Матецкий практически не вылазил из штаба полка, туда же, в конце концов, переместились и привезенные им специалисты. Здесь он и обратил внимание на расторопного юношу, который был в курсе всех полковых дел. Когда же из короткой беседы в минуту отдыха выяснилось, что Серафимов окончил курсы красных командиров, то Матецкий, одним из коньков которого было умение разбираться в людях, посчитал свои долгом переговорить о нем с комполка.

— Почему людей маринуешь? — спросил он его, кивнув на Серафимова, летевшего по коридору с пачкой бумаг. (После совещания в купеческом клубе Матецкий, доказывая революционную простоту в обхождении, тыкал всем подряд, призывая всех брать с него пример. Но тыкнутные, как обозвал их ехидный Серега Лутовинов, комбат два, не спешили внять призыву. Кроме, разумеется, Трофимова.)

— Он на месте. — ответил Трофимов. — С людьми ему делать нечего.

Член РВС повернулся к начштаба — Твое мнение?

Начштаба барон Гольдбрехт, подполковник царской армии, доставшийся Железнопролетарскому в наследство от перешедшего в конце восемнадцатого года на сторону красных петлюровского куреня, ответил прямо. — К оперативной работе не способен.

— Я тоже не способен к оперативной работе. — засмеялся Матецкий. Трофимов подумал, что это и так понятно, и совсем не весело. А комиссар Пелтяев с готовностью подхватил смех. И продолжал смеяться даже тогда, когда член РВС уже смеяться перестал. Глядя на комиссара, угрюмый Гольдбрехт вдруг разразился зловещим, словно ворона закаркала, хохотом. Эти скрипучие звуки, вероятно, не сильно изменились с тех пор, как остзейские предки барона вешали язычников на раскидистых соснах Балтийского побережья. Тут Трофимов молниеносно достал из кармана трубку и вышел, от греха, в коридор. Но вышедший вслед за ним, Матецкий настиг его и там.

— Гольдбрехт, действительно, барон? — быстро спросил он.

— Действительно. — ответил Трофимов. — Две недели назад он водил бойцов в штыковую на Васильевском тракте.

— Честные военспецы нам необходимы, как воздух. — доверительно поделился Матецкий. — По крайней мере, пока не выкуются кадры красных офицеров, способные сменить их на командных постах. А Серафимова я у вас заберу, нечего ему в штабе киснуть. У парня определенно организаторский талант.

— Не замечал. — сказал Трофимов. — Однако, забирай, чем черт не шутит.

Так Серафимов оказался комендантом района. Товарищу Рогинскому он тоже понравился и товарищ Рогинский похлопал его плечу, и сказал, что очень на него рассчитывает. Поэтому, когда, невыспавшийся, и от того злой, Валька ввалился в районную комендатуру, бывший делопроизводитель встретил его с величавой простотой. — Выйдите и войдите, как положено, товарищ.

— Пошел на хрен, товарищ. — ответил Валька и ушел.

— Что-то ты быстро. — Малашенко, чрезвычайно серьезно отнесшийся к поручению, был настроен на лирический лад, подтянут и решителен. Он, вообще, любил всякие революционные эксцессы.

— Иваныч, — спросил Валька — знаешь, кто над нами нынче главный? Иванушка Серафимов! — и добавил несколько слов, услышав которые, стоящий за занавеской, комендант района отступил вглубь комнаты.

Малашенко не разделял негодования командира, он пока жалел только о том, что по городу придется ходить пешком. Это было не совсем внушительно. Но усталых лошадей решили поберечь до настоящего дела.

— Серафимов так Серафимов. Теперь-то куда?

Куда? — этого Валька и сам толком не знал. Его выручил появившийся Злотников, у него были какие-то дела в Стрелецком углу. Узнав, какие улицы достались разведчикам, он посоветовал им разбиться на две группы и сказал, что управятся они, если все будет нормально, часа за три.

Старшим над второй группой Валька, конечно, поставил Малашенко, который заметно обрадовался, узнав, что проводником с ним пойдет не Злотников, а его спутник, тихий белобрысый юноша в светлой парусиновой куртке.

— Ну, если что, пали. Прискачем. — сказал Валька помощнику. — Встречаемся тут, через три часа.

