Жандарм схватился за голову, но эта сторона дела не входила в его ведение, и он продолжал расспрашивать о тех, кто налетел так дерзко. Подобрал все оставшиеся стрелы, осмотрел пули, вынутые из тел пострадавших, и снова и снова спрашивал: кто был с Каники? Как выглядели те трое? Наконец углем по бумаге сделал три рисунка: предполагаемые портреты. Негры мялись и жались - вроде то, а вроде не то, но стражники, натерпевшиеся страху на десять лет вперед, признали сходство.

Стали искать наследников. Далеко ходить не пришлось, у хозяйки была младшая сестра, - замужем за каким-то мелким чиновником из Гаваны, по имени донья Вирхиния. Она явилась на четвертый день, неизвестно как успев одолеть неблизкую дорогу от столицы, одна, без мужа, и вела себя спокойно и подчеркнуто доброжелательно. Глаза ее горели при виде всего богатства: имение с почти сотней рабов! Но права у нее были птичьи, пропажа старшей сестры не означала ее смерти, стало быть, вступление в наследство откладывается на долгий срок, хотя в конечной судьбе сеньориты никто не сомневался... а до тех пор опека и шаткое положение. Мог объявиться другой дальний родственник, и тогда тяжбе конца не предвиделось.

Одно хорошо: духом ведьмы больше и не пахло. Неграм это было самое важное. Они - чего сроду раньше не бывало - с охотой взялись за работу, надо было делать ее за себя и за тех, кто не мог оправиться от истязаний, а старик майораль не успевал везде, вот и случилась невиданная штука, что негры рубят тростник без надсмотрщика... Но мазать пятки салом никто не собирался: худшее позади.

- Найди-ка мне донью наследницу, - попросил Каники Паулину. - Я хочу на нее посмотреть.

Мулатка прямиком пошла в усадьбу, разыскивать сначала управляющего. Старик испанец ей даже обрадовался. Он ничуть не удивился тому, что экономка вернулась, и ничуть не сомневался, что более чем месячное отсутствие сойдет ей с рук без последствий. Самолично отвел представить новой хозяйке.

С новою сеньорой разговор шел сначала о том, о сем, о прежнем владельце, о разорении из-за непомерной своры, о жестокосердии сестрицы, и, наконец, Паулина ловко закинула удочку, выразив уверенность, что при новой хозяйке, такой разумной и обходительной, дела в имении пойдут прежним благополучным порядком, когда и негры сыты и веселы, и хозяева как сыр в масле катаются.

Донья Вирхиния сразу клюнула на приманку, посетовав, что не все так просто, что еще уйма судебной волокиты.

- За чем дело стало? - спросила степенно экономка. - Ваша сестрица, не тем будь помянута, сама накликала на себя смерть.

- Факт смерти не доказан, милая моя Паулина.

Паулина "милую" пропустила мимо ушей, поскольку дур в экономках не держат.

- Вы могли бы вступить во владение хоть с сегодняшнего дня.

- Так? Что для этого надо сделать?

- Взять бумагу, чернила, перо и пойти со мной.

- Далеко?

- Нет, сеньора, не очень. В лесочек тут не далеко.

- Что же я буду там, в лесочке, писать?

- Обязательство на отпускную для меня, как только станете хозяйкой имения.

Крючок был проглочен, и рыбку потянули в нужном направлении. А на бережку уже сидел Каники, поджав ноги и покуривая. Рядом лежал мешок.

Донья Вирхиния перепугалась до дурноты.

- Каналья, куда ты меня привела? Кто эта протобестия?

А куманек в ответ с невозмутимой улыбкой:

- С тем, кто доставил тебе изрядное состояние, могла бы и повежливей.

- Так ты Каники?

- Он самый.

Это известие даму почему-то даже успокоило.

- Что тебе от меня надо?

- Наоборот, тебе от меня, - и вытряхнул мешок.

Я смотрела из-за кустов, и то мне стало не по себе. А дама была не храброго десятка, и ее вовсе стало мутить. Паулина привела ее в чувство.

- А теперь, сеньора, письменные принадлежности. Надо написать две бумаги.

Одна представляла отпускное свидетельство на имя Паулины Вильяверде. Грош цена ему была без подписи и печати нотариуса, однако оно было написано по всей форме.

- Теперь под диктовку еще одну бумагу... - и куманек начал диктовать. Сеньора писала с вылезшими на лоб глазами. Немудрено: смысл бумаги состоял в том, что она, вышеназванная сеньора, вступила в сговор с разбойником Каники, цель которого состояла в похищении и убийстве ее сестры.

