— Я представляю вас амазонкой. Пентесилеей, поскольку таков ваш литературный псевдоним. Однако царицу-воительницу следует изобразить с одной обнаженной грудью…

— В этом платье я чувствую себя так, будто моя грудь почти обнажена. Все это близко к грани неприличия. — Слишком поздно Кресси догадалась, что уже обратила внимание на свою грудь. Джованни уже уставился на нее, его глаза потемнели, что говорило не только о чисто творческом интересе. Джованни выглядел так же, когда целовал ее. К ней вернулись прежние ощущения, охватило какое-то жаркое непонятное ожидание. Голод. — Я не очень-то уверена, что действительно похожа на царицу-воительницу, — торопливо заговорила Кресси, смущенная поворотом, какой приняли ее мысли. — Мне даже не хватает смелости противиться отцу. Мне далеко до Ахилла[18].

— Вы несправедливы к себе! Когда я вас увидел впервые, вы смело разговаривали с отцом. Я помню это очень хорошо. Смотрели с вызовом, когда я вошел. Говорили мне, что отец пытается выдать вас замуж, но, несмотря на это, вы упорно остаетесь незамужней.

— Никто не просит моей руки. — То есть придется согласиться на запоздалое предложение, сделанное под принуждением. — Вы переоцениваете мои прелести, что я подчеркиваю уже не раз.

— И, как я уже подчеркивал не раз, вы намерены принизить себя еще больше, чем это делает ваш отец.

Если бы вы того хотели, не сомневаюсь, добились бы предложения от любого претендента, избранного лордом Армстронгом. Но вы не захотели. В действительности я готов поспорить: вы в этом деле отнюдь не пошли навстречу намерениям отца. Кресси, где же истина? Почему вы не вышли замуж? Виноват тот мужчина, которого упомянула ваша мачеха? Он разбил ваше сердце?

Кресси Армстронг, не распространяйся о своих желаниях! Только тогда можно надеяться, что Джованни нарушит молчание.

— А как же вы? — возразила она. — Вы женаты? Вы уже были влюблены?

— Нет и нет. Мы говорили о вас.

— Я ни о ком не говорила.

— Теперь вы ведете себя как один из ваших младших братьев. — Джованни рассмеялся. — Ti ho messo con le spalle al muro[19]. Вам не нравится, когда вас ставят в безвыходное положение, верно?

— Я не… мне не… Я отнюдь не в безвыходном положении. Почему вас так вдруг заинтересовал Джайлс Пейтон?

— Он меня совсем не интересует. Я лишь хочу узнать, как он повлиял на вас. Лучше понять именно сейчас, когда ваш первый портрет почти завершен, и мои знания не смогут затмить чистоту изображения. Вы меня понимаете?

— Значит… этот допрос… еще один ваш технический прием?

— Ради бога! — Джованни бросил кистью в мольберт. Та отскочила от деревянной стойки и упала на пол. — В вас скрыта женщина, страстная, остроумная, интересная. Я увидел эту женщину, коснулся и целовал. Но вы не хотите признавать, что она существует, тем более дать ей свободу.

Джованни наклонился, чтобы поднять кисть. Выпрямившись, пересек комнату и остановился перед ней.

— Вы думаете, никто не замечает вас, однако желаете, чтобы вас замечали. Хотите, чтобы люди узнали, что вы не только чистокровное животное. Я могу помочь вам. Показать ту женщину, но только в случае, если вы позволите мне увидеть ее.

Кресси вовремя удержалась от невольного желания все отрицать и заставила себя задуматься над его словами.

— Я не желаю, чтобы вы запечатлели мои слабости, прошлые ошибки и неблагоразумные поступки, — ответила она, превозмогая себя. — С Джайлсом это вышло потому, что я была очень юна, наивна и так… Не знаю, мне так хотелось угодить ему. Сейчас я совсем другая.

— Тогда покажите себя в истинном свете. Представьте, что эта студия своеобразная исповедальня. Мы связаны торжественной клятвой и будем хранить нашу тайну. Все, что вы скажете здесь, останется между нами. Даю вам слово.

— А если я действительно исповедуюсь? К сожалению, вы не сможете отпустить мне грехи. — Кресси не хотелось переходить к обороне, но и не совсем нравилось направление разговора. Она никогда ни с кем не обсуждала Джайлса, даже было трудно вообразить такую возможность. — Вы предлагаете сыграть роль не только художника, но и священника, правда?

