Я думала: надо, чтобы она на своей шкуре почувствовала; что такое быть в полной власти того, кто тебя ненавидит.

А потом она должна умереть.

Проснулся муж и сказал:

- Что-то у тебя в глазах черти пляшут.

Я рассказала ему, о чем думала. Он всегда меня понимал, хотя иногда не сразу.

- Может, выдать ее замуж? - наморщил он нос.

- Хочешь взять второй женой? - поддела я его.

На его лице изобразился комический ужас.

- Только не эту! Лучше скажи куманьку, он знает уже толк в блондинках.

- Нужна ему такая...

- Ну тогда жени дядю. Э, Идах! - толкнул его ногой. - Вставай, жениться опоздаешь!

Идах отнесся к делу серьезно.

- Подобреет? Вряд ли! Она вся пропиталась злостью. Из нее злость надо выбивать, как из циновки, что долго лежала у порога.

От нашего разговора проснулась пленница - спросонок вытаращила глаза, не поняв, где находится, вскочила, но тут же опустилась назад. Она так и сверлила нас глазами, переводя их с одного лица на другое.

- Жениха выбирает, - проворчал Факундо.

Проснулся Каники и спросил, о чем мы - он не понимал лукуми. Факундо объяснил - в его объяснении было больше неприличных жестов, чем слов. Куманек ответил:

- Делайте что хотите. Лишь бы сладко не показалось.

- Кому? - спросил неугомонный Факундо.

Каники был что-то невесел - но и он улыбнулся.

Эту ночь решили провести в пещере: кони не отдохнули после долгой скачки.

Сеньорита тем временем осмелела. Увидев, что ее не убивают не сдирают кожу живьем, она обрела необыкновенную разговорчивость. Она стояла на коленях перед Филомено, безошибочно определив в нем старшего; она клялась, что больше руки не поднимет ни на одного негра, что осыплет нас золотым дождем, что сделает что угодно, лишь бы отпустили.

- Скажи это тетке Паулине, - ответил он наконец, - если она тебе поверит, может, и я подумаю.

Тогда она завыла и упала в ноги. На сочувствие Паулины она не рассчитывала.

- Крокодил заплакал, - сказала я. - Расскажи, почему ты бешеная хуже собаки? Ты из нищеты попала в богачки и сразу стала рубить сук, на котором сидела. У тебя весь доход с имения уходил на то, чтобы прокормить собак и стражу. Ты убила негритянку, которая стоила хороших денег. Ты вообще-то в своем уме?

Тут она вскинулась дикой кошкой и, забыв о том, что только валялась в ногах у симаррона, стала шипеть и браниться. В три минуты мы услышали столько о похоти и извращенности черной расы, совращающей белых праведников, что я окончательно уверилась в своей догадке.

- Анха! Значит, какая-то цветная все же увела у тебя жениха, оттого ты взбесилась. Что ж, дело поправимое. Видишь вот этого красавца? Это Идах, и он готов на тебе жениться хоть сейчас. Но уж если этот тебе не хорош - можешь поехать с нами в паленке, там холостых много. Э? Говоришь, похотливые? А ты не похотливая? Если бы ты вовремя завела любовника, не стала бы людоедкой.

Хотите - верьте, хотите - нет, но она уставилась на дядю с таким странным любопытством - в глазах зрачки дышали, то расширяясь, то пропадая, как у кошки. Идах был крепкий, мускулистый мужчина немного за сорок; лицо покрыто татуировкой, тело разукрашено рубцами от плетей, одно ухо отсечено. На нем был заметен налет той невидимой африканской пыли, что отличает креола от босаль и сразу бросается в глаза понимающему человеку. Не знаю, определила ли это сеньорита и думала ли она что-нибудь вообще, но молчание затянулось до неприличия.

- Молчит - значит, соглашается, - ввернул Факундо. - Идах, ты ей, похоже, понравился. Как ты насчет этой девушки?

Идах усмехнулся недобро и встал. Девица обмерла и попятилась от него - шаг, другой, третий, споткнулась на неровности пола, едва не упав, но сноровистый охотник ловко подхватил ее и они упали на пол вместе. Крики его не смущали, замысловатых проклятий он просто не понимал, и с застарелой невинностью было покончено быстро и жестоко прямо на наших глазах.

