Словом, уселся я в его кожаное кресло и завел речь, мол, город Тарту, бремя секретарской должности коего возложено теперь, к счастью, на его многоопытные плечи, как город университетский и форпост Новой Европы здесь, на северо-востоке, со вниманием и сочувствием, особенно что касается университетской публики, очень сознательно следит за этими — хм — гигантскими сдвигами, которые происходят в настоящее время на карте Европы, да и на карте мира. Ясно. Однако серьезные человеческие потери, которые сопутствуют всему этому, и потери именно в части наиболее ценного человеческого материала, само собой, подводят академическую молодежь к проблеме восполнения этих потерь. То есть к проблеме рождаемости, не так ли. Надо сказать, что проблема рождаемости, пустые люльки et cetera — один из давнишних коньков Пуннинга, насколько это было мне известно. Несколько лет назад он писал об этих вещах в «Новой Эстонии». А до того — в «Студенческой газете» — на другую свою любимую тему: о Муссолини и древне-римском наследии в современной Италии. Так что я плел себе да плел и потихоньку принялся увязывать концы с концами. Значит так, видите ли, в результате людских потерь в антибольшевистской Европе молодые супружеские пары являются самой важной частью народа. Это так. Но для того, чтобы вполне ощутить свою всемирно-историческую миссию, молодые люди нуждаются, я бы сказал, в определенном внимании, своего рода признании, в стимулирующем государственном акте. Видите ли, господин Пуннинг, у нас сейчас есть четыре или пять таких академических пар, а потенциальных еще столько же, и что могло бы стать для нас более морально обязывающим, расширило бы кругозор и вдохновило окружающих, как не путешествие, скажем так, свадебное путешествие, которое дало бы им личный опыт нового расцвета великого наследия Рима в руководимой дуче Италии. Нет — нет — нет — нет, не беспокойтесь, господин городской секретарь, все мы готовы оплатить такое путешествие из собственного кармана. Хотя бы половину его стоимости. Да-да-да, каждая пара оплатит свое свадебное путешествие. Мы ведь мыслим это как коллективное свадебное путешествие. Вот-вот-вот. Некоторые из нас готовы впоследствии написать об этом — в «Постимеэс», «Ээсти сына», а может статься, и в берлинских газетах. Как знать, не явится ли это зародышем всеевропейской акции, а то и традиции? Но прежде всего мы нуждаемся в организационной помощи городских властей. Затем — железнодорожные билеты, скажем, двадцать билетов Тарту — Мюнхен — Рим и обратно. А сейчас господин городской секретарь мог бы начать с того, что облечет в слова нашу, впрочем, что значит нашу — свою идею и обратится с нею, может быть, и в Берлин, в аппарат господина Геббельса, но в таллиннское представительство «Kraft durch Freude» в любом случае. И я добавил еще:

— Ведь старшекурсники наверняка еще прекрасно помнят, что у господина городского секретаря есть богатейший опыт студенческих экскурсий, если не ошибаюсь, во Францию, не так ли?

Словом, хотите верьте, хотите нет — Пуннинг выслушал меня. И мы, мы с Марет решили, что если он действительно возьмется за это дело — из тщеславия, из желания привлечь к себе внимание, — пусть себе действует! Вот была бы колоссальная хохма — доброй компанией прогуляться по Колизею. А не получится — что, естественно, много вероятнее, так тем удобнее будет нам устроить ему — а заодно с ним и Калдре — выволочку, да ту еще выволочку! И в присутствии по возможности большего числа свидетелей…

Конечно, я всего только наслышан обо всех этих событиях. По рассказам Пеэпа и Керсти, Петера и Марет и, быть может, еще кого-нибудь пятого или шестого, потешавшегося над этой историей. Оттого мне и неизвестно, как между делом развивалась их афера со свадебным путешествием. Раз или два они ходили беседовать с городским секретарем в расширенном составе, а не один только Петер или Петер вдвоем с Марет, или даже были приглашены к нему. Так что против всякого ожидания дело каким-то образом потихоньку стронулось с места. Вплоть до последней соответствующей встречи. И хотя я знал о ней лишь из уст Пеэпа и Керсти, я представляю ее себе вполне.

