Церковь держалась того же мнения, что и упомянутые охвостья человечества. Ведь варвары были либо еретиками-арианами, либо и вовсе язычниками. А Стилихон с ними либо переговоры ведёт, вручая им собранное с добрых кафоликов золото — нет, чтобы церкви отдать! — либо позволяет им зверствовать на имперских землях. И всё для чего? Чтобы сынка своего императором сделать?! А там и нашего дорогого, великого, мудрого Гонория прикончит и сам на его место сядет! Измена! Он нарочно подбил своих родичей вандалов вторгнуться в Галлию!! Смерть ему!!!.. Кампания эта велась не только яростно, но и умело. Стилихон потерял влияние в большей части армии, а император, как и всякий недоумок, ненавидевший своего сильного и умного советника уже за ум и силу, да ещё за необходимость ему подчиняться, почувствовал, что может от него избавиться. И он объявил, что Стилихон изменник и что его следует арестовать и казнить.

Но ведь были ещё верные вождю части, в том числе войска Гауденция, сыном которого был Аэций. Они только приказа ждали, не решаясь начать сами. А следовало бы… Но отвага солдата — казарменная отвага. Он пойдёт геройски умирать по приказу идиота, зная, что тот — идиот, а сам не сделает того, что ему яснее ясного. Впрочем, за полтора-два века до этих событий в солдатских шкурах таилась иная начинка и они слишком уж часто делали то, чего им не приказывали. И перебили в конце концов друг друга, а Рим покатился к пропасти… Так что не упрекать я хочу Гауденция и прочих римских солдат и командиров, а указать тебе на общее для них тогда, на общее для солдат раньше, чтобы ты теперь это мог учесть… Но Стилихон не отдал приказа, решив, что не вправе ради себя и своих развязывать усобицу и подрывать силу империи. И был казнён вместе с сыном, а потом погибли его друзья и единомышленники, гибли их друзья, гибли последние римляне по духу — с тех пор оставались уже лишь песчинки от того, что некогда было несокрушимой глыбой. Песчинки и кое-где мелкий щебень…

А потом торжествующие победители лишили Алариха звания магистра армии и прекратили выплату жалованья его вестготам. И Аларих, естественно, вторгся в Италию и осадил Рим, уже не бывший резиденцией императора, перебравшегося с двором в прикрытую болотами Равенну. Была взята с римлян контрибуция, были выданы вестготам или перебежали к ним рабы варварского происхождения (в том числе и те, радагайсовы, взятые под Флоренцией). Начатые переговоры затянулись, ибо Гонорий надеялся на набранное из гуннов новое войско, а Аларих был озабочен увеличением своего войска и соответственным ростом трудностей со снабжением…

Учти на будущее — большое войско может сожрать само себя, если его противник сумеет ему в этом помочь, если заранее позаботиться об этом… Поэтому Аларих постепенно снижал требования: сначала он требовал обе Венетии, Далмацию и Норик, то есть ключевую к обеим империям местность, что указывает на его стратегические способности, но одновременно — на то, что он слишком уж низко оценивал римлян — такое ему отдать было абсолютно немыслимо, даже самым безнадёжным тупицам это было ясно. В конце концов он просил уже только Норик, но и в этом ему было отказано. Тогда он попытался противопоставить Гонорию своего ставленника Приска Аттала, но тот оказался очень ненадёжным слугой варвара-арианина (порой и такая вот болезненная нелюбовь к инородцу-иноверцу идёт на пользу). Если бы те, кому это положено, параллельно с переговорами готовили вооружённые силы империи!.. Но ведь никому из хороших командиров веры не было — они были из стилихоновцев, а кое-кто и с Аларихом вместе служил общему господину. Этого хватало, чтобы их всех подозревать в возможной измене. А тупые солдафоны из отступившихся некогда от Стилихона просто не имели мозгов и подготовиться не смогли. И, в конце концов, когда вестготы были доведены до необходимости применить силу в полную меру — они смели с пути к Риму всех, кто неумело пытался защищаться, а умные, но опальные плюнули на эту не верящую им власть и увели своих солдат в сторону от вестготского тарана, всё сметавшего на пути своём. Рим был осаждён на этот раз вмёртвую — Аларих твердо решил не отступать. Доведённый голодом до отчаяния город в конце концов был взят — ворота открыли рабы — и разграблен, но империя не была уничтожена, об этом Аларих и не думал. Уразумев, что «ворота» империи ему всё же не дадут, как бы худо ни пришлось, он стал требовать уже не как федерат, а как завоеватель какие-нибудь богатые и безопасные стратегически территории для поселения своего народа. Пока шли переговоры, он поглядывал в сторону плодородной и удалённой в самый дальний конец Римского Мира Африки и даже немалый флот подготовил. Но флот разметала буря, а сам он вскоре умер, что несколько напугало его преемников, и они довольствовались землями в южной Галлии, где и возникло первое варварское королевство на римских землях. А в Африку вскоре вторглись вандалы с аланами, бежавшие от слишком опасного соседства с вестготами через Испанию и пролив Мелькарта. Юг Испании, где они несколько задержались, с тех пор зовут Вандалусия или Андалусия… Свевы обосновались в Астурии, бургунды тоже начали захватывать часть Галлии по Роне, с севера насели на Галлию франки, создавшие к тому времени сильный племенной союз, а в покинутую римскими легионами Британию вторглись англы, саксы, юты и фризы. Правда, британцы их пока сдерживают, но боюсь, что уже из последних сил… Дорого обошлась империи смерть Стилихона…

