Сама во всем виновата. В том, что вообразила невероятную ситуацию с обнаженным Джованни, в одной тунике и с копьем в руке. В том, как часто задумывалась о его совершенном лице, чистых идеальных линиях тела. В том, что мнимый анализ и эстетическая оценка незаметно переросли в вожделение. Низменную животную похоть. По правде говоря, ей следовало стыдиться себя.

Ветер взъерошил ей волосы. Она убрала с глаз непослушную прядь. Это напомнило о Джованни, который также отвел локон, прежде чем поцеловать ее. Или это было до того, как она сама бросилась ему на шею, и он уже не мог не поцеловать ее. Но он ведь не сопротивлялся. Да и с какой стати, ведь он привык именно к такому поведению других женщин! А теперь Кресси вела себя точно так, как те женщины, хотя хорошо знала, что к ним не относится, да и не станет одной из них, потому что не обладала ни одной из тех прелестей, которые необходимы для успешного соблазнения.

Зачем же тогда Джованни целовал ее, да еще с такой страстью, будто действительно желал ее не меньше, чем она его? Кресси спрыгнула с ограды и направилась к близнецам, которые перестали искать головастиков и собрались бежать за старшими братьями, желая поучаствовать в их игре, что им вряд ли позволят.

— Пойдем взглянем на овечку, — предложила Кресси, взяв мальчиков за руки, и повела их к дальнему полю, где резвились овечки, похожие на маленьких белых, как облака, колобков, пока их матери довольно жевали сочную зеленую траву.

Кресси помогла Фредди и Джорджу забраться на ограду, заботливо поддерживая обоих. В дальнем конце поля стояла одинокая черная овечка. Она не блеяла, а наблюдала за тем, как резвились остальные, и не проявляла ни малейшего желания разделить их веселье. Легко представить себя паршивой овцой в семье, но именно так Кресси чувствовала себя. Даже если Джованни не вскружит ей голову и не обнаружит в ней мифическое существо, которым, по его мнению, и была настоящая Кресси. Та Кресси, которую он хотел написать.

Она с грустью подумала, что именно поэтому он, вероятнее всего, и целовал ее. Он хотел разобраться в ней, заставить ее раскрыться. Это был лишь технический прием. Джованни хотел возбудить Кресси, затем перенести ее реакцию на холст. Нет сомнений, это технический прием, которым он пользовался неоднократно. Также не оставалось сомнений в том, что этот прием крайне успешный. Кто же сможет воспротивиться поцелуям столь неотразимого мужчины?

Лучше всего было притвориться, будто ничего не произошло. Кресси не станет потакать его самолюбию. Хотя он все время неодобрительно говорил о собственной внешности. Теперь она вспомнила об этом.

Спустив близнецов с ограды, Кресси позвала Гарри и Джеймса и пошла к дому. Она невольно коснулась губ. Это же надо, удостоилась профессионального поцелуя.

Джованни преследовал чисто художественные цели. Однако его поцелуй дышал восхитительной страстностью. Ничего подобного ей даже не снилось. Профессиональный поцелуй или нет, пришлось признать, Кресси наслаждалась им. Подтверждение тому ее реакция. Нет смысла отрицать это, ведь доказательства — ее фирменное блюдо.

Кресси боязливо вошла в импровизированную студию. Целую неделю изо дня в день она позировала, пока Джованни трудился над ее портретом. Он говорил редко, почти не подавал признаков, будто замечает ее присутствие. Иногда просил ее менять положение и объяснял какую-нибудь техническую деталь. Оба держались напряженно, будто боялись замкнутого пространства. Джованни не позволял ей взглянуть на свою работу. «Увидите портрет только тогда, когда он устроит меня», — повторял он, хотя и утверждал, что работа продвигается успешно. Он ни разу не вспомнил, как они целовались. «Это хорошо», — не раз думала Кресси про себя, ибо у нее тоже не было намерения возвращаться к тому эпизоду. Джованни — художник, она позирует. Это помещение сейчас располагало скорее к напряженному художественному труду, чем к необузданной интимности. «Да, дело как раз в этом», — решила она, довольная тем, что нашла логическое объяснение.