В тот раз их пришло пар пять или шесть. Расселись в кабинете городского секретаря на резных стульях ХVIII века вдоль резных деревянных панелей того же века. На стене, за толстым загривком Пуннинга — портрет фюрера. Городской секретарь как раз распространялся о чем-то, уж и не знаю, о чем. Не знаю, что подтолкнуло Петера — то ли вечная неопределенность его речей, то ли что другое. Не думаю, что это было «Нет!» господина городского секретаря. Скорее, это мог быть какой-то намек на приближение положительного решения, то есть опасность того, что господин городской секретарь того и гляди добьется для них свадебного путешествия… Потому что Петер вдруг встал и с самым отрешенным видом и невинно-безмятежным выражением лица и, кстати, вставляя в свою речь чаще обычного простецкие словечки, заявил:

— Герр городской секретарь, видите ли, мы, как вы могете себе представить, стали денег на дорогу собирать. Тысчонку-другую уже поднакопили. Да вот встает вопрос — где б нам эти деньжата схоронить. До тех пор, пока не настанет черед платить. Можно, конечно, попросить господина городского секретаря принять на время энти деньги. Да только неохота нам обременять господина городского секретаря. Потому как известно, у господина городского секретаря случались трудности насчет того, как сберечь чужие деньги. Помнится, в 34-м его обвинили в том, будто бы он махнул из Ниццы в Париж и просадил там деньги студенческой туристической группы, и остальным пришлось клянчить деньги в консульстве, чтобы кое-как добраться домой…

Господин городской секретарь вскочил, побагровев, и заверещал:

— Прекратить! Прекратить! Разойтись!

И десяток молодых людей, переглядываясь и давясь от смеха, разошлись. Кто-то поинтересовался, когда им надлежит снова явиться к господину городскому секретарю, однако ответа не получил.

Так что, по всей видимости, всю эту аферу Петер затеял лишь ради того, чтобы высказать свою знаменитую реплику: насколько они не желают обременять господина городского секретаря. Потому как, насколько мне известно, тем дело и закончилось. Во всяком случае, никакого коллективного свадебного путешествия не получилось. Не отправились ни в какое свадебное путешествие и Пеэп с Керсти. Как бы там ни было с другими кандидатами, а они свадьбу так до сих пор и не сыграли.

А тут уже и 1943-й был не за горами, и постепенно грандиозные наступления стали превращаться в грандиозные противостояния, а там и в грандиозные отступления. Тем временем Пеэп с Керсти перебрались из Тарту в Таллинн, и Пеэп стал подрабатывать младшим редактором в «Landessender Reval», тогда как основной его деятельностью было состоять повивальной бабкой при долгих и многотрудных родах Национального Комитета Эстонии. Он с таким рвением относился к своей акушерской деятельности, что Керсти было неловко, неудобно, досадно напомнить ему, что они так до сих пор и не женаты. Тем более, что теперь Пеэп и сам иногда заговаривал об этом. В иную торопливую минуту нежности — а неторопливых у них при всей его подпольной суетне и быть не могло — он говорил: теперь, рано или поздно, если эстонскому народу мало-мальски повезет, мы восстановим Эстонское Государство… А пока, сейчас, сегодня заниматься личными делами — ты уж извини меня… было бы безответственно. А тогда — тогда сейчас же… И он снова торопился куда-то — на какое-то темное побережье к пропахшим бензином и виски лодочникам с зашитыми в промасленную ткань почтовыми мешками заграничным послам для передачи затем министрам или бог весть кому, куда и зачем… Как это так — зачем? Это же ясно как божий день: все только ради этого! Покуда с пасмурного апрельского утра 1944 года Керсти и не осталась его ждать. Потому как он не вернулся. А затем шаг за шагом, удар за ударом последовало все, что последовало: один вариант, не отличающийся индивидуальностью, однако же и не лишенный своеобразия, один вариант из ста пятнадцати тысяч эстонских или пяти миллионов story Восточной Европы.