В это время и начинает восходить звезда Аэция — римлянина с повадками даже не варвара, а… ну как бы это сказать точнее… Пожалуй, можно назвать душой человека совокупность его качеств, черт его характера, морали его, всех внутренних устоев его личности. Устои же эти создаёт породившее его общество, та его часть, где он родился и вырос. Так вот — Аэций вырос двуногим зверем, ладно хоть — не шакалом или волком, а скорее — тигром, не по своей вине. Родился он в семье магистра конницы Гауденция, отвагой и разумом привлекшего некогда благосклонное внимание Стилихона. Именно поэтому, когда вестготы уходили из поверженной Италии, в число заложников был включён Аэций — власти старались отделаться от сына опасного человека и одновременно поставить отца в зависимость от себя. Не успел юноша перевести дыхание, вернувшись от вестготов, как снова был направлен заложником — на этот раз к гуннам. Годы провёл он вне римского общества, причём среди победоносных врагов его. Так что не приходится удивляться, что римская этика и мораль, в ту пору уже крайне ослабленные, не уцелели в его душе и что воспринятое им у вестготов было также вытеснено и убито в нем у гуннов. Но и гуннское тоже погибло — видимо, получилось нечто вроде встречного пала, которым, я читал, встречают степной или лесной пожар, чтобы две сходящиеся стены пламени сожрали всё, могущее гореть, и осели, утратив пищу. Так и все три кодекса нравов, этики, чести, попавшие в его душу, исчезли, выжгли друг друга.

И остался двуногий, внешне похожий на человека, с именем римлянина, с поводками тигра, со знанием и пониманием всех сильных и слабых сторон и римлян, и готов, и гуннов, и других варваров. Он был талантливым командиром, любимым воинами вождём, умел найти общий язык с воинами любого племени, сумел подобрать верящих ему офицеров. Но он имел одну лишь цель в жизни — высшую власть военачальника, а значит и вообще высшую власть в империи римлян. Только для этого будет он защищать империю, силу которой, однажды захватив, уже не отдаст никому. Но никогда не склонится ни перед имперскими, ни перед церковными законами, не попятится ни перед регентшей Галлой Плацидией, ни перед её сыном — императором Запада Валентинианом Третьим. Никому не отдаст он власть, любого прикончит, ни перед чем не остановится…

— Скажи, а были похожие на Аэция люди, скажем, у Юстиниана в годы завоевания Италии?

— Нет! Империя следила за происходящим на Западе и принимала меры. Было — кому их принимать. Скорее их было слишком много, это мешало, но меры принимались всегда вовремя, пока Юстиниан не перенапряг её силы и слишком много растратил и уничтожил попусту. Потом начались осечки, срывы, но пока что империя ромеев не оскудела людьми в пользу людишек настолько, чтобы погибнуть, как погиб Запад. Юстиниан же служил не столько самому себе, как Аэций, сколько ошибочному своему убеждению, что он один знает волю Господа, и уполномочен им сделать весь бывший Римский Мир Миром Ромейским и втянуть в этот мир и все прочие земли. Это не Аэций. Тот служил лишь самому себе и той силе, которая была продолжением его самого — своей армии. Понимаете, вы оба — империя была для него продолжением армии, а не наоборот. Он не хотел повторять ошибку Стилихона, погубившую его. На Востоке это поняли, и сколько бы там ни было людей-тигров, могущих вроде стать Аэциями, на них заранее находилась управа. Мы ещё остановим свой взгляд на этих людях…