— Ну, посмотрим, что там есть, — сказал Пастер, беря крохотную щепотку осадка.

Он положил осадок на стеклышко, капнул на него воды и пригнулся к микроскопу.

Тут были и споры грибков, и споры плесеней, и микробы, и их споры, и пыль всех сортов, и многое другое.

— Они здесь, — сказал Пастер. — Половина премии у меня в кармане.

Теперь началась охота за второй половиной премии. Пастер начал ловить микробов в колбы. По части кипячения и обезвреживания всяких настоев и бульонов он был большим специалистом. Он налил в колбочку питательного бульона, прокипятил его, потом оттянул горлышко колбы в длинную трубку и запаял его. С такой колбой он вышел на двор и там обломил запаянный кончик. Воздух ворвался в колбу и внес в нее микробов и их споры. Тогда Пастер снова запаял колбу.

Попавшие в ловушку микробы вскоре размножились, и на поверхности бульона появились мутные облачка — целые тучи микробов.

Но этого было мало. Пастер с колбами в руках лазил на высокие горы, поднялся даже на ледники Монблана, вяз в болотах, бродил по берегу моря, спотыкался о корни и сучья в лесу, основательно изучил парижские помойки. Всюду он открывал и вновь запаивал колбы и вел тщательный подсчет уловленным микробам. Где добычи было больше, где меньше, но, в общем, микробы были везде. Только ледники гор были очень бедны ими, и там Пастеру не всегда удавалось заманить в колбу хоть одного-единственного микробика.

Итак — воздух богат микробами.

Тут Пастер вспомнил опыт Гэ-Люссака со ртутью. Он повторил его, и в пробирке появились микробы. Пропустил он в пробирку прокаленный воздух — та же история.

— Гм… — задумался он, чувствуя, что премия ускользает.

Но гениальный ум разрешил и эту задачу.

— Да они просто прилипают к ртути, а с нее попадают и в пробирку.

И правда, поверхность ртути была для микробов тем же, чем липкая бумага для мух, — они сотнями прилипали к ней. А с нее попадали и в пробирку.

Пастер взял колбу с прогретым воздухом и прокипяченным настоем. Бросил в нее капельку ртути — раз, два, и появились микробы. Но когда он прокалил и капельку ртути, то ни одного микроба в колбе не оказалось.

Тайна Гэ-Люссака была раскрыта.

Но до получения премии все еще было далеко. Мало доказать, что микробы кишат в воздухе, мало доказать, что они прилипают к ртути, — нужно было доказать, что именно они-то, попадая в колбу из воздуха, и вводят наблюдателя в заблуждение.

— Прогрей воздух, убей в нем микробов — вот самый простой совет.

Нет, совет этот плох. Ведь еще Нидгэм утверждал, что прогретый воздух не годится для жизни, что в нем и не может наблюдаться самозарождение. Нужно брать воздух непрогретый и в то же время…

— Что ему сделать? Как загородить микробам дорогу в колбу?

Есть люди, которые умеют давать очень хорошие советы. Пастеру повезло: он встретился именно с таким человеком. Результат встречи не замедлил сказаться — появилась знаменитая «пастеровская колба».

Горлышко этой колбы было вытянуто в длинную трубочку, а трубочка изогнута на манер шеи лебедя. Воздух проходил через трубочку, но микробы застревали в изгибе горлышка. Колба была открыта, в нее свободно проникал воздух, но ни одного микроба в ней не заводилось. Зато стоило лишь обломать горлышко — в колбе появлялись обитатели.

— Видите! — ликовал Пастер. — Видите! Нет самозарождения! Здесь, в колбе, есть все — и питательный бульон, и воздух. Где же ваша производящая сила? Где самозарождение? Покажите мне его!

— Покажем! — раздался вдруг ответ.

Это сказали Пуше с приятелями. А приятелей у него было двое — профессора Жоли и Мюссе.

— Мы покажем и докажем…

Пуше, Жоли и Мюссе насовали во все карманы колб — Пуше даже сшил себе особый костюм, состоявший почти из одних карманов, — и полезли по горам. Они не пошли на помойки, воздух которых изобилует микробами. Нет, это уж слишком просто. Они полезли на ледники.