Малашенко кивнул. Разведчики вышли из ворот и отправились, половина — направо, половина — налево.

За время, прошедшее после дождя, солнце успело заново нагреть землю и ночь обещала быть теплой. Вокруг быстро темнело, и необычайно яркие звезды уже проступили по всему небу. В это время жители обычно гасили огни и жизнь в Щигрове замирала до утра. Но в эту ночь мало кому пришлось выспаться. Разведчики шли мимо костров, горящих на перекрестках, вокруг которых стояли красноармейцы из второго батальона. Во дворах лаяли собаки, на другом конце города несколько раз треснули выстрелы. Во многих окнах мелькал свет, это значило, что в доме обыск. Скоро стали попадаться группы арестованных, их собирали в группы по десять-пятнадцать человек и отправляли в комендатуру. Проехал на вороной кобыле Серега Лутовинов, комбат два. Был он необычайно тих и задумчив, и на приветствия не отвечал.

Когда навстречу попалась очередная группа арестованных, впереди которой, прихрамывая шел седобородый старик в форменном мундире какого-то гражданского ведомства, под руку с тучной, простоволосой старухой, шедший рядом с Валькой Коснюкович хмыкнул и сказал громко, на всю улицу. — Вот она гидра контрреволюции!

— Стыдно, молодой человек. — ответил старик, и было что-то в его голосе такое, от чего бойцы, которых насмешила фраза Коснюковича, перестали смеяться.

Некоторое время шли молча.

— Что-то непохожи они на контрреволюционеров — наконец нарушил молчание рыжий Сашка. — И вообще, не солдатское это дело по хатам шарить.

— Разговорчики. — скомандовал Валька и покосился на Злотникова. — А если у него на чердаке пулемет зарыт?

— Не зарыт. — неожиданно отозвался тот. — Ничего у него там не зарыто. Это Евменов, агроном.

— Ага, понятно. — сказал Валька, только что б что-то сказать.

Злотников усмехнулся. — Это я вижу. Ладно, пришли.

— Короче так, Деркачев, — сказал Злотников не стесняясь присутствия красноармейцев, — как ты не местный, то кой-чего тебе надо знать. Народишко в околотке живет трудящийся, но не бедный, в основном огородники. Если они чего запрятали, то, поверь на слово, никто того, тем более ночью, не найдет. И оружие у них, конечно, есть, однако больше для самообороны. Так что, сам не парься и людей своих не парь.

— У меня приказ.

— А приказ надо выполнять. Но я еще не кончил. В общем, тут такое дело. В конце улицы живут такие Васильчиковы, их трое братьев. А промышляют братья на большой дороге. И стало мне известно, что сегодня они должны ночевать дома. А ребят моих всех Матецкий бросил на ликвидацию эксплуататорского класса, как ты сам видел.

— Помочь, что ли, надо? — спросил Валька. — Так мы это вмиг.

— Тогда пошли. Хорошо бы это по-тихому обтяпать.

Но по-тихому не получилось. Васильчиковых, вероятно, насторожила суета в городе, и они собрались уже, было, уходить, так что разведчики столкнулись с ними в калитке. Шедший впереди, весь, как монах, в черном, сунул было руку за пазуху и получил пулю в лоб. Двое других бросились обратно во двор. Одного из них Злотников застрелил на крыльце. Когда тяжелое тело, перевалившись через перила, стукнулось об землю, последний из братьев, совсем мальчишка, отбросив обрез, из которого так и не успел выстрелить, поднял руки. На крыльцо выбежала женщина и завыла над трупом.

— Готово дело. — сказал Злотников и сунул наган в кобуру.

— Дом надо бы проверить. — напомнил Валька.

— Хочешь, проверяй. — равнодушно ответил чекист. — Орудовали они втроем, а дома, понятно, у них чисто. Тут УГРО каждую щепку обнюхал.

На звук выстрелов примчался запыхавшийся Малашенко со своими. Пока последнего из братьев Васильчиковых связывали и отправляли под конвоем в комендатуру, Валька быстро рассказал ему о том, что здесь произошло. Малашенко слушал, кивая, и посматривал по сторонам. Особенное его внимание привлекла, воющая над трупом, женщина, возле которой, повизгивая и виляя хвостом, крутилась белая дворняжка.