Но этого ему показалось мало. Он был широкой натурой и любил вести дело с размахом. Целая теплица была занята под опыты. В ней посеяли семена, а стекла заложили досками. В теплице стало темно, как в погребе.

— Ничего у тебя не вырастет, — уверяли его. — Растениям необходим свет.

Но Гете был упрям. Он во что бы то ни стало хотел убедиться — прорастут ли семена в темной теплице, дадут ли они побеги и как длинны будут молодые растеньица. И семена проросли. Ростки были бледны и чахлы, они не сверкали яркой зеленью, которая так хороша у молодых растений, их тонкие и слабые стебли вытянулись и повисли.

— Снимите ставни, — скомандовал Гете, и через несколько дней ростки весело зазеленели, а опустившиеся стебельки выпрямились.

— Свет влияет на окраску растений, он влияет и на размеры ростков, — решил Гете. — В темноте растение вытягивается сильнее, чем на свету.

Это звучало несколько странно — в темноте растение растет сильнее. Но теперь-то мы знаем, что свет задерживает рост растения, он тормозит его. В темноте растение быстрее растет в длину, оно «тянется» к свету.

С герцогом Гете рассорился. Герцог совсем обленился, он не хотел управлять страной, забросил ботанику и все свое время проводил в развлечениях. Гете и сам был не прочь повеселиться, но — дело делом. Он хорошо умел разграничивать дело от безделья, и ему сильно не нравилось поведение герцога. Он уговорил его проехаться по Швейцарии и сам поехал с ним. Гете рассчитывал, что во время путешествия сумеет повлиять на герцога. Но ничего из этого не вышло. Тогда Гете подал в отставку; он не хотел быть министром при герцоге-лодыре.

Расстроенный служебными неприятностями, Гете вздумал почитать книгу Ньютона. Там была изложена теория света. Путем остроумных опытов Ньютон доказывал, что белый луч есть смесь семи цветов и т. д. Приводились и опыты: темная комната, узкая щель в ставне, пучок солнечных лучей, призма…

— Вся эта теория — сплошная ошибка, — решил Гете.

Но все крупные ученые признавали теорию света Ньютона, они были от нее в восторге.

— Что ж! Они ослеплены именем Ньютона. Это — предрассудок…

Гете решил разоблачить Ньютона и показать, что его теория ошибочна. Он заказал себе стеклянную призму. Это была прекрасная призма, такой хорошей шлифовки и такой прозрачности, что ее едва можно было заметить на столе.

Гете приложил призму к глазу. Прищурившись, он глядел через нее на все стены своей комнаты. Стены так и остались белыми. Никакого разложения лучей, никакого спектра.

— А что я говорил? — воскликнул Гете. — Теория Ньютона — ложь, а эти глупцы поверили ему.

Уличить Ньютона во лжи Гете показалось мало. Он решил заодно дать и собственную теорию света.

— Природу нужно изучать не в темной комнате, не при помощи каких-то щелей, — заявил он. И чтобы окончательно уязвить кабинетных ученых, заставил своего «Фауста» смеяться над мудрецами, думающими постичь истину при помощи «тисков и рычагов».

— Природа в натуральном виде! — вот новый девиз Гете. — Ньютон работал в темной комнате, а я буду работать на открытом воздухе.

Он вышел во двор и поглядел на солнце — почти белое. После этого отбил кусок стекла от одной из покрышек своих драгоценных ящиков с семенами и закоптил его. Глянул через закопченное стекло на солнце — желтое! Закоптил стекло посильнее — солнце стало красным, даже багровым.

— Как это просто! — снисходительно улыбнулся Гете. — Как просто! Никаких щелей и призм, ни темных комнат, ни пучков лучей… Свет бесцветен сам по себе. Если мы смотрим на него через мутный воздух, то видим желтое; если муть очень густа — красное. Если через муть посмотреть на темноту, то увидим голубой цвет, синий, фиолетовый…

Проверять второе утверждение Ньютона, что смесь цветов спектра дает белый цвет, Гете не стал.

