Признак тавтологичности (повторы корня) как признак сложного слова учитывается нами только в том случае, если композит состоит из прилагательных. Если же один из компонентов изоморфен существительному, то для нас это словосочетание. Например, чуж чуженин (чуж чужбинничек), тем более что компоненты часто разведены другими словами строки:

Учитывая особую связь слов внутри народно-песенной строки, следовало бы в эдиционных целях ввести особый знак – вертикальную прямую между стягивающимися компонентами (например, на|пяту, хлеб|соль). Употребляемые в фольклорных сборниках дефис или запятая не отражают сути связи компонентов: дефис представляет композит как сложное слово, запятая – как независимое слово.

Поскольку с термином композит мы ассоциируем некий элемент теоретической спорности, мы предпочитаем этот термин как кандидат в сложное слово термину сложное слово.

Оссовецкий И.А. Стилистические функции некоторых суффиксов имен существительных в русской народной лирической песне // Труды Ин-та языкознания АН СССР. Т. VII. 1957.

Большинство диалектологов, как и собирателей фольклора, полагает, что язык фольклора генетически диалектен. «Местный говор сохранён почти везде. Я говорю почти везде, потому что некоторые из лиц, обязательно доставивших мне песни своей родной местности, не обратили достаточное внимание на это главное требование науки» [Шейн 1898: VI]. Знатоку тюркских песен В.В. Радлову была очевидна тождественность языка фольклора и диалекта, которым пользовались в быту носители этого фольклора. «…В языке которых (эпических песен. – А.Х.) нигде не находятся старинные слова или обороты, несвойственные настоящему разговорному языку кара-киргизов и которых поэтому совершенно достаточно для очертания кара-киргизского наречия» [Радлов 1885: XXVI].

В 1939 году А.П. Евгеньева писала о грубой ошибке отрывать фольклор от живой среды диалекта и рассматривать его как нечто «общее», особое. Язык произведений устного творчества должен изучаться в связи с изучением говора, и это даст возможность проследить, как осуществляется процесс отбора языковых средств, процесс создания лучших образцов народного языка [Евгеньева 1939: 53–54].

Для О.И. Богословской язык фольклора – одна из функционально-стилевых разновидностей диалектной речи. Сравнив былины кижских сказителей Рябининых и местный говор, носителями которого были эти прославленные былинные певцы, пермский диалектолог сделала вывод: «Сопоставление системы именного склонения в былинах и местных говорах <…> позволяет утверждать, что в том и другом случаях перед нами один и тот же тип говора» [Богословская 1983: 149].

Мнение известного воронежского диалектолога В.И. Собинниковой было аналогичным: «…Хотим только подчеркнуть, что кажущееся специфически фольклорным языковое средство бытует в повседневной диалектной речи и что фольклор черпает из неё свои речевые приёмы, расцвечивая их яркими красками и превращая в стабильное фольклорное средство» [Собинникова 1969: 79]. В.И. Собинникова делает этот вывод после изучения параллелизма в южновеликорусских говорах. «Самые разнообразные средства художественной выразительности (поэтические тропы) мы находим в обычной бытовой речи» [Зубова, Сыщиков 1981: 67].

Итак, язык фольклора понимается как «литературная форма диалекта» (А.П. Евгеньевна), как «одна из функционально-стилевых разновидностей диалектной речи» (Л.И. Баранникова), как «эмоционально-экспрессивная форма диалекта», «диалект в его образно-эстетической функции», «художественный тип диалектного языка» (В.И. Собинникова).

Мнение о том, что язык фольклора – разновидность диалектной речи, подтверждается не только русистами, но и исследователями языка и фольклора других народов. Специалист по адыгскому фольклору А.М. Гутов тоже считает диалектную речь естественной формой жизни фольклорного произведения. «Как и следовало ожидать, – пишет А.М. Гутов, – интонационные и фонетические особенности каждого информатора в определённой степени отличны от установленных норм живого языка… Отклонения могут быть нескольких типов – диалектного, общеязыкового, разговорного или индивидуального характера. <…> Ряд особенностей вызван именно эстетической функцией текста. К сожалению, именно такие случаи труднее всего зафиксировать, поскольку эмоциональное состояние зачастую выражается интонацией, жестами и мимикой» [Гутов 1981: 133].

В то же время самый стойкий приверженец идеи диалектного статуса языка фольклора не отрицает факта отличия фольклорной речи от бытовой речи носителей данного фольклора.

Все без исключения исследователи признают, что язык устно-поэтических произведений шире бытовой речи носителей данного фольклора. Диалектолог М.Е. Соколов, записавший в 1908 г. сказку об Илье Муромце, сравнив её с языком песен и с разговорной речью населения, обратил внимание на то, что «одни и те же слова в сказках, песнях и разговорной речи произносятся неодинаково. В сказках употреблены полные, растянутые формы <… > В песнях встречаются и полные и краткие формы, согласно требованию рифмы». Вывод: «…речь сказочников, сказочниц, певцов, певиц и областной говор – не одно и то же» [Соколов 1908: 128–129].

М. Сперанский в работе «Русская устная словесность» пишет, что язык устной поэзии в общем отличается от языка обыденной речи. В нём много диалектных черт, но есть и особенности: архаизмы, а также изменения, обусловленные потребностью формы произведения. «Область диалектологии при этом, разумеется, – резюмирует автор, – должна быть оставлена в стороне: она характеризовать будет данную запись, а не произведение» [Сперанский 1917: 150]. Обратим внимание: запись (= текст) из области диалектологии им не исключается, за пределами диалектного лежит сам феномен художественного произведения. Ещё один образчик широкого понимания термина язык фольклора.

Вот мнение выдающегося слависта П.Г. Богатырёва, сложившееся в ходе исследования западнославянского фольклора: «…Язык песни нельзя отождествлять с языком разговорной речи». Он ссылается на Яна Оравца, который считал, что языком песни может стать литературный язык или диалект, считающийся «красивым» (см.: [Богатырёв 1963: 264]). Польский исследователь Е. Бартминский сравнил фольклор Люблинского воеводства и говоры этой местности и обнаружил своеобразные качественные и количественные черты: специфические словообразовательные формы, лексические и семантические различия [Bartminski 1973: 38].

Если налицо нетождественность обиходно-диалектной и устно-поэтической речи, бытующей на одной и той же территории, то возникает вопрос – каков же характер этого несовпадения? «Язык этих песен, по существу, обычный разговорный; но благодаря параллелизму, повторам или более или менее строго выдержанной пятислоговой строфе, он отличается от повседневного разговорного языка; это «язык напевный»…» [Невский 1972: 14]. Языковая основа песни – диалект (разговорная речь), а отмеченные специфические черты – совокупность поэтических приёмов. Это наблюдение характерно не только для языка песен айнов, но приложимо и к фольклору других народов. В частности отмечают, что язык гриотской поэзии (Мали) в целом совпадает с разговорным языком, но включает в себя также большое количество языковых единиц, которые отсутствуют в разговорном языке и образуют в своей совокупности выразительные средства гриотско-поэтического стиля. Языковые единицы этого стиля строятся на базе разговорного языка. Они понятны всем носителям языка, но не употребляются в обыденной речи и тем самым образуют «отдельный стилистический регистр языка» [Журинский 1977: 150]. И здесь основа – диалектная, а отличия – в выразительных средствах. А как же «чисто языковые» различия?