И вот я стою перед зеркалом, разглядывая себя с головы до ног. Пора.

На этот раз я позволила себе некоторые вольности. Времени на раздумья и выбор нарядов особо не было. Погода ясная и теплая, так что можно забыть о любимых кожаных брюках и теплом свитере. Да и не к месту они сегодня. На первое, тем более такое ответственное, свидание следовало бы принарядиться. Перебрав вешалки, остановила свой выбор на маленьком черном платье и любимом бархатном бордовом шазюбле — пиджаке, больше напоминающем сюртук. Черные полусапожки на шпильке завершали картину. Не замерзну. Да и вечер, похоже, обещает быть жарким.

Морозов в отличие от меня, как всегда, пришел вовремя. Выглядел немного усталым, но глаза… Он смотрел на меня в упор, не отрываясь. Если еще минуту назад его взгляд был направлен в себя, то теперь появились задор, уверенность, лукавая искорка и еще бог знает что.

На Морозове были черные джинсы и джемпер серо-болотного цвета. Я подобный колор называю «цвет грязной паутины», но Морозову он на удивление шел. Вроде обычная повседневная одежда, но на нем она смотрелась, словно он сошел с картинки. Просто удивительно. Забегая вперед, скажу, что я видела его в костюмах два раза, и то лишь потому, что ситуация обязывала. Иначе пришел бы в свитере. Казалось, он сроднился с джинсами и джемперами, словно они были его второй кожей. Я как-то аккуратно завела об этом разговор.

— Так ведь удобно же. — Морозов недоуменно повел плечами.

Мы сидели друг против друга. Звучала приятная, ненавязчивая музыка. О чем-то ворчал контрабас, перебиваемый мелким дождиком клавиш. И в самый разгар их отчаянного спора вклинивался саксофон. Каждый из нас думал о своем. А может, друг о друге. В течение получаса мы практически ни о чем не говорили. Каждый думал, с чего начать. Эта недосказанность витала вокруг нас, она ощущалась в полумраке зала, смешавшись с сигаретным дымом и джазовыми мелодиями.

— Я тебя сегодня не узнаю. Что-то случилось? — Он первым решил нарушить «заговор молчания».

— Нет, все по-прежнему. А что?

— Я ни разу не видел тебя такой спокойной и молчаливой.

— Разве?..

Так мы и болтали ни о чем. Но было ясно, что главное не сказано. Главное — в глазах, в полуулыбке… Да и не нужно было об этом говорить.

Пламя свечи изредка вздрагивало, пытаясь выбраться из-за стеклянного колпака и все-таки разузнать, что происходит. Что задумали эти двое?

— Я, наверное, на той неделе уеду.

— Куда?

— На съемки.

— Надолго?

— Дня на три.

— Что за фильм? Кто режиссер?

— Тебе хочется об этом знать?

— Да.

— Давай мы этому посвятим другую встречу. Как-нибудь потом. А сейчас предлагаю выпить. За нас.

— За нас.

В «La Forte» мы просидели два часа, беспечно болтая обо всем, как всегда, потеряв счет времени. Мимо проходила компания, и кто-то из ребят сказал: «Ого, уже полночь!» Мы не сговариваясь посмотрели на часы, потом друг на друга.

Через полчаса мы сидели на кухне, довольно уютной и ухоженной для холостяцкого жилища, — в светло-коралловых тонах, плитка под мрамор. Соломенное бра над столом. На столе — радиотелефон. Темно-бежевый кухонный «уголок», мебель светлого дерева. На широком подоконнике — бумаги, журналы, на холодильнике на магнитах — записки-напоминания.

— Ты что-нибудь будешь?

— Нет, спасибо.

— Как-то неудобно морить гостью голодом.

— Голодом? Ты издеваешься?

— Ну, как знаешь. А то у меня есть еще вино, сыр…

— Признайся, ты долго изучал мои пристрастия?

— Значит, будешь.

Но на кухне мы задержались недолго. Даже не знаю, как так получилось. Я была впервые в этой квартире, но почему-то точно знала, куда идти. Хотя расположение комнат, а это была двухкомнатная квартира, я увидела лишь утром. Все происходило быстро, спонтанно. Очевидно, каждый почувствовал желание другого. Через считанные секунды мы оказались в спальне, торопливо раздеваясь и все так же не сводя друг с друга глаз.

