— Следи за пешкой! Хочешь, чтобы я её до последней линии довёл и в ферзя превратил? Последний раз тебе напоминаю. Прозеваешь значит прозеваешь. Смотри за моими ходами, не расслабляйся: моя пешка на проходе, а ты её не взял. Простых правил не понимаешь? Раззява. Это же азы.

Миша серьёзно смотрел на доску и, против своего обыкновения, помалкивал, не стремясь оставить последнее слово за собой, каким бы глупым оно ни было, даже на «раззяву» не реагировал. Он вообще вёл себя с Мелиховым не так, как с остальными — был более сдержан и корректен. Это было заметно, и Ира понимала, почему. Отец не располагал к наглости и нахальству, у него прямо на лбу было написано: «Со мной хамить нельзя! Почему? Потому! Нельзя — и всё!» Даже маленький Миша это чувствовал. Он привык выигрывать и считал себя талантливым и умным. А как иначе? У своего папы он выигрывал, у других мальчишек тоже, а вот Мелихову постоянно проигрывал. Даже когда он уже торжествующе и возбуждённо закричал:

— Мат тебе, дед!

— Рано пташечка запела… — ответил Мелихов нарочито спокойно, — ты мне мат поставить не можешь.

— А вот и могу, сейчас увидишь! Вот ты и проиграл. Сдавайся!

— Не глупи. Твои слон и конь против моего короля. На доске недостаточно фигур, ты не видишь? Плохо.

— А если я так пойду…

— Миш, перестань, тут ничья. Ты сегодня молодец. Ладно, давай нашу партию разберём. Мы же все ходы записали.

— Я сейчас не хочу.

— Неважно, что ты не хочешь. Я сказал, будем разбирать. Ты меня слышишь?

Ирина слушала весь их разговор и гадала, каким будет развитие событий. Уйдёт Миша или нет? Наверное, всё-таки уйдёт. Да, ушёл. Пошёл к девочкам, принялся играть с Наташей, шахматы ему явно надоели. Парню всего восемь лет. Ан нет:

— Куда это ты собрался? Я тебя отпускал? Ну-ка, иди сюда!

— Нет, дед, потом.

— Я сказал, иди сюда. Ты меня не понял?

— А если я не приду?

— Твоё дело. Но если ты сейчас не станешь разбирать партию, можешь больше на меня не рассчитывать, и ты знаешь, что я не шучу.

Тон Мелихова стал сухим и непреклонным. Конечно, он не шутил и вопрос был принципиальным. Не хватало только уступить восьмилетнему ребёнку. Не на того напали.

— А папа меня не заставляет.

— Ладно, играй с папой. Мне-то что! Партия сложилась определённым образом. Мы все ходы записали. Зачем, по-твоему? Если партию не разобрать, ты не научишься на своих ошибках. Если ты не хочешь или не умеешь разбирать все ходы, то как шахматист ты говно.

Надо же, так и сказал Мише — говно. Может, зря? Мальчишка обидится. К удивлению Ирины, Миша хоть и нехотя, со скучной гримасой на лице, но всё-таки вернулся за стол в столовой. Мелихов победил. Больше никаких нравоучений, папаня весь такой деловой:

— Ты сегодня хорошо контролировал центр, мне было не так легко найти хорошие поля для моих фигур. Хотя, видишь? Ты не смог задействовать в игре все свои фигуры. У тебя сначала ладья и конь в первой горизонтали застряли. Что же более активную атаку не развил, делал бесполезные ходы, никуда тебя не ведущие? Потом всё разменял и оставил для эндшпиля всего две фигуры, и это не сработало. Видишь?

Миша внимательно смотрел на доску, куда они снова вернули все фигуры, постепенно двигая их по клеткам, повторяя только что сыгранные позиции.

— Посмотри, в конце дебюта у нас на полях E4, E5, D4, D5, а рядом задействованы зоны C и F. Ты хорошо начал, твоим плюсом было преимущество рокировки с твоей стороны, и ты его использовал.

Ирина перестала прислушиваться. Какая-то абракадабра. Неужели Миша с Мелиховым друг друга понимают? Всё-таки дружба отца с правнуком была для Иры совершенно объяснима. Серьёзные, умные мужики понимают друг друга, и их взаимопонимание неудивительно. При этом разница в возрасте странным образом не имеет значения. И ещё Ире пришло в голову, что зов крови всё-таки существует. Миша воспринимался Мелиховым родным человеком. Кто его знает, может, он себя маленького в нём узнавал. И Миша тоже играл в шахматы именно с дедом, а не с посторонним дядькой. Отец держал его на двух крепких крючках: шахматы и пианино. Миша относился к людям ровно, но скорее равнодушно, а дед ему именно нравился, он был «его» человеком.