— Я не играю художника, — сказал Джованни и насторожился.

— Не я единственная, кому не нравится оказываться в безвыходном положении, — возразила Кресси. Пользуясь случаем, она ответно уколола, ибо ее больно задело его прежнее замечание. — Вы сами признались, что играете его. Полотно перед вами — это не портрет, а упражнение в эстетике. У вас огромный природный талант. Я убедилась в этом, когда вы рисовали моих братьев. Однако вы решили забыть о нем и писать то, что угодно заказчикам. Вы могли бы стать художником, а предпочли роль живописца.

Кресси хотелось лишь отбиться от вопросов Джованни, однако ей на мгновение показалось, что она зашла слишком далеко. Губы художника сжались, глаза вспыхнули, предвещая грозу, но пока она смотрела на него, его гнев угас, укрощенный, точно непослушная собака. Пригладив коротко постриженные волосы, он потер глаза и с трудом улыбнулся.

— Вы правы. Именно на этом я построил свою карьеру. Но этого уже недостаточно.

Джованни потянул за шейный платок, сдвинув набок идеальный узел, и сел на древний сундук напротив нее, подняв тучу пыли, которая тут же пристала к его брюкам. Кресси впервые увидела его в столь неопрятном виде, истинное выражение его лица, смущение. Впервые увидела его уязвимым. Джованни обхватил голову руками, локтями уперся в колени.

Кресси все время вертела блестку на накидке, пока та не повисла на ниточке.

— Мне страшно, — наконец призналась она. — Я боюсь, тот, кого вы пишете, получится жалким и непривлекательным.

Блестка оторвалась, оставив маленькую дырочку на ткани. Кресси уставилась на нее, не смея поднять глаза на Джованни.

— Вы не понимаете. Откуда вам понять, ведь вы без труда обращаете на себя внимание женщин, но…

Слова Кресси прервал резкий смех Джованни. Ей пришлось поднять голову.

— И вот это, — заговорил он, указывая на свое лицо, — вы считаете достоинством? Вы думаете, мне нравится, что предо мной заискивают? Думаете, мне нравится, что люди видят лишь этот совершенный профиль?

— Вы поэтому не хотите общаться с Беллой и мной? Почему вы едите один и…

— Сплю один. Всегда. С тех пор… всегда. Вот вы и добились того, что я исповедуюсь перед вами. — Джованни встал, взял ее за руку и привлек к себе. — Кресси, со дня нашей встречи я заметил в вас нечто другое. Нечто такое, чего не могу объяснить, но понимаю, что буду жалеть всю оставшуюся жизнь, если не сумею запечатлеть это. Чтобы написать вас, я должен знать вас. Понимаете?

Кресси остро чувствовала близость тела Джованни, кожи, уст, она столь же остро понимала, что он доверил ей, именно ей, то, что не говорил больше никому. Это сделало его уязвимым и даже еще больше привлекательным. Ей хотелось крепко обнять его, целовать, просить, чтобы он больше рассказал о себе, поведан все. Однако за такую откровенность Кресси должна была довериться ему, а для этого придется собраться с силами.

— Ладно, если хотите, если вы настаиваете, вот правда. — Кресси высвободилась, подошла к слуховому окну и рассеянно посмотрела в него. — Джованни, несмотря на то что вы сказали, я всячески пыталась быть… сговорчивой… с теми мужчинами, которых мне подбирал отец. Но ничего не вышло. Я вела себя крайне неловко, а когда мой язык немного развязывался, я до смерти утомляла потенциальных ухажеров, без конца толкуя о своих научных изысканиях. Знаете, Белла права… мужчины не выносят ученых женщин.

— Возможно, это касается мужчин из круга знакомых вашего отца, — насмешливо заметил Джованни. — Что красноречиво говорит о лорде Армстронге.

— Спасибо. — Кресси едва заметно улыбнулась. — Однако это ничего не меняет. Чем больше я старалась, тем больше, видно, я отпугивала претендентов на мою руку и тем больше отчаивалась. Вы должны понять: меня воспитывали в том духе, что брак не только долг, но единственный выбор. Я была вынуждена выйти замуж. Когда подвернулся Джайлс и проявил чуточку интереса скорее ко мне, нежели к семье, я убедила себя в том, что из него получится хороший муж.