Утром я проснулась от непривычно громкого тиканья часов. Морозова рядом не было. Оглядевшись, я не увидела вещей, которые сопровождали его постоянно: пейджера, мобильника и ежедневника. Обошла квартиру.

Она была пуста. По всей квартире были развешаны черно-белые фотографии актрис — Грета Гарбо, Вивьен Ли, Марлен Дитрих и другие кинодивы прошлого века. В гостиной — удобная невычурная мебель, домашний кинотеатр. Шкаф в углу у окна после некоторых манипуляций превращался в компьютерный стол. На полу — широкий ковер сливочного цвета, похожий на шкуру неизвестного зверя. Вся комната была выдержана в одной цветовой гамме — кофе с молоком и чуть темнее.

В спальне почти все свободное пространство занимала кровать, противоположную от окна стену — шкаф-купе. С обеих сторон «сексодрома» стояли прикроватные тумбочки. Рядом с дверью чудом уместился комод коньячного цвета, на нем — маленький музыкальный центр и оригинальная подставка для компакт-дисков — деревянная кошка. Изящные бра и оригинальная люстра со вставками-витражами дополняли картину. В прихожей висели две афиши: дипломного спектакля в училище и дебютного в театре. Больше ничего не говорило о том, что это жилище принадлежит актеру. Некоторые служители Мельпомены развешивали афиши со своими портретами по всей квартире, чтобы любой человек, попадавший в нее, трепетал и восхищался.

На зеркале в прихожей краской-граффити был изображен неведомый зверь грушевидной формы с лапками-ниточками и длинным хвостом, оканчивающимся кисточкой. На мой недоуменный вопрос: «Кто это?» — Морозов позже ответил: «Это друг моего детства Кукунчик». Да он не лишен фантазии!

Побродив по квартире, я зашла на кухню. На столе обнаружила записку и ключи от квартиры. Оказывается, он уехал в «Останкино» и уже оттуда должен был поехать в театр. Ключи, как выяснилось, были запасные, но с этого момента принадлежали мне.

В раковине грустили чашка и джезва. Глядя на них, решила перекусить и ехать в Агентство. С недавних пор я писала туда новости. Три раза в неделю я переживала там сдачу материалов и раз в неделю — у себя в редакции. График получался довольно насыщенным.

До часа мне надо было быть в Агентстве. Часы показывали одиннадцать.

В Агентстве была очень запутанная система коридоров и переходов. Запомнить дорогу от лифта до нашей комнаты с первого раза мало кому удавалось. Каждый раз я вспоминала знаменитого киношного персонажа, который, блуждая в похожих закоулках, восклицал: «Кто так строит?!» Мы с Ритой даже как-то поспорили, где сложнее ориентироваться — в Агентстве или в «Останкине». Каждый остался при своем мнении.

В нашем коридоре делали ремонт, поэтому сняли с потолка декоративные панели и были видны провода. Я ориентировалась именно по ним и боялась представить, что будет, когда ремонт закончится. А когда мне в первый раз показали дорогу в бухгалтерию, поняла, что посторонний человек просто так туда не попадет. Хоть ленточки по дороге привязывай. Но уже через месяц я неплохо ориентировалась в пространстве.

С новостями я «отстрелялась» быстро.

— Зайди ко мне. Разговор есть. — Редактор светской хроники явно что-то недоговаривала. В отличие от Алины Лариса не была такой «колючей». Наоборот, слишком мила, тактична и обходительна для начальницы. Ее никто не видел всклокоченной или ненакрашенной. Всегда со стильной стрижкой, аккуратным макияжем и доброжелательной улыбкой. Ей удавалось всегда хорошо выглядеть: и после авралов, и даже тогда, когда, по ее словам, она чувствовала себя отвратительно. Никто не слышал, чтобы Лариса повышала голос и уж тем более непристойно выражалась. Этого нельзя было даже представить. Этакая дама, светская львица.

Тем не менее вся работа выполнялась в срок. Умение ладить с подчиненными тоже было одним из ее достоинств. Новичков она терпеливо учила ремеслу, даже когда ситуация требовала всыпать по первое число. При этом Лариса не была кисейной барышней, витающей в облаках. Постоять за себя она могла, отстоять интересы подчиненных и свои — тем более. Просто она не кричала и не хлопала дверью, а использовала факты, логику и здравый смысл. Я помню ее округлившиеся глаза, когда я вспылила и чересчур резко заговорила с начальством. Такое нарушение субординации было не в ее правилах.