— Пастер говорит, что в воздухе ледников микробов совсем мало? Вот тут-то мы ему и покажем.

Колбы положены в карманы. В колбы налит питательный раствор — прокипяченный сенной настой, — пастеровские горлышки запаяны. Все проделано с такой же точностью и аккуратностью, как и у Пастера. Все то же самое, только вместо бульона — сенной настой.

И вот в их колбах всегда появлялись микробы. Даже гора Маладетта в Пиринеях и та дала Пуше целую уйму микробов. А Маладетта была выше того ледника на Монблане, куда лазил Пастер.

— Что вы на это скажете? — скромно вопрошал Пуше, внутренне торжествуя. — Есть самозарождение или нет?

Сенной настой испортил дело Пастеру.

— Почему именно сенной настой? — ломал он голову. — Почему?..

А Пуше потирал руки — премия быстрыми шагами шла к нему. Она уходила от Пастера.

Академики клевали носами, Пастер решал «проблему сенного настоя», а Пуше уже подсчитывал, сколько он получит.

Пастер был глубоко убежден в своей правоте: самозарождения нет. Он был не менее глубоко убежден и в неточности опытов Пуше и его друзей. Но он был горяч и нетерпелив, ему не хотелось возиться с сенным настоем, ему хотелось как можно скорее возвестить миру о своем открытии.

«Пусть комиссия разбирается, это ее дело, — думал он. — Пуше напутал, вот эту путаницу комиссия и найдет»…

Комиссия была назначена. В ее присутствии Пастер и Пуше должны были проделать свои опыты.

Пуше не был уверен в своих опытах, его смутило громкое имя Пастера и его странно-настойчивое требование специальной комиссии. Он струсил и не настаивал на результатах своих опытов. Пуше отказался от комиссии, Пастер торжествовал.

— Комиссия признала опыты Пастера вполне убедительными. Но не будет ли новых возражений?

Старички-академики снова обрели покой, нарушенный всем этим спором. Они снова уселись в бархатные кресла, такие широкие, глубокие, покойные, мягкие…

Бой окончился. Но через десять лет английский врач Бастиан снова принялся за сенной настой. И его опыты, поставленные с изумительной точностью и осторожностью, дали положительный результат: в сенном настое появлялись микробы.

Только десять лет прошло со времени великой битвы. И неужели снова спорить, снова кипятить колбы и лазить по горам и помойкам?

Только тут Пастер спохватился.

— Я думал, что Пуше просто напутал, а выходит не так… И все же это путаница. Только другая.

Пастер должен был распутать это дело. Ведь на карте стояло его имя.

И он распутал его.

Пуше, правда, напутал, был неправ и Бастиан — самозарождения в сенном настое не было. Но микробы попадали туда не из воздуха, они были на том сене, из которого готовился настой.

Это был особый микроб, так называемая «сенная палочка». Эта сенная палочка, а точнее — ее споры, отличалась удивительной живучестью. Кипячение при температуре в 100° не убивало их, и колба с прокипяченным сенным настоем кишела зародышами этих микробов. Пока она была запаяна, микробы не развивались — им нужен кислород. Но стоило обломить горлышко колбы, как туда врывался воздух, кислород, микробы оживали и начинали быстро размножаться.

Вот что происходило в колбах Пуше, вот что произошло и в колбах Бастиана.

Пастер разыскал эту сенную палочку и он же придумал, как убить этого живучего микроба. Нужно кипятить настой при 120°. Этой температуры не получишь в открытой посуде, нужно посуду закрытую, нужно повышенное давление. И вот тогда-то, при кипячении в течение двадцати минут, при температуре в 120°, микробы гибнут.

Пастер проделал все это — никаких микробов в сенном настое не появилось.

Возражение Бастиана было опровергнуто.

Теперь Пастер мог спокойно сказать:

— Премия моя!

И он получил ее.

Пастер и десять лет тому назад сказал правду — нет самозарождения. Но тогда он только угадал. Теперь он и доказал это.

Все живое из яйца. Все яйца от живого.