- Готово, - сказала она.

Филомено потребовал лист и поглядел на то, что там было написано.

- Сеньора думает, что я неграмотный, а я грамотный. Пиши по новой, если хочешь получить останки сестрицы и жирный кусок.

- Для чего тебе это? - возмутилась дама. - Тут все от первого до последнего слова неправда. Это грешно! Можно мстить человеку, но оставь в покое труп. В конце концов, она моя сестра, и я обязана похоронить ее по-христиански.

- Мне это нужно, - объяснил Филомено, - во-первых, для безопасности вон той кумушки. Пусть всем будет ясно, что Паулина не имеет ко мне никакого касательства. Сбежала, шаталась около имения, обнаружила труп и поняла, что бояться больше некого. Во-вторых, ты сестра вот этого отродья. Неизвестно, чем ты будешь, вступив во владение усадьбой. Имея эту бумажку на руках, я буду знать, что в Вильяверде людей не отдают на съедение собакам.

- Что ж, и не выпороть никакого негодника?

- Нет, почему же, всякое случается в жизни... Только ты в это дело не лезь, майораль его знает лучше твоего.

- С этой бумагой ты будешь вытягивать из меня все, что я буду получать с имения.

- Вот дура! - рассердился Каники. - На кой черт мне деньги в лесу? Или пиши, что я сказал, и все останется между нами. Или я брошу это крокодилицу туда, к ее родне, - живи на жалованье таможенного чиновника еще пять лет, а опека тем временем разворует все, что сможет, и получишь огарочки...

- А как же насчет погребения? Нельзя же так!

- Можно. Я не христианин и она не была христианкой. По крайней мере не водилось за ней ни христианской доброты, ни христианского смирения. Уж если на то пошло, мы ее похороним в лесу и найдем добрую душу, чтоб помолиться за упокой.

Не знаю, что подействовало на донью Вирхинию, но она скоренько написала то, что от нее требовалось. Каники прочитал и остался доволен. Уложил бумагу в кисет, сказал Паулине "прощай, кума" и пошел в заросли. Но на полдороге обернулся.

- К сеньоре у меня один вопрос. Как зовут того дотошного жандарма, что проводил следствие?

- Не знаю, зачем тебе это знать, - ответила дама недовольно. - Это капитан Федерико Суарес, и я уверена, что он рано или поздно до тебя доберется.

Донья Вирхиния Уэте де Сотомайор до поры исчезла с нашего горизонта.

- На кой черт она тебе понадобилась? - спросил Факундо куманька на обратном пути. - Подкинул бы мешок на видное место с запиской: так и так, мол. А ты устроил целую церковную службу с проповедью.

- Ты, кум, сказал глупость, - отвечал Филомено. - Ты же был купец, стало быть, голова должна работать. Она у меня теперь вот где сидит, эта баба - и похлопал себя по кисету.

- Мало ли какая нужда приспеет?

Гром долго чесал в затылке.

- Знаешь, кум, все-таки ты китаец. Негру бы сроду до такого не додуматься.

Это было одно из наших самых дерзких дел. После него Филомено сказал, чтобы мы посидели тихо месяц-другой.

- Всегда так: раз, что-то случилось! Переполох, собаки, стража, шум, трах-тарарах! Рыщут, скачут, нюхают. Через неделю в дозорах играют в карты, через две их сняли, через месяц забыли, что что-то случалось - до нового переполоха.

Но я уже знала, кто взялся нас искать, и не думала, что Федерико Суарес так же беспечен и непредусмотрителен, как прочие. Без сомнения, он узнал нас с Факундо по описаниям: слишком он хорошо нас знал. Времени, конечно, прошло немало - семь лет, как мы были в бегах. Но я всегда полагалась на свое чутье в людях и была уверена, что ему это не срок. Конечно, он будет искать нас не только для службы, но и для себя, и использует для этого все служебные возможности. Конечно, он будет искать прежде всего меня. А остальные? Впрочем, он должен был сначала нас поймать, а мы не собирались доставлять ему такого удовольствия. На одного умного жандармского капитана приходилась уйма людей, которые не горели служебным долгом. Они отказывались драться, если их было меньше десяти на одного симаррона. Благословенны испанская лень и безответственность - благодаря им мы могли надеяться много лет гулять по Эскамбраю... и были правы.