— Ни один живописец, ни один художник не делает белого цвета, смешав на палитре все цвета радуги. Получится не белый цвет, а — грязь.

Теория была готова. От нее сильно попахивало древними греками и средневековыми монахами, и Гете осрамился с ней.

— Физика и математика — разные ремесла, — весьма развязным тоном заявил Гете. — Им нечего делать в одной голове.

А доказательством справедливости этой глубочайшей из мыслей поэта и должна была служить новая теория света. Ведь математики Гете не знал совсем. Теория была издана, и…

— Очень поучительно, что учение Ньютона, основанное на опытах и наблюдениях, оказалось ошибкой, — заявил натур-философ Шеллинг^[25], враг опытов.

— Всякому ясно, на чьей стороне правда: на стороне гениального Гете или какого-то математика Ньютона, — заявил историк Карлейль^[26].

— Я горд тем, что сумел оценить теорию Гете, осмеянную физиками, — писал Шопенгауэр^[27], не подозревая, что этим самым он публично заявляет о своем невежестве.

Но все эти мудрейшие люди знали физику еще хуже, чем Гете. А физики? Они долго и весело смеялись. Они смеялись бы еще веселее и еще дольше, если бы не тон книги Гете — очень уж ругал в ней ученый-поэт Ньютона, и ругал словами совсем не «поэтическими».

Позанявшись спектром и разгромив Ньютона (Гете был уверен, что от теории Ньютона камня на камне не осталось), он снова вернулся к растениям. Страсть обобщать не давала ему покоя.

Много дней подряд Гете не мог найти — что обобщить. И вот однажды, когда он, сорвав лист грушевого дерева, мял его в руках, он заметил, что лист — клейкий. Его мозгу было достаточно небольшого толчка — толчок был.

— Выделения растений… Пыльца, водяные пары, сладкий сок, налет грибков или бактерий…

Тема была найдена. Любитель обобщений ни на минуту не задумался над тем, что все это вещи разные. Что общего между пыльцой и сладким соком? Что общего между налетом на кожице сливы и испарением воды через листья? Что общего между спорами папоротника и сладковатой клейкой жидкостью, покрывающей верхнюю сторону листьев груши? Гете не обратил внимания на это. Все «мелкое», что выделяется растением, что есть на растениях, все это — общего происхождения. И вот он принялся исследовать и пыльцу сосны, и налет на кожице сливы, и медовую росу лип, и эфирное выделение диктамна, которое может вспыхнуть ярким пламенем.

— Запах барбариса препятствует урожаю пшеничных полей и осаждается на листьях в виде ржавчинного грибка, — писал Гете, восторгаясь сделанным наблюдением, в котором верно было только одно — ржавчинный грибок может уничтожить урожай.

Сосновая пыльца, споры плауна и черная роса на хмеле — все это оказалось распылением. Все было одним и тем же явлением, только цвет и форма разные. Но ведь и тычинка мало похожа на лист — на то и обобщение, чтобы связать в одно стройное целое совсем непохожие друг на друга вещи. И он обобщал, не жалея глаз, микроскопа, времени и сил.

Наблюдая мертвых мух, валявшихся осенью между оконными рамами, он заметил на них беловатый налет и решил, что и это распыление. Это немножко смутило его — муха не растение, но все же он и мух подвел под свой общий «закон распыления». Позже он увидел, что вокруг некоторых мух появляется как бы сияние из нежных беловатых нитей. Он узнал, что это грибки, и это растрогало его.

«Как приятно, что смерть поглощается жизнью» — писал он об этом наблюдении, забыв «обобщить».

Гете начал стареть. Он не мог поспевать за наукой, делавшей быстрые шаги, и старался только читать наиболее важные сочинения и мемуары. Но его интерес к ботанике не ослабевал, и ботанические сочинения он читал в первую очередь. Когда его собственные сочинения собрались переводить на французский язык, то он сильно забеспокоился.

— Нужно, чтобы перевод был хорош, а то они еще заподозрят меня в мистике, — волновался он, когда дело дошло до его «морфологии» с ее замечательным «первичным растением».