Я следила за женщиной: заплачет или нет? Представляете, не заплакала. Она была в такой ярости и негодовании - что сделали? как смели? - и не вспомнила, что сделала и смела сама. Я знаю, что мы были жестоки. Но мы лишь соблюдали равновесие справедливости.

- Знаешь, Каники, - сказал Идах, - кажется, я ей не понравился.

- Ее блажь, - ответил тот, пожав плечами. - Вот приедем, узнает, почем фунт сладкого... если Паулина не прикончит ее сразу.

Куманек будто в воду глядел. Едва только пленницу спустили с коня, развязав глаза и руки - мулатка, сверкнув глазами, с топориком в руке (рубила хворост для очага), - боком, боком, словно готовый к драке пес, двинулась в ее сторону. Вот тут-то донью Марию де лас Ньевес охватил настоящий страх. До сих пор она надеялась неизвестно на что; теперь до нее дошло, что надеяться не на что. Она пыталась спрятаться за нас - это надо было вообразить! Отсрочил расправу конга.

Пепе велел Паулине уняться, выслушал нас и неодобрительно покачал головой:

- Скверное дело! Эта баба не должна выйти отсюда живой, иначе мы пропали. Вы не могли прикончить ее где-нибудь и не тащить ее сюда?

- Она бы рассталась с жизнью куда легче, чем заслужила, брат.

- Что вы хотите?

- Отдать ее нашим мужчинам. Паулина получит ее напоследок.

Пепе, помедлив, кивнул.

Паулина, с видом королевского прокурора, вершащего правосудие, ободрала с бывшей хозяйки все, что на той еще оставалось от одежды. Сразу же над ней будто сомкнулась темная волна, уволакивая подсудимую в большую хижину на каменистом склоне.

- Как та монашка: и досыта, и без греха, - съязвил кто-то. Фраза запомнилась, хотя было не смешно. Когда мучитель попадает в руки жертв - не бывает ничего справедливей и страшней. Мы в течение нескольких дней или уходили в лес, или отсиживались в своей хижине, и всем было не по себе, хоть мы и знали, что все правильно.

Когда однажды вечером Паулина наконец пришла и села у порожка, молча поставив в сторону топорик, и беззвучно заплакала - у меня будто свалился с души камень. Все кончено, и слава богу. Мулатка плакала, вздрагивая всем телом, и слезы скатывались по щеке, на которой пунцовело свежее, величиной в серебряный песо, клеймо в форме шестигранной снежинки. Она долго плакала, смывая слезами ужас, мирный человек, ставший палачом по непостижимому повороту судьбы.

Каники сказал:

- Это дело надо довести до конца.

- Что еще тут не сделано? - возразил Факундо.

- Кое-что осталось! Поедете со мной?

На другое утро мы уже собрались в неблизкую дорогу. Ехали большой компанией, Пипо снова взял на седло Паулину. У коня куманька лежал на холке мешок из грубо выделанной оленьей шкуры. В нем уместилось то, что осталось от гордой доньи Марии де лас Ньевес Уэте Астуа - таким было ее полное имя.

Оставили лошадей на Грома и Пипо в лесу на границе тростникового поля. Паулина шмыгнула в тростник, мы следом с оружием наизготовку.

Среди рубщиков, орудовавших мачете на другом конце поля, Паулина рассмотрела своего мужа. Почему-то рядом не было видно ни одного надсмотрщика, что всех удивило... Старик рассказал, что произошло в Вильяверде.

Переполох был страшный! Все негры имения оказались взаперти. Но в доме осталась недавно нанятая белая горничная госпожи, которая до утра не осмелилась высунуть носа, но утром все же пошла посмотреть, что случилось, и освободила связанных стражников. Ни майораль, ни раненые не дожили до рассвета. Четверо негров ранено нашими пулями, один плох, неизвестно, выживет ли. Стражники, что уцелели, привели жандармов. Жандармский чин, что распоряжался следствием, велел отыскать прежнего майораля - надо же было хоть кому-нибудь следить за хозяйством.

Этот офицер не поленился расспросить всех, начиная от стражников и кончая самым тупым негритенком: что и как происходило? Он проследил наш след до болота, где собаки сбились. Он поднялся на горку, где обнаружил следы трехдневной стоянки. Он, наконец, задался вопросом: почему напали именно на эту усадьбу и почему владелицу не убили, а похитили? И тут-то он наслушался от негров такого, что волосы вставали дыбом: и про Фермину, и порки, и измывательства над пассиями прежнего владельца.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: