И Сваммердам обливался холодным потом, мечась в припадке лихорадки.

— Я хотел поставить себя на место… — и он боялся даже мысленно произнести имя того, на чье место посягал.

Да! Трудно было мозгу Сваммердама переварить все то, что он передумал и увидел в дни молодости и расцвета здоровья. Больной, отравленный поучениями полусумасшедшей прорицательницы Антуаннеты, он испугался того, над чем работал всю жизнь.

Хорошо еще, что его рукописи были в надежном месте и уцелели — он все время порывался найти их и уничтожить.

В 1686 году он умер от водянки. Его рукопись оказалась у Тевено. Не скоро она увидела свет — ее пришлось переводить с голландского языка на латинский. А пока ее переводили — ее украли, а потом продали. Долго гулял по рукам увесистый свиток, и только в 1735 году он попал в руки Буэргава. Он купил рукопись у французского анатома Дювернэ за полторы тысячи гульденов. Эта рукопись и составила знаменитую «Библию природы» Сваммердама. Только через пятьдесят лет после его смерти книга увидела свет, а в ней было много нового, интересного и полезного.

— Ну и путаница! Никакого порядка! — восклицали натуралисты, перелистывая увесистые томы, написанные чуть ли не во времена древних греков и потом переписанные или перепечатанные средневековыми монахами. — Хоть бы намек на порядок.

Они столько тратили времени на эти «подготовительные» занятия, что его за-глаза хватило бы, чтобы навести порядок какой угодно и где угодно.

Наконец они принялись искать «порядок». Эти поиски продолжались долго, в них принимали участие все: и ботаники, и зоологи, и врачи, и монахи, и философы. Они действовали и вразброд, и шли сомкнутым строем. И все же порядок упорно не давался в руки. Причина была проста. Нельзя наводить порядок, не зная, в чем и как его наводить.

Еще Реди не родился, еще не только его, а и его отца, так же как и отца Мальпиги, не было на земле, а в Цюрихе уже успел родиться один из охотников за порядком. Его родители были бедны и скоро умерли; воспитывал его дядя, тоже человек небогатый и малообразованный. Казалось, что могло выйти из мальчика, кроме мелкого ремесленника? Нет, он так полюбил науки, что ухитрился окончить университет и получить звание профессора греческого языка.

Было этому профессору всего двадцать один год, а звали его Конрад Геснер.

Геснер не засиделся на кафедре греческого языка. Но за те пять лет, что он провозился с греческими и иными книгами и манускриптами, он составил полный каталог всех классических греческих, римских, еврейских и иных рукописей.

Возиться с мертвецами-классиками Геснеру скоро надоело. И вот в 1541 году мы видим его уже врачом и натуралистом. Здесь-то он и принялся наводить порядок. Правда, ему недолго пришлось заниматься этим — он умер всего сорока девяти лет.

Здоровье Геснера было слабовато — лишения молодости сильно подорвали его, но все же в поисках за растениями он исколесил все Альпы, Северную Италию, Францию, ездил к Адриатическому морю и на Рейн. Он таскал с собой во время этих путешествий не только ботанические папки и жестянки, не только банки для животных. С ним всегда было несколько книжек и притом каждый раз на новом языке. Так он изучил, между делом, французский, английский, итальянский и даже некоторые восточные языки. А если сюда прибавить еще немецкий, латинский, греческий и древне-еврейский, то не удивишься, что Геснер мог читать почти любую книгу.

Он собирал растения не только для того, чтобы заполнить ими свои папки. Это был материал, материал для охоты за порядком. И как только он накопился — охота началась.

— Семя и цветок! — провозгласил он лозунг. И под этим девизом начал охоту. — Нельзя судить по внешности, семя и цветок — вот «признаки родства».

Перебирая засушенные растения, он скоро убедился, что как бы ни был хорош гербарий — далеко ему до живых растений. Тогда он устроил небольшой ботанический сад. Конечно, городские власти Цюриха не дали ему ни копейки на это дело, и, конечно, они постоянно хвастались Геснеровским садом.

