворной карьеры относится еще к елизаветинскому царствованию. Сын украинского священника, он отбирается для придворного хора, получает поддержку самого А. Г. Разумовского и уже в 1758 году числится уставщиком — руководителем певчих. Трудно сказать, к какому времени относится его знакомство с Левицким, во всяком случае, в 1770 году он, по просьбе художника, принимает в состав своего хора двух малолетних привезенных из Малороссии певчих — Дмитрия и Николая Левицких. Спустя восемь лет при очередной проверке певчих оба Левицких признаются «спавшими с голоса». Дмитрий просто отчисляется — отметки об устройстве его последующей судьбы нет, зато Николай, по собственному желанию, получает направление для обучения в Морском шляхетном Черноморском кадетском корпусе, откуда выходит инженером. Речь шла о родственниках художника — генеалогическая таблица Левицких в нынешнем своем виде нуждается в самой тщательной и критической переработке, — скорее всего, о племянниках. Кстати, морским офицером становится по выбору Левицкого и его младший брат, Павел.

Такая помощь со стороны Полторацкого свидетельствует о том, что прославленный уставщик придворного хора достаточно хорошо знал Левицкого, тем более, что музыканта вообще отличала редкая расчетливость в устройстве собственной карьеры. По отзыву Гельбига, будучи в среде императорских певчих, «он отыскал тайные ходы, чтобы выскочить в люди. Елизавета подарила ему значительные поместья». В одном из таких поместий — Грузине под Торжком — Полторацкие принимали в 1785 году, и притом очень неудачно, проезжавшую из одной столицы в другую императрицу. Екатерина нехотя приняла предложение, но всем своим поведением постаралась выказать хозяевам неудовольствие, отказавшись даже сесть у них за стол.

Левицкий и не пытается скрыть тяжелый и властный характер Полторацкого. Крупные грубоватые черты его лица не смягчены и тенью улыбки. Тяжелый взгляд обращен на зрителей равнодушно и пренебрежительно. Простота не отмеченного никакими государственными наградами камзола подчеркивает скульптурную лепку головы.

Внутренне близка своему мужу и А. А. Полторацкая. Парадное сильно декольтированное платье, пышная прическа с замысловато вьющимся по плечу локоном не смягчают сурового выражения лица человека, лишенного простоты и сердечности. И даже условная схема парадного портрета перестает восприниматься при этой очень определенной и выразительной человеческой характеристике.

Между тем отношения Левицкого с Полторацкими никогда не были просто деловыми или формальными. Художника влекла к Полторацкому любовь к музыке. Среди его друзей со временем окажется и вошедший в кружок Львова талантливейший композитор Яков Козловский, сочинявший торжественные, пользовавшиеся огромной популярностью полонезы, в частности на слова Державина — «Славься сим, Екатерина», «Гром победы раздавайся». И это Левицкий деятельно поддерживает идею обучения всех воспитанников Академии художеств инструментальной музыке. Каждый из ее выпускников должен был овладеть игрой по меньшей мере на двух музыкальных инструментах. Концерты, исполнявшиеся ими в дни академических торжеств, славились в Петербурге и всегда привлекали множество слушателей. Левицкий убежден, что музыка нужна для развития в будущем художнике творческого начала: чем шире его представления о всех существующих видах искусства, тем большие возможности откроются перед ним и в живописи.

Но все же основные связи художника лежат в литературном мире. Об этом говорит то, как много и с какой внутренней отдачей он пишет писателей своих лет. Это один из самых обаятельных по внутренней характеристике портрет кисти Левицкого — Иван Михайлович Долгоруков, черноглазый некрасивый мальчик с кирасой в мундире Семеновского полка. Долгорукова, как и Львова в раннем портрете, здесь можно только предвидеть. Он станет исключительно популярным при жизни поэтом, одаренным актером любительской сцены, автором интереснейших воспоминаний «Капище моего сердца». Пока у мальчика лишь собственные, да и то не слишком определившиеся душевные качества и романтический ореол внука знаменитой Натальи Борисовны Долгоруковой, которой посвятил одну из своих «Дум» Рылеев и воспел в посвященной ей поэме Козлов. Это она шестнадцатилетней девочкой последовала сразу после венчания в «жестокую ссылку» вместе с мужем, бывшим любимцем Петра II, родила в Березове отца поэта и там же лишилась всех родных.