— А вот и Саша, — сказал Кузьма.

По тропке, тянувшейся по косогору, к ним подходил высокий мужчина лет двадцати пяти. Одет он был, как и многие севастопольцы: синяя матросская фланелька на «молнии», коричневые брюки в светлую полоску, стоптанные ботинки. Лицо приветливое, простое, русское, лоб открытый, волосы отброшены назад, а глаза с синевой, добрые и внимательные. Казалось, они вбирали в себя все и будто притягивали к себе. Говорить с ним было просто и легко. Александр спрашивал, где Костя учился и работал, кто его родные, товарищи. Потом вспомнил о гранатах, о других поручениях, которые давал через Кузьму, и похвалил за точность исполнения. Почему-то Косте казалось, будто он уже где-то встречал Александра, видел это крупное мужественное лицо, эти пытливые глаза. И тут вспомнилось: вечер, обстрел, скалистый берег у Херсонесского маяка; молоденький лейтенант, застрелившийся на берегу; минуты душевного смятения и растерянности, охватившие его тогда; встреча со старшиной-артиллеристом, который поделился с ним последним солдатским сухарем. Да, да! Это был он, тот самый старшина! Только тогда он был обросший, а теперь побрит и потому выглядит моложе. Тогда на нем была солдатская форма, а теперь штатская одежда. Но голос тот же, те же заглядывающие в душу глаза. Когда он напомнил старшине об этой встрече, тот сказал:

— Я ж говорил тебе — свидимся! А теперь нам тут и работка нашлась.

Александр предложил Косте быть его связным. Через день Костя с Кузьмой пришел к Саше в небольшой домик на Лабораторной, познакомился с его однополчанином Пивановым Иваном, с Максимом Пахомовым и с Лидой.

В тот памятный день Костя дал перед товарищами торжественную клятву на верность Родине. Так стал он подпольщиком под кличкой Матрос.

Только много спустя он узнал, что Александр, он же дядя Саша, просто Саша или Саша Орловский — лишь подпольные клички, а настоящие фамилия и имя его Ревякин Василий. Он коммунист-комсомолец, бывший саратовский колхозник, потом учитель, в армии гвардии старшина артиллерийского полка и был главным организатором и душой севастопольского подполья.

Так Костя обрел свой путь, путь нелегкий, но прямой и светлый. Как Саша сказал: путь испытания на прочность человека. Но он выдержит, как выдержал сегодня на пристани. Если нужно для конспирации, он даже будет выдавать себя за ретивого прислужника Шульца. Но настанет час, и он с оружием пойдет истреблять фашистов, эту людскую нечисть.

Уже небо за Малаховым курганом зарумянилось, когда Костя наконец уснул.

Редко выпадают такие ясные, безветренные дни. Большой Северный рейд замер.

Единственный прокопченный катеришко только что ушел. Чтобы не терять времени, Александр решил ехать на ялике и поджидал Жору Гузова.

Пассажиры набирались, и яличник торопился отчалить, пока не появится катер. Жора прибежал в последний момент и, прыгнув с мостков на корму, сел рядом с Александром.

Под сильными ударами весел ялик шел ходко. Вода за бортом булькала, журчала, закручивалась в воронки. Ревякин смотрел туда, где за лазурной синевой бухты мрачно возвышались городские руины. Куда ни глянь — на Корабельную сторону, на Южную, на холмы за Артиллерийской бухтой — всюду развалины, всюду обгоревшие коробки домов, одинокие трубы, кучи камней, щебня. Город мертв. И все же кое-где вьются дымки. В погребах под развалинами ютятся люди, теплится жизнь.

До причала уже недалеко: хорошо видны разбитая бомбами набережная, изуродованные осколками и пулями серые колонны Графской пристани, покореженные мостки городского яхт-клуба, жалкие остатки аллей Приморского бульвара.

— Нам надо потолковать. Пройдемся? — тихо сказал Жора.

Александр кивнул. Он уже привык, что все новости Жора обычно сообщал по дороге. Кто заподозрит двух учителей, возвращающихся из школы и мирно беседующих о своих делах?

Жора понапрасну слова не обронит. Если говорит, то обдумав, если берется за дело — доводит до конца. Доверять ему можно во всем.