Лёня с Олегом изредка выбирались играть в теннис. «Леонид, вы же говорили, что раньше играли. Поедемте с нами!» — Лёня с неизменным энтузиазмом настаивал, а Олег молчал, ему этот престарелый Леонид был на корте совершенно ни к чему. Он недоумённо смотрел на Лёню, и на его лице прямо читалось: «Что на тебя нашло? Нам что, плохо с тобой вдвоём играть? Зачем ты его зовёшь? На черта он нам сдался?» — но Лёня хотел быть светским и радушным. Папа пару раз с ними съездил. У них с Лёней вообще наметились более естественные и простые отношения, чем с Олегом. Оба хранили нейтралитет, то есть воздерживались от резких замечаний в адрес друг друга, но почти совсем не общались. Папа вернулся возбуждённый, но очень устал: набегался. Ругал себя, что сейчас плохо натренирован, парни играют прилично, но он в их возрасте играл лучше. Они пытаются выиграть мяч с чужой подачи. Двигаются зачем-то назад… даже подачи иногда запарывают. Это уж ни в какие ворота.

— Ну да, ты за ними смотрел или сам играл? Ты-то у нас всегда безупречен.

— Мне 74 года, ты забыла? В своё время я лучше играл.

— Пап, не выдумывай. Когда тебе было сорок, я уже тебя прекрасно помню. Где это ты играл? У нас поблизости и кортов не было.

— Ага, много ты про меня знаешь! Я играл.

— Где это?

— В отпуске играл.

Опять эти загадочные отпуска, которые он почти всегда проводил один, без них с мамой. Вот, оказывается, в теннис играл. На Ириной памяти отец ходил на работу, поздно возвращался, ужинал, читал газету и шёл спать. По выходным отправлялся на гаражную площадку и проводил там долгие часы в обществе приятелей с работы. Пару раз в месяц он после работы не появлялся, а где-то пил в обществе тех же приятелей. И так годами… Изредка они все вместе ходили в гости к родственникам, но Ира не думала, что семейные посиделки отцу так уж нравились. Выпивка его интересовала, еда уже намного меньше, а разговоры за столом раздражали — отец рвался на свободу, и он начинал тормошить маму, никогда не давая ей спокойно допить чай. Это не было плохо, так в семье было у всех. Её-то отец иногда музицировал, пел, танцевал. Другие на это были не способны. И вот, оказывается, был какой-то другой Мелихов, который существовал отдельно от дочери, был ей практически неведом — игрок в преферанс, кутила, драчун, пианист, любитель женщин, спортсмен. Шахматы, теннис, футбол, волейбол. Она его таким не знала.

И всё-таки с теннисом не получилось. Мелихов сходил с ними ещё разок, потом отказался так решительно, что его больше не звали. Кстати, Ирины опасения, что он теперь по субботам зачастит в синагогу, не оправдались. Он наведался туда разок, покрасовался, что-то для себя вынес и потерял интерес, как отрезало. Почему? Не хотел тратить время на второстепенные вещи? Не собирался ни к чему привыкать? Не умел теперь длить свои удовольствия, или ему ничто не доставляло радости? Да нет, это неправда — отец умел радоваться, может, даже больше, чем раньше. Ира порывалась затеять с ним об этом разговор, но никак не могла собраться. Разговоры с отцом по-прежнему давались ей нелегко. То ли он вообще был скрытным человеком, то ли дело было в ней — всё-таки она была для него «не ровней», ничего не понимала. А может, всё-таки следовало смотреть правде в глаза? Её отец был обычным технарём, воспринимал жизнь просто и практично, без всяких рефлексий. Простаком он, разумеется, не был, но и слишком сложным и глубоким тоже. А она? Она, наверное, была. Поэтому абстрактные беседы у них с Мелиховым не складывались. Сейчас всё должно быть по-другому? Ирина на это надеялась, но надежды её пока не оправдывались. Да и с чего она взяла, что будет по-другому? Всё-таки, с её стороны было бы неправильным воспринимать отца каким-то необычным, не таким, как раньше.