Кресси потянула за вырез платья в тщетной попытке прикрыть грудь. Вчера Джованни напомнил, что желал бы видеть ее в более откровенной одежде. Сегодня она надела вечернее платье и чувствовала себя так, будто совсем обнажилась. Наверное, потому, что было еще светло, а темно-красное бархатное платье с низким вырезом и крохотными рукавами с буфами обнажало намного больше, чем Кресси привыкла. Эго платье носила ее мать, старомодное, в стиле популярном при жизни Жозефины, жены императора Наполеона. Узорчатая накидка из черной ткани, отделанной золотистыми блестками, придавала платью вполне приличный вид. Кресси теснее обычного зашнуровала корсет, после чего ей казалось, что груди слишком обнажились. Соски были почти видны. Впервые увидев свое отражение в зеркале, она поразилась перемене, которая произошла с ней. К тому же вспомнила маму, которую раньше не представляла в платье, явно предназначенном для соблазнения.

Попытка Кресси уложить волосы должным образом не увенчалась большим успехом. Не желая дать слугам повода для сплетен, она отпустила горничную сразу после того, как та зашнуровала корсет. Ей хотелось украсить платье греческим узлом, но из этого почему-то ничего не вышло. «Как это скверно», — удрученно подумала она, потрогав прическу. В руке осталось несколько заколок, которые она пыталась вернуть на прежние места, но тут появился Джованни. Остановился на пороге и уставился на нее. Кресси уже хотела скрестить руки на груди, но вовремя сдержалась.

— Вы говорили, что хотите видеть меня в чем-то более… но у меня не нашлось ничего своего. Конечно, есть вечерние платья, и, хотя мне уже двадцать шесть лет, на рынке невест я еще считаюсь девушкой, поэтому… поэтому взяла напрокат вот это. Это платье носила моя мать, но если оно не подойдет, я… — Кресси запнулась и покраснела, но Джованни продолжал смотреть на нее. — Я пойду надену что-нибудь другое.

— Нет! Крессида, это то, что надо. Вы красавица.

— Ну, должна признаться, эго весьма неплохое платье. Думаю, мода в дни молодости мамы…

— Дело не в платье, дело в вас. — Джованни улыбнулся. — Хотя волосы… Позвольте мне.

Крессида стояла неподвижно, едва дыша, пока он поправлял ее непослушные волосы. От него пахло свежим мылом и скипидаром. На подбородке проступала синеватая щетина. Почему он так смотрит… и почему она так реагирует на это?

— Вот так! Вот это вдохновляет.

Джованни осторожно усадил ее в кресло, поправил складки платья, затем встал за мольбертом и снял покрывало с полотна. А чего она ожидала? Что он бросится к ее ногам, обнимет ее, опустит голову на ее грудь? Его щетина начнет щекотать кожу. Вырез платья оказался столь низким, что малейшее движение обнажило бы соски, а это привлекло бы его внимание.

Он станет ласкать их языком?

— О боже.

— Что-нибудь не так?

— Нет-нет. Пустяки.

— Платье неудобно?

— Нет. Оно просто немного… ничего.

— Должно быть, у вас с матерью одинаковые фигуры. Платье отлично сидит на вас.

— Правда? — Кресси с сомнением оглядела себя.

— Вы, кстати, очень похожи, если верить портрету в галерее.

— Сегодня вы мне льстите. Хотите изобразить меня краснеющей от ваших комплиментов?

Джованни положил кисть:

— Вы считаете мои комплименты профессиональной уловкой?

— Какое это имеет значение, если они приводят к желаемому результату? — Кресси пожала плечами.

В глазах Джованни вспыхнул гнев, но он тут же подавил его, сосредоточив внимание на палитре. Кресси едва удержалась от желания грызть ногти, еще одна привычка, от которой ей хотелось избавиться с тех пор, как Джованни отругал ее.

— Она красивая? — спросила Кресси. — Я имею в виду картину. Вы довольны ею?

— Да. Я удовлетворен. — Джованни кивнул. — Получится именно то, о чем я говорил. Скоро я закончу этот портрет и смогу очень скоро приступить ко второму.

— Вы уже решили, как станете изображать меня?