Дома были гости. Костя не любил гостей, потому что мать гоняла его со всякими поручениям к соседям и заставляла убираться в комнате.

На кухне сидели мамин брат со своей женой и что-то громко обсуждали. Какие-то взрослые глупости, кажется, они купили диван и теперь думали, куда его поставить.

- Костенька! – заверещала тётя Таня и поманила Костю к себе. – Как же ты вытянулся! Прям красавец! Да, Петя? Скажи, ведь вырос, да? С прошлого-то года очень вырос…

- Да, вырос, - коротко согласился дядя Петя и лишь мельком посмотрел на Костю, но так, что тому стало не по себе, словно раздели и холодной водой окатили. И захотелось уйти с кухни и не видеть дядю Петю. Всё было так хорошо, пока они не припёрлись!

Костя весь праздничный обед просидел рядом с тётей Таней, и та постоянно трепала его по голове и говорила, что он вытянулся, загорел и стал похож на настоящего мужичка. Говорила, что, наверное, у Кости отбоя не было от девчонок и что скоро он станет завидным женихом. Изо рта её пахло гнилыми зубами и глаза были какие-то бешеные. Костя боялся тётю Таню, но больше он боялся дядю Петю. Тот сидел напротив и не спускал с Кости внимательного взгляда, следил за каждым его движением и иногда казалось, что он чокнутый. Реально ненормальный. Костя видел таких, они прогуливались за оградой психоневрологического диспансера. Психи. И слюни ещё у них текут, и они на людей бросаются.

А вечером мама с тётей Таней собрались в гости к своим подружкам из университета. И Костя остался с дядей Петей дома. Мама строго-настрого запретила Косте уходить гулять, потому что дяде Пете будет скучно одному, а хорошие мальчики не станут заставлять гостей скучать.

- Как лето? – дядя Петя сидел на диване, одной рукой гладил спинку, как кошку, медленно-медленно, а в другой держал раскрытую книгу. Мамину книгу.

- Нормально, - ответил Костя, сидя в кресле напротив. Он усердно пытался придумать, как не заставить дядю Петю скучать, и поменьше с ним болтать. Иначе мама будет ругаться. А ругается она всегда очень неприятно. – Строили шалаш.

- На дереве? – дядя Петя смотрел на Костю не как мама и говорил с ним иначе. Почти как со взрослым. Но от этого было не легче. Даже наоборот, было ещё страшнее, потому что Костя не знал, как разговаривают взрослые. Мог только подражать, играть роль.

- Нет, в кустах… Мы с местными дрались. И победили… на следующий год у нас будет своя территория, и они не посмеют к нам сунуться.

- У тебя много друзей?

- Да, пятеро. Двое живут в Москве, остальные здесь… только далеко. Мама не разрешает ездить к ним. Но когда я закончу первый класс, буду к ним ездить на трамвае.

- Ты хороший друг?

Костя растерянно потеребил бахрому на покрывале. Он не понимал, о чём его спрашивает дядя Петя. Какой-то глупый вопрос.

- Да. Наверное…

- А девочки? Ты дружишь с девочками?

И опять глупый вопрос. И дядя Петя всё гладит и гладит диван, достал уже. Смотрит, смотрит на Костю, на его голые исцарапанные коленки. И словно не диван гладит, а Костины коленки. Хочется закрыться от его взгляда, пойти переодеться.

- Нет, с девчонками дружат только слабаки.

Дядя Петя улыбается. И глаза его превращаются в узкие щёлки, как у китайца.

- Ты не прав. С девочками дружат не для этого.

- А для чего?

- Для того, чтобы целоваться, чтобы получать удовольствие.

- Пфф… - фыркнул Костя и съехал по креслу чуть ниже. – Мне это не нужно. Когда я стану взрослым, тогда нужно будет целоваться, а сейчас мне не нужно целоваться.

- Ты ещё такой маленький, Костенька. Скоро ты поймёшь, насколько заблуждался.

Костя целовал Лаврива глубоко, без тормозов. Облизывал его губы, кусал подбородок, прижимался щекой к его щеке и слушал сбитое влажное дыхание, смотрел в прикрытые от удовольствия глаза и запрещал себе вспоминать. К чёрту дядя Петю… к чёрту тот день перед первым сентября. Всё это осталось в прошлом. Дядя Петя умер в прошлом году от инсульта. Его больше нет, а Костя остался. И хочет всё исправить, хочет прекратить бояться. Прямо сейчас исправить! Нужно же с чего-то начинать.