Познакомились они в школе, где Александр преподавал химию. Ему понравился широколобый, кряжистый, ладно скроенный крепыш с энергичным лицом и холодными серыми глазами. С виду Жора казался суров, что делало его старше своих девятнадцати лет. Но стоило ему улыбнуться, и от напускной суровости не оставалось следа. В действительности это был жизнерадостный, остроумный парень, комсомолец, до войны студент последнего курса кораблестроительного техникума. Александр часто вместе с ним возвращался из школы на катере в город, заходил домой. Чем ближе они узнавали друг друга, тем больше проникались взаимным доверием, тем откровенней становились их беседы. От Жоры Александр узнал о разгроме фашистских войск под Сталинградом, об освобождении Ростова, Мариуполя и части Донбасса. Как-то Жора дал ему почитать записанную карандашом сводку Совинформбюро и показал листовку, которую снял со стены Исторического бульвара.

— Знать бы, кто выпускает эти листовки, я бы дал им записи сводок. Ты посмотри, — в голосе Жоры прозвучала досада, — в листовке нет вестей с фронта. Представляешь, как севастопольцы воспрянут духом, узнав, как наши врага бьют.

Уголки губ Ревякина дрогнули, когда он взглянул на листок: он сразу узнал почерк Лиды, которая переписывала эту третью по счету листовку, выпущенную им еще в конце января 1943 года. Две из них Петька тогда перебросил через колючую проволоку в концлагерь, а остальные расклеил на южных слободках и бутовых стенах Исторического бульвара.

Ревякин был уверен, что листовки не только рассеют ложь немцев о падении Москвы, но и помогут объединить патриотов. И он не ошибся. Жора первый пришел в подполье. Он оказался энергичным парнем, который охотно брался за все и всюду поспевал. Он добывал оружие, подложные документы. Доставал бумагу, писал и распространял листовки, а теперь задался целью раздобыть пишущую машинку и типографский шрифт.

Но Гузов принес с собой в подполье еще и обширные знакомства, связи. Всюду у него были друзья — по школе, по техникуму, по работе, и в порту, и на пристани, и на железной дороге. Нашлись знакомые даже в городской управе, рыбконторе и на бирже труда. Ревякин, конечно, не замедлил этим воспользоваться. Прежде всего он установил связь с инженером Павлом Сильниковым. Жора хорошо знал его по студенческой практике в порту. Сильников был организатором боевой группы патриотов, которая готовила диверсии в мастерских и на ремонте судов. Участник этой группы электромонтер Григорий Яковлевич Максюк со своим сыном Андреем собрал небольшой радиоприемник, по ночам записывал сообщения Москвы и передавал Сильникову. Инженер, в свою очередь, давал читать их Гузову. В двух последних подпольных листовках уже появились краткие обзоры положения на фронтах. Павел Сильников вскоре познакомил Александра с Машей Гаврильченко, регистраторшей биржи труда, которая устраивала теперь на работу всех, кого он посылал к ней. У Жоры нашелся верный друг и на железной дороге — Миша Шанько, невысокий белокурый паренек, который вместе с табельщицей Милой Осиповой создал на станции молодежную группу подпольщиков.

Так через Гузова ширились связи. На предприятиях возникали новые группы патриотов, организация росла, разветвлялась, крепла. Теперь Александр и Жора имели точные сведения обо всем, что творилось в городе. Они знали, что делается в мастерских на пристанях порта, с какими грузами приходят неприятельские морские транспорты, сколько и куда эшелонов с солдатами, вооружением и боеприпасами отправлено, где и какие возводятся оборонительные сооружения. Изо дня в день Александр накапливал эти сведения, надеясь наконец найти способ переправить свои донесения советскому командованию или партизанам.

Слияние с группой Сильникова, связи, установленные с подпольными группами с концлагерях, сразу придали размах патриотическому движению. Александр отчетливо сознавал, что вся сила подполья в связях с коренными местными жителями. И не случайно они — Гузов, Сильников, Максюк, семья Михеевых, семья Лопачук, связные Костя, Саня, Коля, Петька, Шанько, Мила Осипова и многие другие — составляют теперь костяк организации. Они выросли на этих каменистых севастопольских холмах, знают каждый спуск и тропку, каждый дом, закоулок и тысячами невидимых нитей связаны между собой и с сотнями других людей. Что для него недосягаемо — для них доступно. Жора и ребята-связные уверяют, что найдут и типографский шрифт, и бумагу, и радиоприемник с пишущей машинкой, и даже рацию. И они найдут!