12 июля Временное правительство, как и обещало союзникам, восстановило смертную казнь и военно-революционные суды, заменившие собой прежние военно-полевые. «Корнилов отдал приказ расстреливать дезертиров и грабителей, выставляя трупы расстрелянных с соответствующими надписями на дорогах и видных местах; сформировал особые ударные батальоны из юнкеров и добровольцев для борьбы с дезертирством, грабежами и насилиями; наконец, запретил в районе фронта митинги, требуя разгона их силой оружия… но Революционная демократия стала вновь в резкую оппозицию к новому курсу, видя в нем посягательство на свободы и угрозу своему бытию. Точно такое же положение заняли войсковые комитеты, ограничением деятельности которых и должны были начаться преобразования. Новый курс получил в глазах этих кругов значение прямой контрреволюции. А солдатская масса вскоре разобралась в новом положении, увидела, что «страшные слова» – только слова, что смертная казнь – только пугало, ибо нет той действительной силы, которая могла бы сломить ее своеволие. И страх вновь был потерян»,- пишет Деникин.⁵⁸

Белая армия. А. Деникин писал: «Будучи убежденным сторонником института присяжных для общего гражданского суда и общегражданских преступлений, я считаю его совершенно недопустимым в области целого ряда чисто воинских преступлений, и в особенности в области нарушения военной дисциплины. Война – явление слишком суровое, слишком беспощадное, чтобы можно было регулировать его мерами столь гуманными. Психология подчиненного резко расходится в этом отношении с психологией начальника, редко поднимаясь до ясного понимания государственной необходимости… Если организованная и крепкая армия может управляться только единой волей вождя, а не желанием «большинства», олицетворяемого выборными коллективными органами, то и жизнь и воля ее должны регулироваться твердым и ясным законом, не подверженным воздействию психологических и политических колебаний момента. Верховная власть может прекратить войну, изменить закон, изгнать вождей и распустить войска. Но пока существует армия и ведется война, закон и начальник должны обладать всей силой пресечения и принуждения, направляющей массу к осуществлению целей войны»⁵⁹. «Мы писали суровые законы, в которых смертная казнь была обычным наказанием»⁶⁰, – вспоминал А. Деникин. Шульгин писал об одном из лучших белых генералов: «А. М. Драгомиров человек очень добрый. Но у него бывают припадки гнева. Так было и сейчас – в октябре 1918 года он говорил: «Мне иногда кажется, что нужно расстрелять половину армии, чтобы спасти остальную…» В 1920 он добавлял: «Мое мнение такое. Вслед за войсками должны двигаться (отборные) отряды, скажем, «особого назначения»… Но трагедия в том, откуда набрать этих «отборных»…»⁶¹

Но армия не может состоять из одних дезертиров, которых силой принудили воевать. Такая армия будет просто небоеспособной. Кроме страха репрессий, армией должны двигать и другие, более значимые мотивы, только тогда она будет стремиться к победе. Какие мотивы были способны подвигнуть на войну Белую и Красную армии? Ведь всего несколько месяцев назад, во время Первой мировой войны, армия просто отказалась идти в бой. И вдруг вчерашние солдаты показывают новый прилив сил и энергии и отчаянно идут на смерть – во имя чего? Деникин тоже пытался ответить на этот вопрос. «Какая сила двигала этих людей, смертельно уставших от войны, на новые жестокие жертвы и лишения? Меньше всего – преданность советской власти и ее идеалам. Голод, безработица, перспективы праздной, сытой жизни и обогащения грабежом, невозможность пробраться иным порядком в родные места, привычка многих людей за четыре года войны к солдатскому делу как к ремеслу («деклассированные»), наконец, в большей или меньшей степени чувство классовой злобы и ненависти, воспитанное веками и разжигаемое сильнейшей пропагандой. Ростовский орган с. д. «Рабочее слово» (8, 1918 г.) приводил интересный факт: возвращение из ограбленного Киева Макеевского отряда рудничных рабочих, их «внешний облик и размах жизни» вызвали в угольном районе такое стремление в Красную гвардию, что сознательные рабочие круги были серьезно обеспокоены, «как бы весь наличный состав квалифицированных рабочих не перешел в Красную гвардию»⁶².