- Костя… - Лаврив шепчет его имя и пытается подстроиться под Костины движения. Они просто скользят друг по другу, касаясь, не проникая… Хочется насытиться, хочется попробовать всё. На ощупь, на вкус… Костя гладит руками гладкие бёдра Тутти-Фрутти, мнёт упругую горячую кожу, спускается ниже, к изножью кровати. Целует грудь, живот. Он такой тощий. Лаврив совсем худой, миниатюрный. Его бледная, чувствительная кожа с просвечивающими зеленоватыми венками мгновенно краснеет от прикосновений. И ещё он боится щекотки. Смеётся и дёргается, когда Костя пытается трогать его рёбра и целовать за ухом. А потом он переворачивается на живот и говорит, что хочет Костю, хочет, чтобы тот вошёл в него. Говорит, что он не привык к долгим ласкам, что ему стыдно, и ещё что-то говорит, но уже в подушку, и Костя не слышит. И в ушах шумит, как прибой, как тот самый ветер из сна про море, розовые ладони и драгоценные камни. Костя сжимает ладони Лаврива, лежащие на кровати – они узкие и розовые, наклоняется к его спине, целует выступающие лопатки, прикусывает позвонки. Нависает, едва касаясь. Не торопится. Он никогда прежде не делал этого. Никогда прежде не думал, что ему понадобится такой опыт. И всё-таки это хорошо, что никого до Лаврива не было. Всё прошлое только мешает. Костя бы хотел, чтобы у него вообще никого никогда не было. Жаль, что у Тутти-Фрутти было… Как оно вообще могло у него быть? Как у него мог кто-то быть до Кости? Это невозможно.

И первый громкий выдох, в унисон. Костя чувствует пробегающую по спине Лаврива дрожь, а потом тот напрягается. Ему больно… но остановиться уже нет сил. Грань перейдена и можно только двигаться вперёд. В него и из него. Каждый раз всё сильнее и напористее, чтобы до дна, чтобы наконец отключить все страхи и предубеждения. Хорошо же… Вместе двигаться очень хорошо…

А потом Костя чувствует, как его накрывает. Смывает волной. И он плывёт, плывёт в свободном и мягком океане, который качает его освободившееся от земной тяжести тело. И это прекрасно и бесконечно. Костя уверен, что когда он умрёт, будет так же. И бояться нечего. Больше нечего бояться.

Лаврив лежит, отвернувшись от Кости, дышит хрипло, и мелко вздрагивает всем телом.

- Замёрз? – Костя заглядывает в его лицо, отводит влажные волосы со лба.

- Да, немного.

Он слегка улыбается Косте и обессилено пытается убрать оставшиеся прядки с лица. Его пальцы всё ещё дрожат, и вообще он выглядит очень уставшим. Кажется, что Костя выпил из него все силы.

- И на кой ты поехал в Выборг? – вздохнул Костя, поднимаясь с узкой кровати. Лежать на такой вдвоём было практически нереально. Тем более с Костиным телосложением. Он стянул со своей кровати покрывало и накинул его на Лаврива. – Чокнутый ботаник…

- Моё здоровье – это только моя проблема, - прошептал тот, закрывая глаза и, собравшись с силами, закашлялся. Косте не понравился его кашель. Сухой и хриплый, он шёл откуда-то из глубины лёгких. Нужна микстура и антибиотики, иначе точно будет осложнение. – Нужно в ванную…

- Полчаса тебя не строят, отдохни.

- Хорошо. Пятнадцать минут.

- Да хоть пять, спи уже.

Костя спустился вниз, спросил у тётеньки на ресепшене, где находится ближайшая аптека, и вышел на улицу под непрекращающийся со вчерашнего дня дождь. Ему было хорошо. Ему было хорошо, как никогда прежде. Даже этот дождь, даже кашель Лаврива, даже эти дурацкие семинары… всё было таким настоящим и замечательным. Обычные жизненные мелочи. Идёт дождь, люди болеют, семинары проводятся… А Костя живёт, участвует во всём этом. И ему интересно. Ему ужасно интересно быть здесь и сейчас. Может быть, это ненадолго, а может быть, навсегда. Без разницы. Уже без разницы.

22.

- Я не угадал с изнасилованием, да?

Лаврив сидел на кровати, закутавшись в одеяло. Его мокрые волосы, вьющиеся крупными кольцами, поблёскивали в свете лампы. Костя опять почувствовал это - острое, нежное, щемящее грудь чувство. Любовь, блин… Лаврив послушно выпил все таблетки, что купил Костя, и кашлял уже реже. Но всё равно долго и изматывающе. Губы его были красными и на щеках тоже горели яркие пятна. Костя хотел бы помочь Тутти-Фрутти чем-то более существенным, чем таблетками. Теперь, когда он принял его в свой круг, очертил вселенную вместе с ним, Костя считал себя ответственным за Лаврива.