— Вы видели ботанический сад Геснера? — спрашивали они знатных иностранцев. — Нет? Что вы, что вы! Это же замечательнейший сад, а сам Геснер…

Геснер оплачивал все расходы по саду, ему приходилось даже принимать и угощать гостей, присланных к нему городскими властями. Он же платил жалованье и своему помощнику, который делал для него рисунки растений и животных.

Сад процветал, папок с гербариями и рисунками становилось все больше. Но сразу собрать весь материал нельзя — весь свет в несколько лет не объездишь. И Геснеру приходилось месяцами ждать, пока ему пришлют какую-нибудь травку или листик, засушенный цветок или рисунок — оттуда, из-за далеких морей. Работа стояла, а Геснер не мог сидеть без дела. Тогда он взялся и за животных.

Его знание языков помогло ему в этой тяжелой работе. Он живо разобрался в описаниях Плиния^[21], просмотрел Аристотеля, а потом принялся изучать всевозможных средневековых натуралистов и монахов-ученых. Он перечитал груды книг и извлек из них все, что мог. Правда, многое его смущало, но он не был уж очень большим скептиком и быстро соглашался с автором, если тот не слишком хватал через край.

— Я клятвенно подтверждаю правдивость сведений Геральдуса, — торжественно сказал Геснеру один из цюрихских священников и для большего эффекта поднял руку к потолку, когда наш ученый усомнился было в правдивости россказней Геральдуса.

А рассказывал этот Геральдус презанятные вещи. Он описывал особого «Бернакельского гуся». Этот гусь вырастал на обломках сосны, носящихся по морским волнам, и имел первоначально вид капелек смолы. Затем гусь прикреплялся клювом к дереву и выделял, ради безопасности, твердую скорлупу. Окруженный этой скорлупой, он жил покойно и беззаботно. Шло время, и гусь получал оперение, сваливался со своего обломка в воду, начинал плавать. В один прекрасный день он взмахивал крыльями и улетал.

— Я сам видел, как более тысячи таких существ, и заключенных в раковины, и уже развитых, сидят на куске коры. Они не несут яиц и не высиживают их; ни в одном уголке земного шара нельзя найти их гнезд, — так заканчивал Геральдус описание замечательного гуся.

Геснер никогда не видал, как из куска дерева выводится гусь, но — как знать? — весь мир не объездишь, всего своими глазами не увидишь, а священник клялся. Не мог же Геснер не поверить клятве того, кто держал в своих руках ключи рая…

Впрочем, не один Геснер попал впросак с этой историей. Живший несколько позднее Геснера некий Дюре в 1605 году утверждал, что из плодов, упавших с дерева на землю, могут получиться птицы, а из тех же плодов в воде выведутся рыбы. Он даже дал рисунок, на котором весьма добросовестно изобразил постепенное превращение плодов в птиц и рыб. И если чему нужно удивляться, так это одному: как это Дюре не попал в «отцы» эволюционного учения. Ведь он дал картину постепенного развития…

Но Геснер не всегда был доверчив. Он хорошо знал, как ловко умеют создавать всяких морских чудовищ, и далеко не все поместил в свои списки животных.

«Аптекари и другие бродяги (он так и сказал!) придают телу скотов различный вид, смотря по желанию… Я видел у нас такого бродягу, который показывал такого скота под видом базилиска».

Вот какой отзыв дает Геснер в своей книге о некоторых морских чудовищах. Он разоблачил и знаменитого венецианского дракона, известного под названием «Леонея», прогремевшего на всю Европу. Это был редкостный дракон: у него был закрученный хвост, две могучих, снабженных шестью когтистыми пальцами конечности, семь длинных шей и семь голов. Дракон был оценен в шесть тысяч дукатов и, как говорят, куплен самим французским королем.