Деникин был отчасти прав, перечисляя мотивы, двигавшие особенно первую фазу революционной войны – «плебейскую революцию»; она действительно была в большей мере неосознанным в полной мере стихийным движением масс. Но сильно ли отличалась в этом случае мотивация «белой кости» – Добровольческой армии? Те же голод, безработица, жажда наживы, привычка к войне как ремеслу, откровенный «социальный расизм», а в конце еще и отчаяние неизбежного поражения. Все это привело к тому, что Белая армия стала скопищем «интересных фактов» на протяжении всего своего существования. Генерал П. Врангель приводит пример из той самой Добровольческой армии, которой командовал Деникин: «Гомерические кутежи и бешеное швыряние денег на глазах всего населения (Ростова) вызывали среди благоразумных элементов справедливый ропот. Тыл был по-прежнему не организован. Войсковые начальники, не исключая самых младших, являлись в своих районах полновластными сатрапами. Поощряемые свыше войска смотрели на войну как на средство наживы. Произвол и насилие стали обычным явлением… В течение долгих месяцев армия жила военной добычей. Разоренные и ограбленные большевиками казаки справедливо хотели вернуть свое добро. Этот стимул, несомненно, приходилось учитывать. В приказе моем к войскам, говоря о накопленном противником несметном добре в Царицыне, я сам это учитывал»⁶³. Сам Деникин писал: «…Грабежи, бесчинства, массовые убийства и расстрелы в захваченных городах, погромы, поджоги, насилия и разрушения… Казаки относились к рейду как к очередной наживе, как к хорошему случаю обогатиться, пополнив свою казачью казну. Более широкое понимание задач рейда было им недоступно. И вот мы видим, что боевых потерь у Мамонтова был весьма незначительный процент, но по его возвращении потянулись в донские станицы многоверстные обозы, а с ними и тысячи бойцов. Из 7000 сабель в корпусе осталось едва 2000…»⁶⁴

О том, что «справедливость» носила не случайный характер, а была, скорее, массовым явлением, пишет сослуживец Врангеля А. Валентинов: «О нашей армии население сохранило везде определенно скверные воспоминания и называют ее не Добрармией, а «грабьармией»⁶⁵. Врангель позже сам признает: «Добровольческая армия дискредитировала себя грабежами и насилиями. Здесь все потеряно. Идти второй раз по тем же путям и под добровольческим флагом нельзя. Нужен какой-то другой флаг. – И, не дожидаясь моего вопроса, он спешно прибавил: – Только не монархический…»⁶⁶ В. Шульгин будет размышлять: «Отчего не удалось дело Деникина? Отчего мы здесь, в Одессе? Ведь в сентябре мы были в Орле… Отчего этот страшный тысячеверстный поход, великое отступление «орлов» от Орла?… «Взвейтесь, соколы… ворами» («единая, неделимая» в кривом зеркале действительности)⁶⁷. «Белое дело» погибло. Начатое «почти святыми», оно попало в руки «почти бандитов», приходит к выводу В. Шульгин⁶⁸.

В колчаковской армии «интересные факты» приобретали характер системы. «Террор и хищения, казнокрадство и взяточничество стали в армии обычным делом. Главнокомандующий союзными войсками в Сибири и на Дальнем Востоке генерал М. Жаннен писал: «Вчера прибыл генерал Нокс… Его душа озлоблена. Он сообщает мне грустные факты о русских. 200 000 комплектов обмундирования, которыми он их снабдил, были проданы за бесценок и частью попали к красным. Он считает совершенно бесполезным снабжать их чем бы то ни было»⁶⁹ С юга России генерал Лукомский писал о том же, что запасы обмундирования, поступавшие от Англии, оказывались неведомыми путями на местных барахолках. Деникин вспоминал: «Не только в «народе», но и в «обществе» находили легкий сбыт расхищаемые запасы обмундирования Новороссийской базы и армейских складов. Спекуляция достигла размеров необычайных, захватывая в свой порочный круг людей самых разнообразных кругов, партий и профессий: кооператора, социал-демократа, офицера, даму общества, художника и лидера политической организации… Казнокрадство, хищения, взяточничество стали явлениями обычными. Традиции беззакония пронизывали народную жизнь, вызывая появление множества авантюристов, самозванцев – крупных и мелких… В городах шел разврат, разгул, пьянство и кутежи, в которые очертя голову бросалось офицерство, приезжавшее с фронта… Шел пир во время чумы, возбуждая злобу или отвращение в сторонних зрителях, придавленных нуждой, в тех праведниках, которые кормились голодным пайком, ютились в тесноте и холоде реквизированной комнаты, ходили в истрепанном платье, занимая иногда очень высокие должности общественной или государственной службы и неся ее с величайшим бескорыстием. Таких было немало, но не они, к сожалению, давали общий тон жизни Юга»⁷⁰. Или другой пример, снова из колчаковской армии: «…В поисках необходимого (войска) начинали мародерствовать. Результатом было явление, уже совсем невыгодное для колчаковцев: население все более и более убеждалось в том, что все-таки белые хуже красных, хотя грабят и те и другие»⁷¹.